Евгений

ЮШИН

     Родился в 1955 году в городе Озёры Московской области. Детские годы прошли на Оке и на Воже: в рязанской деревне Лужки.

     Школу и пединститут (историко-филологический факультет) закончил в Улан-Удэ.

    В 1976–1977 годах служил в рядах Советской Армии на Северном Кавказе.  С 1978 года работал редактором в Центральном Доме культуры железнодорожников г. Москвы. Здесь же несколько лет руководил литературным объединением «Магистраль».

    В 1986 году перешел на работу в литературно-художественный и общественно-политический журнал «Молодая гвардия», где сначала руководил отделом поэзии, затем стал заместителем главного редактора, а с ноября 1999 года – главным редактором.

    Стихи Е. Юшина широко публиковались в центральных журналах, альманахах и газетах, транслировались по радио и телевидению, переведены на болгарский, немецкий, французский языки.

    Е. Юшин автор поэтических книг «На расстоянии дыхания», «На весь далекий путь», «Душа ведёт», «Ржаная кровь», «Домотканая провинция», «Родина-смородина», «За околицей рая» и др.

     Евгений Юшин лауреат ряда литературных премий, в том числе Всероссийской премии Союза писателей России имени Александра Твардовского (1998 г.), премии имени Александра Невского «России верные сыны» (2002 г.), Международной литературной премии имени Андрея Платонова (2005 г.), Большой литературной премии России (2008 г.).

* * *

Здесь люди красивы, как вольного неба размах,
Но взоры неспешны: душа не откроется сразу.
И девушки царственно носят озёра в глазах,
А парни задумчивы, как мускулистые вязы.

Здесь дни широки, а полночные звёзды остры.
Леса молчаливы, но всё о себе понимают.
Туманы буксуют на волнах коричневой Пры.
Лещи из густых омутов зеркала поднимают.

Сгущаются красные сумерки возле домов.
И мчит колесо золочёной листвы издалече.
Придут Кочетковы, Степашкины, Коля Нырков,
И старый баян развернёт угловатые плечи.

Не только за чаем мы будем сидеть допоздна.
Пройдут не спеша перед нами дожди молодые,
Раскаты объятий, мурашки рассвета, весна, —
Вся жизнь пролетит, и накатятся слёзы седые.

Потом все разъедутся. Встанет луна у ворот.
Притихнут собаки, и в сердце осядут печали.
И спелое яблоко гулко в траву упадёт,
И старый баян замолчит, пожимая плечами.

* * *

Дядя Лёша овец выпасает.
Из-под кепки травинка свисает,
И глаза васильками цветут,
И гадюкой шевелится кнут.

И ползут муравьи по берёзе,
По бумажной коре молодой,
Ходят травы хмельны и раскосы,
Моложавые светятся плёсы,
И срываются ветры с откоса,
И целуются с синей водой.

Дядя Лёша, из крынки щербатой
Осторожно хлебнув молока,
Выправляет косы у ограды
И идёт раздвигать облака.

И нечаянно падает крынка,
И ложатся порядья сенца.
У плетня молодую осинку
Обглодала слепая овца.

И ползут муравьи по берёзе,
По бумажной коре молодой,
И шуршат голубые стрекозы,
И хохочет колодец водой.

Вот моё золотое наследство:
Отгремевший сиренями сад,
И бесстрашное, нежное детство,
И в малине пчелиный парад.

Не найти к отзвеневшему броды.
И на пне, как круги на воде,
Разойдутся минувшие годы
И улягутся спать в лебеде.

Но пребудет, как праздничный пряник,
Навсегда с моей вечной душой
Дядя Лёша, овечий охранник,
И берёза, что стала большой.

ПЕСНЯ

Я тебя уведу за сосновые тихие скрипы,
Где ромашковый ветер целует румянец реки,
Где в малиновом звоне медовые плавают липы,
И берёзы на взгорке пульсируют, как маяки.

Ох, как хочется плыть в корабле этом не кругосветном
Мимо птичьих восторгов, холмов и понурых овец,
И уткнуться в стожок за деревней, за домом последним,
И услышать, как небо плывёт возле наших сердец!

У обочины белые бабочки вспыхнут — и сядут.
Колесо разомнёт по дороге скрипучий песок.
И от баньки дымок посочится, как вечер, по саду,
И на синем окошке вишнёвый затеплится сок.

И осядут за лес облаков истончённые плиты,
И огни над землёй поплывут, покачнувшись едва,
И сады соберутся для тихой вечерней молитвы,
И листва пролепечет свои золотые слова.

* * *

Вечер-вечер, синеплечий окоём.
Мокрым облаком — луна перед конём.
Он губами её трогает едва,
И по лугу расплывается трава.

И на цыпочках цепочкой по росе
Звёзды плавают в серебряном овсе.
И берёза выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.

И Танюша выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.
И тогда меня берут в желанный плен
Золотые полнолуния колен.

О тебе, моя берёза под луной,
О тебе, туман пролётный, заливной,
О тебе, открытый небу светлый дом,
Не забуду помолиться перед сном.

* * *

И что тут поделаешь? Ну не клюёт!
Наверное, рыба ушла под коряги.
Зато я услышу, как ветер поёт,
И жёлтые листья трепещут, как флаги.

Зато я увижу: летит тишина
На тонкой и чуткой, как жизнь, паутинке.
Зато меня встретит сегодня жена
В любимой моей васильковой косынке.

И спросит, конечно: хорош ли улов,
И где я так долго бродил на рассвете?
А я наберу по лугам васильков,
Чтоб разом на все ей вопросы ответить.

И вынесет Таня бидон молока,
И сядем под яблоней неторопливо.
И рыбами вдаль поплывут облака.
Да вот она, рыба-то, вот она — рыба!

ЕСЕНИНУ

Поёт мужик в полу’ночном трамвае,
Что клён опал, что клён заледенел.
В его глазах дымится, вызревая,
Слеза, с которой сладить не хотел.

Тверским кольцом повенчан с высшей музой,
Стоишь, в свои мечтанья погружён.
Мой нежный хулиган, я тоже русый,
Я тоже русской песней обожжён.

Очнись, Сергей, у нас в России осень.
И хорошо, бродя березняком,
Раскланиваться с каждою берёзой,
С которой хоть немножечко знаком.

Пойдём туда, где около дороги
Заря примерит платье из парчи,
Где на мозолях пашен, слава Богу,
В земных поклонах трудятся грачи.

Искристой далью водку запивая,
С души одёрнем городскую спесь.
И может быть, в полу’ночном трамвае
Хмельной мужик мою затянет песнь.

* * *

Собака бежала по жёсткому снегу
В студёное поле, где нету ночлега,
Где пищи не сыщешь, и ветер из мрака
Скулит, как голодная, злая собака.

Я видел: свернувшись в комок под сугробом,
Дышала собака, как дышат над гробом.
И плакала долго, и долго дрожала.
Она от людей навсегда убежала.

* * *

Я старомоден, как двадцатый век,
Я не люблю компьютеров и клипов,
Но радуюсь, когда мерцает снег
И синева оттаивает в липах.

Зима-гулёна шубу распахнёт,
Продышит солнце луговую кочку,
И потечёт по крышам первый мёд,
И выйдет поле примерять сорочку.

А я и рад, уставший человек,
Что нету ни звонков, ни Интернета,
Что мне в окно, слегка замедлив бег,
Сирень бросает росные букеты.

Волна качнёт упавшую сосну,
Её омоет нежно и заплачет.
Я до утра, наверно, не усну,
Такое видеть что-нибудь да значит.

И не хочу иного на веку:
Кружил бы лист рассветную поляну,
Где шмель усердно молится цветку
И соловьи пьянеют от тумана.

* * *

ХХI век, перезагрузка.
Интернет и брат тебе, и друг.
Ну а мне роднее трясогузка
И туманом выбеленный луг.

Но уходят люди в дым экрана
И живут за призрачным «окном».
Иллюзорный мир всегда обманет,
Потому что Бога нету в нём.

Потому, намаявшись по веку,
Золотишком проторяя путь,
Либо вовсе сгинуть человеку,
Либо в сердце родину вернуть.

А у нас тут — синие озёра,
И на окнах — синие подзоры.
И на вишнях подсыхает пот.
Надо мною облака и ветки,
Подо мною и века, и предки.
И петух — букетом у ворот.

* * *

Они с утра опохмелятся
И станут думать: что продать?
И снова будут пить и драться,
И обниматься, и рыдать.

И мальчик бледный, словно щепка,
Пока глаза его теплы,
Приметит всё: и шаг не крепкий,
И эти серые полы.

Гряда бутылок на комоде,
В тарелках — плесень и гнильё.
И, как ботва на огороде,
В углу навалено бельё.

Табачный дым, экранчик бледный,
И потолок, как правда, гол.
Отец нацедит по последней
И рухнет на копчёный стол.

С утра трясун возьмёт придурка.
И череп сдавит — хоть кричи.
Ни сухаря и ни окурка,
И чёртик возится в печи.

* * *

Тихое, родное захолустье.
Речки ослепительный прищур.
Сколько здесь невысказанной грусти
В дрёме палисадников и кур!

Пропылит автобус — снова тихо.
Только в центре, где ларёшный ряд,
Магнитола взвизгивает лихо
С нашей жизнью вовсе невпопад.

Потому, наверно, и поникли,
Встав в тенёчке узеньким рядком,
Бабки с карасями и клубникой,
С пахнущим лугами молоком.

Всё тут близко: небо и крапива.
Сто шагов, — а вот уже и лес.
Боже мой, как тихо и красиво —
Радуга с дождём наперевес.

Пыль — так пыль, болота — так болота.
Человек — подкова да кремень.
Это было… Утекла порода
Из широких наших деревень.

Век двадцатый резал и корявил,
Изрубил нательные кресты.
Лишь похмелье горькое оставил
На полях да сорные кусты.

На хрена такой прогресс лукавый,
Если гибнет самое моё?!
Вот стою на краешке державы,
Вытираю слёзоньки её.

* * *

Включу телевизор.
По первой программе
За рамой экрана рыдает гроза.
Упрямые молнии
Косо и прямо
Стригут провода и ныряют в леса.
Тяжелые капли склевали дорогу.
Сырым сквозняком превращённый во мглу,
Молчит человек, позабывший о Боге,
И нету пути —
                         телевизор в углу.

* * *

Продают и землю, и берёзы,
И огни, дрожащие во мгле.
Скоро продадут и наши слёзы.
Реки — это слёзы по земле.

Не куплю я дали за рекою,
Ни лугов ромашковую песнь,
Ни боров брусничные покои —
Потому что это я и есть.

* * *

Вот и снова встретились, милая окраина.
Тишина рассветная спит на колоске.
На крыле у селезня синяя окалина.
Чешуя у берега на сыром песке.

Кружатся у заводи рощи хороводные.
С удочкой по берегу ходит мужичок.
Всё ему тут ласково: и дымы болотные,
И сосна корявая, и сухой сучок.

Отогнал от берега чёрствыми ладонями
Листья подопревшие и лицо омыл. 
Вспыхнули глаза его синими иконами,
Вспомнила душа его всё, что полюбил:

Праздники разгульные, тишину окрестную,
Пашню чернобровую, матушкин платок,
Тропы терпеливые, облака небесные
И печаль, с которою разойтись не смог.

* * *

Изо всех карманов город выброшу.
Человеку в городе не жить,
Разве только хочет сердце высушить
Или вовсе душу осушить.

Слишком ещё многое не пройдено.
Многое прожито не всерьёз.
Я уеду — в чёрную смородину,
В голоса орешников и гроз.

Долго буду удочки настраивать,
Долго буду сено ворошить,
Медовуху добрую настаивать —
В этом мире некуда спешить.

В сентябре поднимутся озимые.
Боровик со мха приподниму.
Человеку лишь необходимое
Нужно, если только по уму…

Если только сердцем не развяленным,
Как родную песню, уберечь
Золотой простор, любовь и яблоню,
И боров молитвенную речь.

* * *

Тучи хвалятся полушубками.
Режет стёкла мороз ледком.
Небо выцвело незабудками —
Молоком пошло, молоком.

Семенит у корыта утица.
Я давно не сидел в санях.
И летит мне навстречу улица,
И качается в фонарях.

Мириадами звёзд, порошею
Льётся небо в мою ладонь.
Что-то тёплое и хорошее
Напевает в печи огонь.

Хорошо в избе после замети.
Печке в белый подол уткнусь.
А в углу с времён незапамятных
Над лампадами светит Русь.

* * *

Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.
И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.
Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:
Вот эти — за Брест и Варшаву, а та — за Берлин.

Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?
Озёра твои ещё помнят тебя и зовут.
Соснового бора небесные, синие песни
Далёко-далёко последней тропою ведут.

А ты поднимись, оглянись — за разбуженным садом,
Вскипающим, птичьим, — плывут облаков корабли.
Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом.
Теперь вот другие тебя на плечах понесли.

Прости, мой хороший, слепышка. Ты будешь мне сниться.
Ещё будет много нежданных и жданных потерь.
Тебя ещё помнят скрипучая дверь, половица
И этот вот стол, где тебя поминаем теперь.

Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.
Из вечных просторов обратного нету пути.
А если что было не так, то тебе я прощаю.
А если что было не так, и меня ты прости.

* * *

Всё придёт, всё сбудется однажды,
Всё, чего хотим и не хотим.
В небеса заглядывает каждый,
Но не каждый прочитал по ним.

Каждому с рожденья, как причастье,
Мир дарует и медок, и яд:
Временные радости и счастье,
Вечный холод горевых утрат.

А иначе в мире и не будет.
Потому, приемля мир таким,
Поклоняюсь и земле, и людям,
Кем я тоже, может быть, любим.

* * *

Берёзовой рощей бреду.
Немного ещё, и увижу
Родную дощатую крышу
И бабушку в красном саду.

Навстречу рябина бежит
Встречать запоздалого гостя
И тянет холодные грозди,
И ягодой каждой дрожит.

И вот уже к дому иду.
Собака соседская лает.
А бабушка тает и тает,
И нет её в красном саду.

* * *

Кащеев час. Осенние невзгоды.
Колючки ветра в проводах дождей.
И уплывают прожитые годы,
Как в сером небе стаи лебедей.

Приствистнет май откуда-то сквозь зиму,
Прошелестит откуда-то ольха…
Но смоют ветры струями косыми
Последнюю пушинку с лопуха.

Ну, ничего. Переживём и это.
Перебедуем вьюговый репей.
И выйдем к солнцу: звать и ждать ответа,
Кормить с ладони новых журавлей.

* * *

Обмелело небо понемножку.
Облиняли ситцы васильков.
Сыплет дед скуластую картошку
В мешковину серых облаков.

Всё проходит в мире. Жаль, конечно.
Слишком мы привыкли на земле
К тёплым, отуманенным и нежным
Сумеркам у рощи на крыле.

Слишком мы с тобою прикипели
Ко всему, чего не уберечь.
Вот уже и листья улетели,
Чтоб на землю пламенем прилечь.

И когда просторы захолодит,
Прошепчу я в сомкнутую высь:
Всё проходит в мире, — мир проходит! —
Словно песня, молодость и жизнь.

* * *

Исцели меня, родное поле.
До слезы мне ветер душу жжёт —
Словно я чужою ношей болен,
Словно сердце правдой не живёт.

Оттого и бьётся учащённо
В стылой аритмии площадей,
Что грустит по липовому звону
И ржаному ржанию коней.

Исцели, родимая дорога,
От пустых печалей исцели.
Мимо неба, кладбища и стога
Пусть летят родные журавли.

Плачут пусть, отмаливая души.
Ну а мы, привыкшие к земле,
Будем их и провожать, и слушать,
Божью высь увидев на крыле.

Вот он, рай: равнина да берёза,
В перстнях роз туманная трава.
Щуки плещут у речных откосов,
И скрипит над бором синева.

Исцели меня, моя рябина.
Не навеки сердцу светит май.
Только от печали журавлиной
Исцеленья мне не посылай.

И ещё — в присвистах перепёлок,
В тёплых струях сена на лугах —
Путь земной красив, как летний всполох
На молочных звёздных берегах.

* * *

В закатный час я прихожу к берёзам
И слушаю молитву сентября.
Последняя листва ложится в озимь,
Последним светом мир благодаря.

И бледный месяц плавает сквозь рощу,
И так печально делается вдруг,
Как будто осень дни мои полощет,
Слепое время разметая в пух.

Как будто всё, что было, — стало ветром:
И гулкий сад, и ровная вода,
И все, кого люблю на этом свете,
И молодости чистые года.

Хотя бы горсть тепла моим берёзам!
Хотя бы луч на золотом снегу!
Мы и живём-то, словно что-то просим,
Подобно зимним птицам на снегу.

* * *

По нашей странной русской жизни,
Пирам лачуг, тоске дворцов,
Не осознать любовь к Отчизне,
Любовь к себе, в конце концов.

Но познаю пчелы молитву
И васильковый взгляд в овсе,
Зарю, идущую на битву,
В петушьих перьях и росе,

Тоску разгульную полыни,
Впитавшей дым, впитавшей пот,
Колосья, русский дух над ними,
Сиротство стога у ворот.

Там ладят улья медвежата, 
Лесовичиха мох прядёт,
И месяц поит из ушата
Дымы русалочьих болот.

И надломив рассвета соты,
Прикрыв туманом синий взор,
Сама Россия входит в воду,
В блаженство женственных озёр.

Гусей пролётных вереница,
Густых кувшинок невода…
И каждый миг
                        не повторится
Ни через год и никогда.

И никогда под небом сирым
Вот так же –
                      в славе и красе –
Заря не воспарит над миром
В петушьих перьях и росе.

И полетят другие гуси,
И песни новые вослед,
Но так же будут пахнуть Русью
Полынь
              и этот белый свет.

НА РУССКОЙ ДОРОГЕ

Здесь русский дух в веках произошёл...
                                              Н. Рубцов

Меня здесь знает каждый муравей,
И каждый куст, и каждая сорока.
Задумалась о прожитом дорога,
И солнце в лужах плещется по ней.

По ней — века — в туманах и крови,
И поступь уходящих поколений.
По ней струится столько сладкой лени,
Как в женщине, сомлевшей от любви!

В ней столько слёз прощальных — в дальний путь,
И в вечный путь — до ближнего погоста.
И потому она в крестах и звёздах,
Встречая нас, стоит в цветах по грудь.

Гудят шмели, где каторжник прошёл,
Где проскакало пламя Чингисхана,
Где под гармошку радостно и пьяно
Мужик в избу смолистую вошёл.

Снуют, как стрелы, юркие стрижи,
Болота дышат холодом и прелью,
Боровики сутулятся под елью.
Попробуй этот мир — перескажи?!

Здесь все века и каждого из нас
Хранит, как память, русская дорога.
А это поле и река у стога —
Немеркнущий, живой иконостас.

_____________________________________