Елена ЧЕРНАЯ



***
скончался март, друзья удалены
под клацанье брезгливого делита,
теперь никто, а в прошлом все - элита…
подушечкой фаланг уплотнены.
в корзинах оцифрованы, разбиты
на брызги плоти, где теперь мозги?

и эмигрантский собирая скарб,
счищая родину и с перьев, и со строчек,
спешат туда, откуда и бежит клубочек,
запущенный из рук войны-Яги.
она же Василису признавая дочкой,
кощея просит: помоги…

и под Иваном скороходы- сапоги
взрываются огнём горячих точек… 

***
где-то на периферии глазного
нерва и слухового,
в сером немом кино кадра 36-го
сяду левее, всякого, может глухого,
кто
вышел раньше или зашёл позже,
покинув спальни удобное ложе
ради ленты столетней.
и вечность,
и бренность, доходит только-только
до стольких,
утоливших себя ее болью.

где-то в сиюминутном трансе
экрана, широкоформатно,
в он лайновом и коротком
увидеть, как пули летят и трассер
замирает в чьём- то укромном,
и разрывает больше формата
чью- то жизнь. и потеря огромна…
и крик заглушает: а кому это надо…
подступающая и сливающаяся
с экранной канонада. 
 
***
нет больше русского поэта,
есть русскоговорящий, чтоб
не прерывалась лямка эта,
что тянет русского поэта
к смертельной родине - любовь.

нет больше русского поэта,
есть русскоговорящий стыд,
что он за русского поэта
за Пушкина, за всех, за Фета…
сам в эмиграции сгорит.

нет больше русского поэта
в том, кто презрев родную кровь,
на ненависть меняет где-то:
в кибуце, Брайтон бич и в гетто,
святую к Родине любовь. 

***
из наркоза выходят лишь в боль
в белый - яростный смешанный с кровью
не кормите убитых любовью
им нужна только истины соль

из наркоза лишь в грязь и под бомбы
где лишь швы и подвалов бездомье
где у вишен в зажатых цветах
кровью раны детей в кулачках.

из наркоза в весеннюю быль
из наркоза в весеннюю дымку
поле пашут снарядами дымом
и горит слез не пряча ковыль 
 
***
в кромешности всего, что с нами приключилось…
Мадонна Дюрера с животными вокруг.
они от млека звездного случились
 и встали у колен в теснейший круг.
что ими двигало, они не знали точно.
кого из них она б взяла оплошно
 младенца опустив на росный луг.

тот агнцем став, доселе бы тянул
 по мирным нивам божий плуг.
 
***
семнадцать мгновений
осени
сдали покинули
бросили
крещенную реку
как руку века
вскрывшего вены
любви к человеку
из двух половин
речи
в каждой
есть:
Человече.
а выжил всего
человечек
с набором
страшных словечек:
убить растерзать
покалечить…
семнадцать мгновений
речи 
 
 ***
и вечная братская доля
безмолвствовать под топором,
идти по тропиночке узкой
над пропастью, как над жнивьем,
распахнутым плахою вечной,
родной беззащитной землей,
в которой упиться бы светом
и раны лечить муравой.

но в бронежилете тяжелом
клонится к своей полосе,
и пули ловить в своём поле,
и спрашивать живы ли все,
и подниматься и падать,
считая до смерти года,
в снега, чья белесая замять,
тогда и теперь. и всегда. 
 
***
Орфей в десятый круг
спустился, он один,
потерян, отрешён,
и бродит средь руин.

… здесь был недавно дом,
за домом сад шумел,
ребёнок там играл,
но видно не успел…
он вырасти пока
летел к нему снаряд.
и вот его рука
игрушку держит, а…
душа его легка
и смотрит на Орфея
из тучки, свысока…

бредёт, бредёт Орфей
среди теней, людей,
и тянется как вечность
в десятом круге день… 
 
***
спит ночная Маргарита,
красный мягкий свет горит
и у губ в стакане свиток
недопитого   пиит
не прочтет о горькой доле
о войне и о неволе,
пуле в поле   и летит
голубь сизый и убит
и в открытом чистом поле
небу вечному открыт

спит ночная Маргарита
сок по скатерти разлит
в горькую в ее стакане
в незаконченном канкане
пули свист и вечный стыд… 
 
***
... последний день войны кругом руины
в степях ли Украины - русской ли равнины

един их всех объемлет горизонт
замкнув в кольцо окопов хладный фронт

и обелисков нет - одна могила
жив мертв нас всех навечно поглотила

таков и ждёт и движется исход
когда себя в себе народ  не узнаёт

забывший общие предания и былины
возросший черным корнем
 первородной глины…