Анастасия
ХАРИТОНОВА
1966 – 2003

Родилась в семье поэта Романа Федоровича Харитонова и журналиста, писателя-документалиста Тамары Александровны Илатовской. Ещё в школьные годы дважды побеждала на конкурсе юных поэтов Москвы. В 1990 году с отличием закончила Литературный институт им. А. М. Горького. В 1992 году стала золотым лауреатом Международного поэтического фестиваля «Poeta-92» в Италии, проходившего в городе Салерно. Четыре первых поэтических сборника запросила Библиотека Конгресса США. Колумбийский и Йельский университеты внесли поэта в свои каталоги.

Анастасия Харитонова делала переводы с немецкого, английского, латыни, итальянского, польского, французского и чешского языков. Сделанный ею перевод с польского философских стихов Папы Римского Иоанна Павла II подарил понтифику во время своего второго визита в Ватикан в феврале 1998 года первый Президент РФ Борис Ельцин.

Поэт Евгений Винокуров ценил стихи Харитоновой за ясность ощущения «трагической подосновы мира». Известный литературовед Игорь Волгин писал о ней:

«Свобода дыхания – не только качество текста. Это качество самой её поэтической души».

Критик Владимир Лакшин назвал её ясновидящей.

Анастасия Харитонова – автор двенадцати сборников стихотворений, шести пьес и нескольких эссе. Иллюстратор собственных книг.

Трагически погибла на 38-м году жизни.

* * *

Вновь бумага под рукой,
И пишу, синице вторя.
А когда придет покой?
– После горя, после горя.
Крова нет, свободы нет.
Только тусклый снег в отчизне.
А когда прольется свет?
– После жизни, после жизни.


* * *

Есть страшный час, когда с души печальной
Срывают целомудренный покров.
Она глядит с тревогою прощальной
В пространство рощ, и речек, и лугов.
Она глядит, глядит, как будто ищет,
К чему в последней горечи прильнуть.
Но кнут судьбы уже над нею свищет,
Железо ей уже пронзает грудь.
И не дождаться помощи небесной,
Хотя страданье – свыше всяких сил.
Так в оный день в смертельной муке крестной
Господь своим Отцом оставлен был.


* * *

Я ночью в небо подняла глаза
И сразу поняла, как от земли устала.
Играли звёзды, и луна блистала
Так, будто бы на ней маслина расцветала
И нищий городок построила слеза.
Прости меня, евангельское слово,
За всю неверность тайную прости.
Чтo ценно, кроме невода худого,
Молитвы тихой, пота пролитого
И праха освященного в горсти?
Мы ничего в самих себе не знаем.
Нам снится некий бесконечный сон.
И тот, кто нами ныне изгоняем,
Пленяет нас своим прозрачным раем,
И вместо хлеба камень просит он.


* * *

На дне пруда уснул прекрасный сад –
В цветенье нежен, в умиранье честен.
И ласточки послушные летят
Вдаль, в тишину, за грань стихов и песен,
И держат лёгкие тростинки на весу,
Переплавляя в золото слезу.
А мы идём, и места нет на свете,
Куда бы мы в мечтах своих не шли.
В пыли играют маленькие дети
И различают ласточек в дали.
И колыбель то плачет, то поёт,
И женщина усталая прядёт.
А я живу, самой себя не видя,
Но видя то, чего не может быть,
И верно чувствуя, чего в обиде
Благой господь не даст мне преступить.
И в небо запрокинутая синь
Мощней, чем время, горше, чем полынь.


* * *

На древние камни ложится снег.
Розы в стекле свой ожидают черёд.
Живи хоть полвека, хоть весь человечий век,
Никто к тебе нежно так не прильнёт,
Как это дрожание, эта блажь,
Природа, объятая зимним сном.
И вряд ли нужен нам город наш,
Когда в нём сожжен наш дом.


* * *

Колыханье сине-зелёных вод
И гранита звонкий разлёт.
Здесь Тредьяковский выслушивал трость
И копил стиховую злость.
Здесь, недоверчива и темна,
Прозябает душа одна.
Я хочу ей крикнуть: «Навек с тобой!»
Но мой крик поглощён Москвой.
И все связи с прошедшим, с грядущим рву,
Ибо чувствую: не доживу.
На миру ль, вне мира ли помирать –
Не приходится выбирать.


* * *

Придёшь и спросишь:
«Как твои дела?» А я тебе отвечу: «Ночь светла.
Вино в кувшине, книга в изголовье,
И яблоня у дома расцвела».
Душа, тобой болевшая три года,
Не мучится, не плачет. Умерла.
Свои стихи, внушённые разлукой,
Сегодня в очаге сожгу дотла.
В них столько страсти вложено и жара –
Пускай мне возвратят хоть часть тепла.
Пускай в руках рассыплются золою,
Пока толпа, глумясь, их не прочла.
Среди глупцов не должно быть поэтом:
Бесславье – стыд, и слава – кабала.
А мудрый – по одной строке узнает,
Чем для меня земная жизнь была...


* * *

Я помню детство. Помню мелкий снег.
Чего душа у господа не просит!
Вдруг, словно дивный маленький ковчег,
К нам лампу керосиновую вносят.
Она зажглась, и все спешат домой
Весёлою, шумливою гурьбою…
Два-три блаженных месяца зимой
Мы проводили раньше под Москвою...


* * *

Вечер наступил. Трещат поленья.
За окном лежит сырая даль.
Где же ты, слепое самомненье,
Где ты, моя зрячая печаль?
Мы большое обретаем в мелком
И стремимся к мелкому опять.
Как не надоест минутным стрелкам
Этот вечный круг свой совершать?..


* * *

Год живу, от боли каменея.
Какова цена моим слезам?
Маленькая правда плачущей Психеи
Не дойдёт к осенним небесам.
Там сиянье, чудное свеченье,
Там дано всю скорбь земли забыть.
А у нас – ненужное терпенье,
Вечный страх, приговорённость жить.


* * *

Мы давно готовы к расставанью,
И черта давно проведена.
Но когда, наперекор сознанью,
В тёмном зеркале рождается весна,
И когда под звёздным небосводом
Я тоску предутреннюю пью,
Кажется: разрывом и уходом
Я приближу смерть свою.
В бедный мир войдём поодиночке,
В черноту, во мрак – по одному.
Я уже не напишу ни строчки,
Ты не сможешь верить никому.
Снова лёгкой горечью подуло,
Снова движется живая мгла...
Словно я ребёнка обманула.
Словно я больного предала.


* * *

Никто теперь не справится со мною.
Нет больше смысла в жизни нежеланной.
Я от себя отделена стеною и,
Что всего ужаснее – стеклянной.
Себя я вижу и в стыде, и в муке
И то, закрыв глаза, отодвигаюсь,
То вновь к себе протягиваю руки
И на прозрачный холод натыкаюсь.


ПОЭТ
 
Помедли стих! я говорить хочу
На языке любивших и любимых.
И вот со словарём потерь учу
Язык скорбей, скорбей неисцелимых.
Как будто грела нежная рука,
Как будто эти губы целовали…
…На языке зелёного дубка,
На языке немыслимой печали…
Шли по домам. Прощались. Письма жгли.
Петух кричал Овидиевым утром.
И разом все растаяли вдали
В каком-то ветре, вихре, свете смутном.
Мы без любовной шири – прах и тля.
Но есть ещё для нас леса и долы.
Я знаю, как склоняется земля,
Когда на ней спрягаются глаголы.
Года не те и голос уж не тот,
И с каждым днём сильней подводит зренье,
Но всё-таки растёт, растёт, растёт
И торжествует песнь благодаренья.
И если я отважусь умереть,
Певцу другому отдавая лиру,
Моих трудов, исполненных на треть,
На многие столетья хватит миру...


* * *

В глухой воде застыл паром.
На лунный диск летела птица.
Ночь, словно скифская гробница,
Горела тяжким серебром.
Не трудно петь и прорицать.
Легко дышать чужими снами.
Но скоро будут и над нами
Курганы времени мерцать.
Мы в мире бога не нашли.
А значит, некому помочь нам,
Когда в убранстве полуночном
Мы поплывём за край земли...


* * *

Склоняясь над бумагой тленной,
Я слышу грозный гул Вселенной.
Вихрь мирозданья слышу я,
Как будто в одеянье строгом
Строитель-Бог идёт по строкам
Священной Книги Бытия.

______________________________________________________