Павел СЕРДЮК
* * *
Побитый город смотрит, как собака,
побитая без видимых причин.
И залежи у мусорного бака,
и в перспективе лет не излечим
окраинный забытый околоток,
забитый наспех в бойне на убой.
И от того на сердце тяжело так,
что нечего поделать ни с судьбой,
ни с телом, отторгающим заветы
души с неизреченною слезой.
И провода ошмётками завиты,
и зависает чёрной стрекозой
над улицей кровавый беспилотник,
как демон смерти, всадник без трубы.
И пулемёт стучит вдали, как плотник,
уставший заколачивать гробы.

 * * *
Страшный сон никак не кончится,
а проснёшься, жизнь страшней,
и в её сюжетах корчится
в свете бликов и теней
современная история,
состоящая из нас.
Слёз текущих акватория
и пустынный снежный наст,
и суглинки и песчаники,
и ошмётки городов.
Конвоиры и начальники,
вопли безутешных вдов –
всё по вере, прегрешению
входит в здание Суда,
чтобы по его решению
не осталось и следа.
Всё течёт, всё изменяется,
искры гаснут на лету,
сердце плачет, не стесняется
в биоритмах амплитуд.

 * * *
Я сплю в берушах при ночных обстрелах,
они, вдаваясь в уши, ищут мозг,
там только пустота в блинах горелых
и мат благой, а на таблетках ВОЗ
я разорился, принимая дозы,
по нищете забытый алкоголь
не радует отрыжкой, из глюкозы
лишь сухофрукты с молью. Как де Голь,
спокоен я, разумен, источая
достоинство в манерах, и вообще.
Душа парит испаринами чая
и радуется жижею в борще
вся плоть моя, сермяжная, по сути.
Мой эталон по жизни – Диоген,
ищу людей и кланяюсь босоте,
чирикающей утром жизни Гимн.

 * * *
Интересная до чрезвычайности
шебаршится в огороде жизнь,
с формулами терминов учёности
я мотыгой, всё, что окажись,
наставляю правилом терпения
на преплодовитый урожай.
Майский жук, что всех жуков степеннее,
может улетучить за Можай.
Замуж собирается смородина
за роскошный хрен молодняка.
Всё моим трудом облагорожено,
как стихом, засеяно в века.

 * * *
Я не умру в Полку Бессмертном,
с Победою нерасторжим.
Шагаю с воинством несметным
и каждый павший с нами жив.
И мой отец двадцатилетний
шагает с павшими в строю.
И стынет пуля в пистолете,
и эхо стелется в струю
реки бесчисленных портретов,
бушующей, как океан.
И я иду отца полпредом
через войну, через века.