Владимир Петрушенко

           Отцу, Дмитрию Трофимовичу –

           офицеру, бравшему Берлин.

Мы в детстве все любили щегольнуть,
 И каждый месяц рост свой отмечали.
 Мы, как гармонь, растягивали грудь,
 Казалось нам, могучими плечами.

 Гордился я, что вот отца догнал.
 Его ботинки мне малы и узки.
  Гордился я... я просто забывал –

 Он отморозил пальцы ног под Курском.

 Уже давно я вышел в мужики.
 Лежат в альбоме детства фотоснимки...
 Но малые отцовские ботинки
 Всегда. Всю жизнь.
 Мне будут велики.

В Волгограде

Я словно побывал на той войне.
Как чей-то крик, в меня ворвалось горе.
Когда в скорбящей, вечной тишине
Вдруг рядом ветеран припал к стене
И обнял каменных друзей
 единственной рукою.

        Отец

Не встретил ты и в этот раз,
Когда я вновь домой вернулся.
Не ты рукой, а веткой вяз
К моей ладони прикоснулся.

Окликни, па!...  Из-под стекла
Взглянул лишь на меня с портрета.
Как будто бы слеза стекла,
 А может просто отблеск света.

Не верил в похоронку я
И поезда встречал с цветами
– Приедет! – говорил друзьям, –
Приедет, – говорил и  маме…

Все ждал я окрика – «сынок!»
Я громче всех бы крикнул - «папа!»
За встречу всё отдать бы мог…
Чужие мимо шли солдаты.

И таял снег, и падал снег,
И вновь сады цвели весною.
Кто выжил, те вернулись все…
А мы не встретились с тобою.

Грозили в драках мне друзья,
Отцами сильными своими.
И лишь молчал угрюмо я,
Хоть слезы мучили, давили

Не плакал. Только в горле ком.
Ведь дома я один мужчина.
За мать в ответе я притом,
За каждую её морщинку.

В твой день рожденья, точно в срок,
Приеду (сам давно папаша).
Но скажет мать: «Присядь, сынок,
Ты помнишь, вот скамейка наша…»

Где ты лежишь, где пал в бою?
Отец, узнать мне это надо…
У вечного огня стою,
У неизвестного солдата.
 

Наташин бал 

Волненьем высушено слово,
Лишь два костра ресниц зажглись.
Мечты Наталии Ростовой
С судьбой Болконского слились.
Ах, бал! Ах, праздник... Ах, Наташа!
Светлеет робкая душа.
- Вы разрешите?
- Воля Ваша.
И в такт мелодии пошла.
Он! Точно он. Судьбы избранник.
А как зовут его? Андрей...
Глубокий взгляд немного странен,
И дуги чёрные бровей.
Счастливей нет её, наверное,
И тесен ей огромный зал.
И не забыть прикосновения
Тех первых слов, что он сказал.
И вечность целая до взрыва.
Огромный мир до пустоты...
Когда падет в бою любимый
 На бородинские цветы.

Похороны деревьев 

Хоронили деревья. Их птицы с утра отпевали,
Голосили ветра, плакал дождь, омывая листву.
Хоронили деревья. Им тонкие руки ломали.
Закрывали глаза, закрывая навек синеву.

Хоронили и землю, по-русски ее поминали:
Горстью горькой земли прикрывали земное чело.
Хоронили цветы, к лепесткам их цветы возлагали.
 На земле без цветов сразу стало зловеще темно.

Если это не впрок, то мы все распадемся, как атом,
На убийства и ложь, на валюту и на пустоту.
Если это не впрок, то какого же прока нам надо?
 «Мир спасет красота...» Ну, а кто же спасет красоту? 

Монолог дома

Я – дом на слом. Зияют окон дыры,
И на морозе слышен хрип в груди.
Как мертвецы, молчат мои квартиры,
И только ветер домовым гудит.
 

Я дом на слом. В музеи вот не вышел,
И нет дощечки на моей стене.
Собой от ветра заслонял я вишню,
Она, должно быть, вспомнит обо мне.

Из дальних городов, из долгих странствий
Вновь возвращались жители ко мне,
И я по-настоящему был счастлив,
Храня покой их ночью в тишине.

Я – дом на слом. Меня всего разрушат
На погреба, сараи, гаражи...
Но в том, что я был в этой жизни нужен,
 И есть мое – «бессмертие души».

Вопрос брата 

Ко мне в мой сон пришел мой брат,
мой старший брат.
Игрался игрушками моего внука,
своего ровесника.
Смеялся раскатисто и звонко,
бегая по комнате.
 А потом вдруг остановился,

прислушался
 и спросил:
–  Ты слышишь, летит бомба,
  убившая меня в сорок третьем?