Равиль БУХАРАЕВ (1951-2012)


 Чаша осени
Л.Г.
Твоя ли пасмурная сень,
Моя ль усталость?
С утра стоял хрустальный день,
чего с ним сталось?

С утра стоял хрустальный день,
резной и звонкий,
прозрачным светом полный
всклень
до самой кромки.

С утра всё было, как в любви,
хотя б и осень,
в зазорах рдеющей листвы
зияла просинь;

где упадала полутень,
где разумелась…
С утра стоял хрустальный день,
куда что делось?

В высокой чаше бытия
с утра и в полночь
была горчинка забытья,
а нынче – горечь.

И с ней туманится хрусталь
в надежде зыбкой,
что озаришь его печаль
родной улыбкой.

***
Сын мой – свет берёзовый,
ливень грозовой!
Я ещё не бронзовый,
я ещё живой.

Я ещё не каменный
с треснутым крылом:
страшной болью памятной
помню о былом.

Было – по-над пропастью
порывался выспрь,
и кормилось совестью
пламя божьих искр,

но отныне, в ярости
растеряв броню,
горе паче радости
в памяти храню.

Было – в смертной скудости
выстраданных сил
радости и мудрости
я себе просил.

Что ж, смятенный, бросовый,
плачу над тобой,
сын мой – свет берёзовый,
ливень грозовой…

***
Где мудрость моя?
Озирая миры,
на ближние склоны не бросил я взора,
где таволга блещет,
как Старец Горы,
похожий на Рабиндраната Тагора,

Надеюсь
однажды спросить на заре –
в чём истина,
в чём недомыслие наше?
Восходит,
восходит мой взгляд по Горе

всё выше и выше,
всё дальше, всё дальше...

***
Чем невесть очи вновь соблазнив,
расскажи, ни о чём не сказав,
об осеннем строении ив,
о подводном струении трав...

Это – осень, а это – река,
это – лебедь на мелкой воде...
Это – просто пустая строка.
Расскажи, как живётся нигде...

И строка, что прозрачно пуста,
вдруг поведает ясную суть:
так отрадно смыкались уста,
что словами нельзя разомкнуть.

Лишь молчанье – превыше всего –
чувство с чувством случайно
сличит...
Расскажи, не сказав ничего.
Тем любовь и жива, что молчит.

Закатные стансы
Пусть в замысле стихотворенья,
где я тебе муж и любовник,
с медовой травою забвенья
сплетается белый шиповник,
и в жёлтых камнях ежевика
прядёт кружева вожделений,
и эхо блаженного крика
живёт в сопряженьях мгновений.

Мне нынче – хватает бессмертья
шмеля, стрекозы и цикады,
чтоб молча исчислить столетья
заросших развалин Эллады,
где зелень замлела от счастья
в сцепленьях взаимной неволи,
где нет о любви сладострастья –
лишь светлый покой после боли.

Под скалами – берег лекалом,
и море в сверкающих искрах
к отвесным ласкается скалам,
и свет откровений неистов,
дух ядом целебным врачуя,
нисходит в цветы молочая,
божественной жизни не чуя,
божественной смерти не чая...

Заходится сердце от боли.
Душа цепенеет от страха.
Я только усилием воли
себя отличаю от праха,
но дух воскресает от страсти
в просторах звенящих бессмертий,
где шмель бередит ради сласти
разверстые язвы соцветий.

Так пусть же под вечер продлится
жизнь с вечной горчинкою горя,
пусть воздух, как ангел, струится
над чувственным золотом моря,
покамест в стрекочущем зное
со счастьем сплетаются страхи,
и солнце мерцает двойное
в печальных зрачках черепахи.

***
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее –
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это – распоследнее –
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.

Осень 2011