ЕЛЕНА ЧЕРНАЯ

***

и русский воздух с примесью греха

и смога городов, пожарищ и заводов,

арбуза снега плоти и, слегка,

и поколений, что дышали, многих.

церковный шёпот, колокольный крик,

так лютик горький в кошеве поник,

и бересты у губ щемящий свист,

и взрыв народной воли. анархист.

и русский воздух породивший прозу,

поэзию и раздвоения сдвиг,

и красную и белую угрозы,

репрессии вождизм, застой, тупик.

реакцию, падение нравов, духа.

профессорский уплывший пароход,

раскол, умноживший падения разруху

и русского - из русских же — уход.

и русский воздух эфемерный дым,

не сладок тем, кто дышит, им горим…

***

и в этом городе есть Лысая гора,

и тот Христос, что здесь прописан,

свой крест несёт на Лысую с утра,

варавван ждёт у скользкого карниза.

и снежный квест в сем городе — игра,

и ничего не светит пришлым и улиссам,

они для тех двоих на черствый хлеб - икра…

глаза скользят по дымным домнам, крышам,

и новый мост пруда сшивает дикие места,

и дважды в воду не войти у старого моста,

и квадрокоптер пишет, чтоб пилат услышал

иуды поцелуй в раскрытые уста...

***

нет искупительней ветров

апреля мая - по сусекам,

когда и горные - ребром

летят по руслам, стылым векам,

когда со дна закрытых глаз

всплывают образы. и руки

найти пытаются сейчас

потерянных объятий муки,

когда лишь мерзлое бельё,

что истончило тел обличье,

врастает в прошлое жнивьё,

чтоб раствориться в крике птичьем,

двойное зрение зимы

от неба к травам нить протянет

и в вихрях восходящей тьмы

звезда над нами снова встанет.

нет искупительней ветров

пустынных лет, и тех деяний,

что в мир отправили волхвов,

за тайной истинных исканий.

но не младенца, не христа.

пути и праведного гнева

и богова в огне лица,

и агнца, и креста, и чрева,

что опустело в этот час,

что охладело, обратилось...

что не вместило больше нас...

что мукой, с мукой отстранилось...

что ощущения нет новей:

не сыновей, на свете горше,

что лишь людей, да лишь людей, 

подобий божьих, но не больше...

***

обертоны луны и строки

одевают изнанку наружу,

и морозы, как саржа легки,

и, как саван, метелью разбужены,

все летят куржаком городским

по безлюдьем застуженным 

улицам. уходящее смотрит назад.

ищет всюду знамения и знаки

и шагает почти наугад,

но к звезде от авгуров по злакам.

уходящее прячет следы,

не ища ни любви ни беды.

обертоны упрятав в подол,

как оболы от римского стражника,

крест сменив на осиновый кол,

от иуды не спрятав бумажника,

вновь Иисус не распятым ушёл,

поменяв номера на багажнике.

как тогда в вифлееме, когда

взял дары, но не жёг фимиам,

и теперь, поменяв поезда,

он как прежде является нам

под звездой, но не узнанным встречным,

и уходит никем не замеченный.

***

все тот же принцип нужной… пустоты.

порока ядрышка без сердцевины,

когда вдруг обрываются мечты,

едва дойдя до середины.

когда в сияние лунном и кусты,

зелёные вчера, убелены в седины.

когда последний день далёк всему,

и год грядущий растревожил душу,

и вий, всевидящий, несчастного хому

сквозь круг и взгляд извлёк наружу,

и пустота взяла из круга бедного к тому,

что вырвали тепло в костнеющую стужу.

снежинкой в пустоте витает бедный раб,

не нужен ему дом, не нужен ему скарб,

блестит его сюртук от снежной белизны,

он одинок, как бог, средь облачной страны,

чисты его дела, и мысли и поступки

в чертогах пустоты без пестика и ступки.

без измерения сущности доступных величин,

без ядрышка, без смысла их первопричин.

***

моя душа вдруг выбрала коньки,

и, прорезая пламя в водной глади,

не озерца, а в волны неба глядя,

взлетела раздувая угольки,

что солнце подожгло о кромки града.

зима плыла, а чудилась весна,

нет лето раскрывало опахало.

и перед рыбой - он, а не блесна,

так предо мной стократ заполыхало

его лицо, что есть всему начало.

но иллюзорно прянуло окно,

как галька в волн живое волокно,

от ветра стёкла тьмою взорвались

шепча, что жизнь сплошное толокно.

но в ступке пестик тронул утром высь…

***

поехать кукухой почетно, наверное,

так – для поэта, не члена с мандатом…

житьё и недолгое, главное, нервное,

и ждёт то ли камера, то ли палата

шестая по чехову или обскура,

набоковски темная, черная-черная,

и нет ни фанфар, ни другого бравура.

а за чертой только красная-вздорная,

зона комфорта с дыхательной тубой,

и серенький памятник

с урной под клумбой,

где замер фуко из исакия маятник.

поехать кукухой уже не получится,

она не кукует в местах этих праведных…

и скажут: ну славно, поэт ваш отмучился,

и слава ему под той клумбой не надобна.

поехать кукухой другому попутчику

весной или летом в осенние кущи.

ему и права, как шпиону лазутчику,

поехать по счастью, живому везунчику,

как в детстве, ясному, светлому, лучшему…

поехать кукухой почётно, и не правда ли?

в разъем между ложью и жизнью по правилам.

***

цветовые слепые пятна всего,

бессловесно, фотонами спящего света,

уходящего в осень пятнистую лета

и в снега от белесого неба, его

невысокой, неяркой и шумной палитры,

от дыханья в неясные дымные титры,

или гаснут от молотов – бьют в самоё,

что дамасское острое вьётся змеёй

меж ладоней и глаз, что упали в неё,

бессловесно и тихо и проникновенно,

попадая в зрачок, умирая мгновенно,

и рождаясь пятнистой и кратной вселенной,

что во мне недолга, уязвима и смертна.