Павел СЕРДЮК
ТАК ВЫГЛЯДИТ ФАСОВАННОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЧАСТЬЕ
ГУМАНИТАРНОЙ ПОМОЩИ ИСКРЕННИХ И ПРОСТЫХ ЖИТЕЛЕЙ
ГЛУБИННОГО ОТЕЧЕСТВА НАШЕГО, ЩЕДРОСТИЮ КОТОРОГО
СВЯТАЯ ПРАВДА ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ

Я забыл о войне, получая посылки,
я завыл о войне восемь проклятых лет.
Я прошёл все печали, дороги по ссылке
в этом горе и городе, коим излит
океан горьких слёз в суте безотрадной,
На земле этой кладбища кладями зла,
где зарыты младенцы во тьме безоградной.
Я забыл о войне, хоть она и звала,
колотила в окно и стучала в аорте
неритмичные крики, пытаясь вернуть.
Я забыл о войне в этом искреннем городе,
где пожары в слезах не дают утонуть.

КТО МОЖЕТ, ТОТ СМОЖЕТ

Горит Октябрьский в огне,
в сердцах и памяти убитых.
Вы не печальтесь обо мне,
мой дом, не уцелевший в битвах,
мой мир, и улица моя,
больница, магазины, школы.
И Храма золотой маяк,
и чудотворные иконы,
холмы родительских могил,
кресты растерзанных распятий.
И не звучащий птичий гимн
земли, разорванной на пяди.
Пока я жив, вы тоже живы
проросшей памятью морщин.
В сердцах, не знающих наживы,
пробитых насквозь годовщин,
сороковин, рождений даты
в новопреставленной стране,
в Раю, описанном у Данте,
вы не печальтесь обо мне.

* * *
Что хочет гро? Гро хочет пламя,
грохочет грохотом шальным.
Здесь треть домов на пополаме
и спят на простынях льняных,
прильнувши к коврикам у стенки,
сюжеты действий мирных детств.
Здесь серых серностей оттенки
и в рамках чёрно-белых девств
висят венчальные портреты
и глобус с дыркой на боку
страны, что выплакала ренты,
и с флагом красным, что быку
мешал смотреть на демонстрации.
Страны уж нет, а чёрный бык
взымает с мёртвых репарации
и разрушает нищий быт.
Но не забыт ещё меж улиц
маршрут мой в школу, где в чести
висят олимпиадных умниц
фамилии. А бой частит
и рядом падает отвесно,
но в грязь не падая лицом,
иду по улице поместной
начальной школы пришлецом
* * *
Город, который со мною рядом
и от которого я так далеко,
вновь избиваем смертельным градом,
который злобою лютой влеком.
Ракеты проносятся надо мною,
сердце знает вой их смертельный,
сердце ужасом смерти больное.
В кожу врастает крестик нательный,
губы шепчут молитвенный щит,
губы вяжут надежд узоры.
Руки заламывая, хрящи,
горе немое впирает взоры
в небо, откуда падают грады,
не понимая, когда это кончится.
Городу, принимающему парады,
мира всемирного тихого хочется.

Всё смертельное, что летит в город, проносится над моим домом всё это время, и ужас в том, что я понимаю, что будет с людьми и постройками через пару минут

Гр-гр-гр…

Гремит гремучая змея
гражданских битв и отношений,
и льются слиозки Несмеян,
и рвутся узы от ношений
уныний, глупостей, обид.
Вот рядом нечто прилетело
и грунт осколками побит,
и острие воткнулось в тело
светопроводного столба.
И состоящий из бетона,
скривился, и морщины лба
покрылись потом овертона.
А бахнуло прилично Бахом
концертной фуги ре минор.
Наполнилось пространство Босхом
и дымом, прилетел минёр
и заминировал полцарства
земного Рая за коня.
И от того в душе гусарство
бодрит и потчует меня.

У войны много мерзких лиц, и одно из них – это моль.
Девятый год дом стоит с наполовину заколоченными окнами,
плохим освещением и проветриванием. Нормальный ремонт не проводится из соображений, а для кого и за что. Они стоят в 3 км от калитки и претендуют на жизнь и собственность без ограничений. Ничто из старых вещей не выбрасывается из опасений, если прилетит, то, хоть что-то останется, хоть хорошее, хоть плохое, лишь бы было в чем – хоть жить, хоть похоронить.

* * *
Война, намоленная молью,
по не проветренным шкафам
шуршит и точит гадкой малью
по свитерам и по шарфам
отверстия размером с «выбрось».
Так жалко ношенных вещей,
что покупала жизнь на вырост.
Бессмертная, как сам Кощей,
моль ест крупу в стекле, в пакетах,
носки, бельишко, свитера.
Я проходил треть жизни в кедах,
давно выбрасывать пора,
да нового уже не купишь.
А вдруг железо прилетит –
и будешь гол и глуп, как кукиш.
Всё жрущий моли аппетит
лишил наряды вида, лоска.
а мысль одна: Пускай лежит,
придёт же белая полоска
времён одежд Бордо Брижит.

Кстати, она жива ещё, 88 лет, выглядит хорошо, снилась недавно,
в гости приглашала, я бы поехал, да одёжка молью побита