Олег ГАРАНДИН

«Влача свой век в стоическом юродстве – 

ни свет, ни мрак – он расточает к лету

седую пыль цветов…»

                               М. Унамуно

1

Бывает время обладанья рифмой,

Не власть над сердцем – сердца пробужденье.

Бывает время – чувства обретают мысли –

Мысли переходят в слово.

Жизнь течет вольготней – жизнь!

И это слово – неизвестность, логос.

Вот я случайно, будто бы случайно,

Коснулся губ твоих и буду ждать ответа,

Всего того, что кажется моим,

Или похожим, – для пустых словечек.

И что живём мы безнадежно – жаль ведь!

А заменить безсилье уже нечем.

Живет одно – каким-то все смущеньем,

Не выжечь чувством, самым горьким словом

Не изменить.

Чтобы хоть что-то навсегда осталось,

Как было, тайным, неисповедимым.

Чтобы вовек и больше никогда

Колокола так пусто не звучали

Далеким эхом, все уже сказавшим

О той святыне, ставшей недоступной.

А сколько лет проговорив о том

Существованье, – заблудиться в прошлом!

С надеждой ждать и снова не дождаться

За двадцать лет у запертой двери… –

А там ни звука – в дверь не достучаться.

На берегах земли задумчивой стопой

Проходят сызнова века. Как смутно

Я вижу в них не будущего облик.

Из прошлого стараюсь заглянуть.

«Что видишь?» – «Обреченное до смерти».

«Что знаешь ты о них?» – «Увы».

2     

Теперь зима и скоро Рождество,

И ледяная сумрачна столица,

И на Дворцовой площади пустынно,

И где-то звякнет царское стекло.

И тень мелькнет в узорчатом окошке,

И утро жжет без дела фонари,

А небо чисто, как глаза ребенка, 

И, кажется, еще вчера,

Когда под снегом родились бульвары

И стала риторически Нева,

Согнув мосты горою Илионской ,

И невпопад по ним залязгали трамваи,

И далеко по ним маячили огни –

Я мучился над каждою строкою,

Глубокий снег мешал туда идти,

Где звездные врата над головою

И сама вечность кажется возможной.

Куда-то гнал меня по Караванной,

Закутав шарфом (я всегда простужен),

И так же косно, так же не доходно

Сидон и Тир, Хоразин, Вифсаида

Январским снегом стали на пути.

«Сказал Господь: сиди одесную Меня

Доколе положу врагов Твоих

В подножье ног…» 

Ты ль будешь сын Давидов?!

И так же ждать обещанную встречу,

Когда здесь ночь, и вечно на посту

За стенкою сипит соседский кашель,

И маятник кружит настенные часы.

Вот шаг один, за ним другой – не спорю,

Сего бубненья драгоценней нет.

Мне думалось когда-то,

Что умерло – не может возвратиться.

Но вот зима, и снова за окном

Заснеженный, пустынный Невский. 

3         

Бывает время расставаний – осень.

О вас – в минуту жалкого раскаянья…

Я к чувству истины приближен не на столько,

Чтобы понять, как чистое звучанье,

Той музыки во мне уже звучавшей,

Мне новой мыслью может послужить

Привычное, назойливое слово –

Не истины ищу в словах.

Что слово?!

Дрожанье губ и взгляд – потом слова,

Перед глазами исчезали годы,

И стала жизнь, как память, коротка.

О чем мне невозможно только помнить,

И так невыносимо говорить

Об уходящем, сердцем всем искомом

Уходит время – не остановить.

Сегодня я доверчив стану

К всему тому, что искренне молчит,

И свет от лампы будет самый тусклый.

Коротких встреч, что кажется, не бывших

И вовсе с нами, но живущих в нас,

Когда на счет положен каждый час –

Он равен долгим, заоконным зимам.

И спать придется крепко спящим сном

Или на стол переводить чернила.

Писать стихи. И будет все случайно,

Доступное одним прикосновеньем.

А  по утру до боли надоевшим,

Как вид из окон двадцать лет назад

(Ну что искать из этих строчек смутных,

Непонятых и непрощенных).

Уже отцвел листвою Летний сад

И снегом Невский двадцать лет заснежен.

4

Мне хватит и одних воспоминаний,

И тишины петропольских аллей,

Сна Петергофа и нелепых статуй,

И тех же чувств поэзии моей.

И помнит юность для чего воспета,

И так безумно  хочется дожить.

Когда на землю сходят этажи,

Гулять по ней без цели, до рассвета.

И пишется всегда легко,

И каждый звук до боли ощутимый,

И неимущих сердцу больше нет,

Когда ложится по бульварам снег,

И смотрится луна в витрины.

И каждый вздох благословенной речью

На тех устах не ставит запятых.

А на Фонтанке, за окном, цветы,

Для них чуть-чуть приподняты гардины.

И это нам, наверное, на счастье,

А я ни разу в этой жизни не был,

Где нет дороже Вифлеемских стен.

И только встать осталося с колен,

С галдежом чаек под открытым небом.

Так праведность едва ли говорит:

«Да будет трапеза их сетью,

Тенетами и плетью в возмездье им…»

Или себе подобным?!

И снова с миром поделиться нечем,

Как в високосном умирать году.

И даже там, в земле, такая сырость,

Как будто от немыслимых обид –

Каких еще сближений?!

Дух мщенья перед пропастью  земной.

Я жду еще твоих прикосновений,

А осень, ночь, стихи – всегда со мной.

Пусть на полу разбросанные книги –

Нет не стихи – о прошлом ворожу.

Когда чужих имен не забываю,

Не тех изгнаний за руку беру.

И так спокойны, безмятежны лица,

По-детски лягут вдруг, и так уснут.

Огни парадных, где-то полночь бьют, –

И не дай Бог им что-нибудь приснится!

За столько лет душевной пустоты

О сколько стерлось – стало безответным –

Из памяти моей – я мучился напрасно,

Стирая имена с могильных плит.

Дыхания в груди еще так много.

Так много жизней хочется забыть

За бытием своим неискупленным,

Не верить ничему, не думать ни о чем.

Кружиться снег, теряет след дорога,

Дворцовый мост и все спасенье в нем.

1988