Виктория
ТИЩЕНКО
 

* * *

На самой смелой скорости
молотят синеву,
но грубым словом «лопасти»
их крылья не зову.

Ах, детство, мир агатовый
(с заглавной «мир» строки),
вертушками крылатыми
казались ветряки.

Теперь лишь мельком – мелочью –
чубатый вижу ряд.
...а верится, что мельницы
однажды улетят.


* * *

Если у тебя сломали крылья,
не бубни Галактике о том.
На тебе – отныне без усилья –
сядет первоклассное пальто.

Освистали – в чём-то ободрили.
И не надо нюням потакать.
Если у тебя сломали крылья –
будет что в чернильницу макать.


* * *

Тетрадь раскрыта. Вечер золотится.
В окне заказа отблеск как лорнет.
Такая редкость – медные страницы,
нет рамок и линеек тоже нет.

Что будет здесь? всебездность общей боли,
надежды миг, прощенья высота...
Давно я ничего в своей юдоли
не начинала с чистого листа.


* * *

Несли мы как дар от весны до весны
тот веткий завет, что не будет войны.

Росли и старели – ну что же, пора.
И мыли оконные рамы с утра.

Цвели незабудки; и скудный асфальт
крутил каруселью птиц праздничный грай.

Никто не заметил (так было допрежь)
крушения наших всемерных надежд.

...Дома были яркими этой весной –
сирень расписала их пастой зубной.


* * *

Нет уже нежного, небного, нашего.
Сир тот балкон – в одиночестве сив.
Как мы разъехались… заживо… наживо…
вечной потехою съёмных квартир.

Но эстакады – всегда треугольники.
Вот и столкнулись: губи – не горюй.
Б ы л и: избранники, с т а л и: любовники.
Выкрою, выкраду твой поцелуй…


* * *

Пещер затаившихся тёмный прищур.
В эпоху наитья и каменных шкур
(когда ветер нёс несусветь о свечах,
годах, городах), мы хранили очаг.
И знали, за что дан был нам каждый вдох –
бросать, что зовём нынче «хворост», в цветок,
добытый для нас, тех, кто смотрит на нас –
и просто следить, чтоб огонь не погас.
Стал бог кругляшовым диодом уже.
Идём мы вперёд, обгоняя мужей.
И брошенным в новую праду ключом
не каждую ночь открываем свой дом.
Сафо, артемиды – на всех скоростях,
охотницы просто до всяческих благ.
Богатство своё превращая в зеро.
Но хочется в пёрышке были – порой –
ловить синь лучащихся сбывшихся глаз –
и просто следить, чтоб огонь не погас.


* * *

Магнолии ещё не прижились,
несут сквозь парк свой отрочеств минорий.
На голых ветках – капельницах брызг –
бутоны белых тоненьких магнолий

в подсохших пятнах, точках, в явном «всё»,
подкисшим цветом множенных неможеств.
Они растут в своём «ни то, ни сё»
и удивляют сбившихся прохожих.

Густейший мёд июнем на току
им иль не им? Не имут знаки сока.
Но зачеркну глубокую строку
о правде чувств, раскрывшихся до срока.

Магнолии – так вышло – небо: ров –
цветут до появления листов.


* * *

Добро пожаловать – как шубу – прочь – с плеча –
пижонским жестом, пыжесть нахлобучив.
С уютной высоты благополучья
внимать чужому горю целый час.

Вздохнуть – поглубже, послышней. И вмиг
ввернуть два мудрых слова. И украдкой
проверить, чуть ссутулясь: всё в порядке
у близких, у неслышных, у своих...

А после взять мигающий экран:
зелёный, синий – ну какой возьмёте.
И котиков запостить на работе,
и «котиков» купить у сточных ям.

Не сеем мы, не пашем и не плачем.
Сочувствие, как жалованье платим.


* * *

Человек рождается блондином,
чистым-чистым, взглядом сине-птичьим,
взяв весны теснящей смех невинный
и звезды далёкой цвет пшеничный.

Человек рождается блондином,
приголублен тёплыми руками.
Но темнеет шаг за часом длинным,
наполняясь грузными тенями,

проходя в тумане над заливом,
составляя в пойманном шарады,
что-то взяв у зреющей оливы
и у смутных знающих желаний.

В зыбких далях стелются долины
и звенят прекрасные сонеты.
Человек рождается блондином,
а затем становится брюнетом.


* * *

Калинов мост весеннего рассвета,
рябые тучки лапками кутят.
В авоськах рабиц – примулы из пепла.
И сизый двор, как вечное дитя.

Макушки трав, не верящих преданьям
о том, что было здесь белым-бело.
Из-за берёз, из-за высотных зданий
приходит конопатое тепло –

встречаю...


ЛИСТЬЯ СИРЕНИ
 
Ветка в руках – от сирени искомой,
гроздья огромным цветным обелиском.
Но не к цветам нынче взор мой прикован,
а к невидимкам сиреневым – листьям.
Будто мы прячем в нагрудном кармане
то, что для нас – навсегда драгоценность,
носит сирень их. А Вы наблюдали:
робкие листья её в форме сердца...

Около рабиц с подтеньем подвальным,
на раскрасневшейся осени рее
держит сирень их. Чтоб мы услыхали
майского утра душистые трели.

Что не подвластно ни сласти, ни власти,
что и, пылясь, возвышается чистым,
в мутном плафоне – потрёпанной вазе
листья сирени, сердечные листья.


* * *

Снова сирень – серенада весны и сессий,
снова окно, что колышет дитя-звезду.
Я провожу воспитательную работу с сердцем,
разум вселяю в его каждый чёткий стук.
Я говорю ему: «Видишь, закат обуглен,
тени похожи на множество темных змей.
Забудь эти россыпи-кудри, глаза и губы,
забудь это сердце, что ничего не дало взамен».
Сердце усердно – и впрямь ученик хороший.
Сердце согласно спокойствию всё внимать…
Но если зовёт соловей,
              как в ту ночь в большелунной роще...
Сердце воспитывает меня.


* * *

Сделано всё, что намечено. Сном уже
дом окольцован, спокоен и бел.
В самую полную позднюю полночь
сердце моё убегает к тебе.

Мимо окошка в мильфлёрных оборках,
мимо бегоний, кудрявых как вальс,
мимо соседских зрачков дальнозорких,
мимо плаката, что жизнь удалась,

мимо огней, что на бабочек падки,
мимо оград и оградок при том.
Спрячу ли загодя пухлые тапки,
сердце моё побежит босиком.

Лучик рассветный приходит на помощь,
мило маячит в хрустящем тепле.
В самую позднюю полную полночь
сердце моё убегает к тебе.


* * *

Жизнь жар-птицы в красной клетке
наблюдаешь ежедневно.
Застит синь – всегда святую –
фиолетовая хмарь.
В одиночестве тяжёлом
звуки бронзовы
и
редки.
Розой алой, розой гневной
открывает календарь.
Вся – рывок: ломает льдины,
призывает ветер крёстный.
Ах, наотмашь бьёт карнизы
он в апреле поутру.
После розовая роза
и цветёт, и дароносит.
В жёлтой розе увяданья
видит старшую сестру.
И в лучах скользяще-дымных
забываем постепенно
об изнеженных каштанах,
ульях улиц и тепле.
В одиночестве тяжёлом
тени, тени, словно перья,
мёрзлым гипсом, белой розой
застывают на стекле.


* * *

Всё имеет предел... Даже точкам сорвавшихся звёзд
пишет небо дожди эпитафий.
Отчего у великих людей, повторю бесконечно вопрос,
запятые в конце биографий?

В котлован безымянный был брошен – следа не найдёшь... –
светлый Моцарт... О, бедность всё смеет!..
И загадкой:
       сам в петлю шагнул или петлей был пойман под нож
век чела – русский Моцарт – Есенин...

Если смерть не ясна – смерти нет. А слёзы живых –
соль любви – продолжение жизни...
Что ж, гадай – не гадай...
       Может, шаря в ошмётках шершавой шаманки-листвы,
мы устроим сеанс спиритизма?

Клохчет курицей осень, сердя слишком серую ночь.
Дождь – седой графоман –
                                   бьёт по крышам безмедным безмерно.
Только ветер с податливых вётел цедит в чуткое ухо-окно:
«Не ищите могилы бессмертных...»

____________________
© Виктория Тищенко

_______________________________________________________________
© Международная поэтическая группа «Новый КОВЧЕГ»
https://www.facebook.com/groups/230612820680485/