Равиль Бухараев (1951-2012)

Пусть в замысле стихотворенья,
где я тебе муж и любовник,
с медовой травою забвенья
сплетается белый шиповник,
и в желтых камнях ежевика
прядет кружева вожделений,
и эхо блаженного крика
живет в сопряженье мгновений.

Мне нынче хватает бессмертья
шмеля, стрекозы и цикады,
чтоб молча исчислить столетья
заросших развалин Эллады,
где зелень замлела от счастья
в сцепленьях взаимной неволи,
где нет у любви сладострастья, —
лишь светлый покой после боли.

Под скалами — берег лекалом,
и море в сверкающих искрах
к отвесным ласкается скалам,
и свет откровений, неистов,
дух ядом целебным врачуя,
нисходит в цветы молочая,
божественной жизни не чуя,
божественной смерти не чая…

Заходится сердце от боли.
Душа цепенеет от страха.
Я только усилием воли
себя отличаю от праха,
но дух воскресает от страсти
в просторах звенящих бессмертий,
где шмель бередит ради сласти
разверстые язвы соцветий.

Так пусть же под вечер продлится
жизнь с вечной горчинкою горя,
пусть воздух, как ангел, струится
над чувственным золотом моря,
покамест в стрекочущем зное
со счастьем сплетаются страхи,
и солнце мерцает двойное
в печальных зрачках черепахи.
14 ноября 2005, Казань


Ратники

Ввысь — по небесной стерне,
по бездорожью…
Сын мой погиб на войне
вымысла с ложью.

Был он печальник войны,
павший до срока
среди своих — без вины
и без упрека.

Вот и возносится он
в звездах просторов
выше всех ваших знамен,
воплей, укоров,

над золоченой главой
слезного храма,
где не избудет живой
грязи и срама.

…Огненный перистый свей,
пламень закатный…
Это всё наших кровей,
друг невозвратный!

Эта горючая даль —
наша до муки…
Боже, да разве не жаль
в правдах разлуки

осиротевшей земли,
жизни пропащей,
где-то в щемящей дали
мироточащей…

Ввысь — по горящей стерне,
неопалимо…

Сколько их, в этой войне
павших незримо!

Боже, хоть ты сохрани,
к свету да примут!

Сраму не имут они,
сраму не имут.
Ноябрь 2005, Лондон

* * *
Сын мой — свет березовый,
ливень грозовой!
Я еще не бронзовый,
я еще живой.

Я еще не каменный
с треснутым крылом:
страшной болью памятной
помню о былом.

Было — по-над пропастью
порывался выспрь,
и кормилось совестью
пламя Божьих искр,

но отныне, в ярости
растеряв броню,
горе паче радости
в памяти храню.

Было — в смертной скудости
выстраданных сил
радости и мудрости
я себе просил.

Что ж, смятенный, бросовый,
плачу над тобой,
сын мой — свет березовый,
ливень грозовой…