Катарсическая поэма

Сын Каллиопы, что эпосом нас одарила,
помнишь, крылатый «Арго»
в золоторунную Эю по воле ветрила
плыл, и над ним высоко
звёзды пасло хладнокровное лунное око,
Млечным Путём во дворец-
стойло спускаясь, когда из потьмы лежебока
Эос взошла как венец.

Помнишь рассвет на загадочном острове, мисты,
молча встречавшие нас,
низко тебе поклонились, вручив серебристый
жезл, открывающий фраз
самофракийских мистерий святые секреты,
и, у костра, ты запел
гимн благодетелю тех, кто, отбросив запреты,
берег покинуть посмел:
«Кличу тебя, Палемон, обитателя хмурой
водной стихии, волнам
ласковым брата надёжного и белокурой
бури смирителя, нам,
морепроходцам, направившим путь свой в Колхиду,
в царство Ээта, вручи
от Геллеспонта, скрывающего нереиду,
благополучья ключи;
нас, аргонавтов, храни от зловредных чудовищ
и направляй напрямик
ходкий корабль-волнобежец туда, где сокровищ
скрыт благодатный тайник».

Помнишь, как юного ты воспевал Полидевка,
в равной сразившем борьбе
грозного Амика, что называл нас с издевкой
вьющими славу себе;
за полночь сладко-победный наш пир продолжался,
речь прерывалась вином,
долго Вифинии мглистый простор оглашался
лиры звучащим огнём:
«Непревзойдённый боец и атлет Диоскурий,
плечи твои, как гранит,
руки – канаты, а торс героический шкурой
дикого вепря обвит,
Зевсова храма колоннам подобные ноги
дюжим давлением стоп
сок из песка выжимали, смывая пологий
берега зыбкого лоб,
камня коринфского крепче кулак окрылённый,
и от ударов твоих
падали шумно бебрики на кровью червлёный
гальки затоптанной жмых».

Помнишь немногоречивого Тифия, ратно
яростных птиц-стимфалид
стрелы ловившего, тут же бросая обратно
в гнёзда средь мраморных плит;
ранами испещрено, истекавшее кровью,
павшее вдруг на жгуты,
тело его возложивши на шкуру воловью,
горько оплакивал ты:
«Кормчий искусный, вступивший в сраженье с судьбою,
свергший её ореол,
паруса ты начинатель: обуздан тобою
ветра владыка, Эол;
звёзд исчислитель, названия давший созвездьям,
ловко могущий найти
по небосвода окружностям и перекрестьям
цель золотого пути;
знаю, что в моря бушующе-мраморной чаше,
пухом усеявшим дно,
ждут нас несчастья, и будет ли плаванье наше
в Иолке завершено?»

Помнишь, с добытым руном мы домой возвращались,
около скальных колен
с криком приятноголосым над нами собрались
стаи коварных сирен –
бросился Бут, похититель вакханок, в морские
пенные волны, но ты
пением мудрым сердца успокоил мужские,
спас от смертельной беды:
«Птиц-полуженщин, рождённых лихим Ахелоем,
сосланных в девственный край,
голосом льющимся мягким и нежным настоем
нас зазывающих в рай
тленной любви, нескончаемо смертных объятий,
слушать формингу зову;
музыка эта, не ведая зла и проклятий,
горную цепь-тетиву
на горизонта дугу натянув до предела,
с силой Эрота-ловца
стрелы-лучи Аполлона направит умело
в ваши, сирены, сердца».

Помнишь, Орфей, ненасытное горе Ясона:
дети мертвы, а жена,
местью пресытившись, на колеснице дракона
скрылась в созвездьях одна;
всеми забытый, блуждая по склонам Эллады,
старость испив глубоко,
снова пришёл он на берег Афины Паллады,
тенью укрывшись «Арго»;
только и ты не пропел ему песню-прощанье –
жизни и смерти родство,
и обветшалый корабль, исполняя вещанье,
рухнул на плечи его.