Лев Болдов (1969-2015)

***

Кто знает — Небо или Ад
Командуют творцом,
Когда он мнит, что — вне и над,
Когда, смирен лицом,

Он взращивает дивный сад
На собственных костях —
Кто знает, Небо или Ад
В дому его гостят?

Когда красив он и крылат,
Охваченный огнем, —
Кто знает, Небо или Ад
Разбушевались в нём?

И в час, когда он, кончив труд,
Уходит — в звездопад,
Кто знает — Небо или Ад,
Навек его берут?...

***

Мы пили в подъезде дешевый коньяк.
И третьим спускался к нам ангел-хранитель.
Он был не у дел — фантазер, сочинитель,
Носивший кашне и потертый пиджак,
Прикупленный во времена изобилья,
Который нелепо торчал на спине,
Скрывая, бог весть, то ли горб, то ли крылья,
И эта загадка манила вдвойне.

А ветер в промерзшие стекла стучал.
И мы, закусив шоколадкой, молчали.
И ангел качал головою в печали
И нам разговорами не докучал.
Он тоже, ослушник, был изгнан из рая
И с нами кутил, ощущая родство.
И бабочка пестрая — вдруг оживая —
Слетала с крахмальной манишки его.


***

Стихи писать — не женское занятье.
Поэзия — скрещенью шпаг под стать.
Поэт и воин — сходные понятья,
А слабый пол не должен воевать.

Вы для другого рождены полета,
Вам не к лицу над строчкою корпеть.
И наша сокровенная забота —
Вас защитить, утешить и воспеть.

А вам успехов хочется скандальных,
Вам опостылел мелочный уют.
Вам, бедным, лавры двух богинь опальных
Ночами спать спокойно не дают!

Во все года, в столетия любые —
Какие бы ни правили "верхи” —
Мужскими привилегиями были
Дуэли, войны, пьянки и — стихи.

Зачем вам с нами, грешными, тягаться
И в жертву свою женственность нести?
Для нас писать — что на турнирах драться.
Для вас писать — что на костер идти!

Но вас не испугать жестокой долей.
Привычно, не ропща и не скорбя,
Все самое тяжелое в бедовой
Мужской судьбе вы брали на себя!

Наперекор канонам и обрядам,
Превозмогая слабости и страх,
Плечо к плечу вы были с нами рядом
И в ссылке, и на фронте, и в стихах!

От фортепьян, балов и политеса
Шагнули вы в прорыв мятежных лет,
Салонное словечко "поэтесса”
Сменив на званье гордое "поэт”!

И шли — сквозь поцелуи и проклятья.
Так шли, как не под силу мужику!
Поэзия — не женское занятье.
Но мы в ней перед женщиной в долгу!


***

Когда спят города, позабыв про дневные бои,
Когда светит луна, как огарок, в оконный проем,
Среди каменных стен позывные блуждают мои.
Я бессонный радист. Я тебя вызываю. Прием.

Я забыл твое имя, я даже не помню лица.
Но мой радиоголос откликнется в сердце твоем,
Потому что на общей волне наши бьются сердца.
Я бессонный радист. Я тебя вызываю — прием!

На меня надвигаются стены угрюмым каре.
Этот натиск зловещий я б выдержал, будь мы вдвоем.
И ночную завесу бомбят мои точки-тире.
Я бессонный радист, я тебя вызываю — прием!

Но в наушниках — ночь.
В них сверчками трещит тишина.
Замурован я заживо в каменном склепе своем.
И долблю, понимая, что участь моя решена:
Я бессонный радист. Я тебя вызываю. Прием!


***

Я знаю, ты со многими была —
В порыве чувств, с тоски и от безделья.
Одним навек ты душу отдала,
Другие телом краткий миг владели.

Взял каждый от щедрот твоих что мог.
И только я тобою обездолен.
Хотел владеть я всем — и вот итог:
Я ни над тем, ни над другим не волен.


Троцкий в Мехико

Клюют писаки куцые
Его со всех сторон.
А демон революции
В художницу влюблен!

Что ему перья красные,
Вождя толпы венец —
Когда депеши страстные
Строчит он, как юнец?!

Пускай мечты развенчаны,
И все прожекты — блеф.
У ног любимой женщины
Застыл опальный лев.

Уймитесь, пролетарии!
Он отыграл свое.
Он пленник хрупкой талии
И жгучих глаз ее!

В крови Россия корчится,
Чума в Европу прет.
И чем всё это кончится —
Известно наперед.

А он — он вне политики,
Он Афродиты жрец.
...Скрипят эпохи винтики,
И близится конец.

Ему — хранить молчание,
Ему — сжигать мосты.
А ей — пролить отчаянье
В бессмертные холсты.

И расписаться в вечности —
Где вряд ли вспомнит мир
В своей хмельной беспечности,
Кто был ее кумир.

***

Да будет свет в твоем окне!
И в нем лицо, как в рамке фото.
Я обернусь, женою Лота
Застыв, и небеса в огне

Закатном будут догорать.
И вкус разлуки будет солон.
И до краев тобою полон,
К утру я напишу в тетрадь:

Да будет свет в твоем окне!
Свечой — в забытом Богом храме —
Твой силуэт в оконной раме
Отныне поселен во мне.

В кромешной тьме и жгучим днем,
На все победы и паденья
Ложась незримой светотенью,
Да будет свет — в окне твоем!

***

Одиночество — это отточие Я.
Обретает отточенность форма моя.
Отливается в стих, прогорая, душа.
Одиночество — это удел голыша,
Что прострачивает бесполезной строкой
Гладь реки,
прежде чем поглотиться рекой.

***

...А ты меня взглядом проводишь на плаху,
И будешь следить из окна, не мигая,
Как дюжий палач разорвет мне рубаху
И как напружинится шея худая.

Ты будешь смотреть, улыбаясь туманно,
И будет постель после ночи раскрыта...
Моя Клеопатра, о как ты гуманна!
Как радует казнь твоего фаворита!

К чему милосердья трусливые вздохи?
Я к тайнам нирваны отныне причастен.
Мне больше от жизни не надо ни крохи,
Мне с нею расстаться теперь будет счастьем!

И жилы набрякнут узлами тугими,
И вспыхнет секира над площадью людной!
...Когда б было так — я б шептал твоё имя,
И бога молил за тебя бы в день судный.

Но трубы герольдов народ не разбудят.
Наш век из другого нас вылепил теста.
Палач перепился, и казни не будет,
И мочатся суки на лобное место!

И по заметенному снегом настилу,
По выцветшим доскам житейского театра,
Решив, что напрасно меня обольстила,
Ты молча уходишь, моя Клеопатра!

Ты гордо уходишь, оставив мне муку
И жизни, и этой божественной ночи,
Чтоб снял я в притоне продажную суку
И с ней забывал твои дерзкие очи!

Чтоб жил я, твоею изменой болея.
Не жил — а жевал эту жалкую жвачку.
И помнил, как ты убивала — жалея,
В плебейской крови моей рук не запачкав!


Л. и С. Беловым

Не привечай свою печаль,
А пей вприкуску с нею чай
И ешь свой хлеб — в дому пустом,
Листая заповедный том.

Будь с нею нем, как истукан,
Когда нальет тебе стакан
И, о несбыточном скорбя,
Потянет жилы из тебя!

Молчи. Окурок затуши.
Зажми в кулак тряпье души.
Пусть будет ластиться, как пес,
Скулить и лить потоки слез —

Не приручай свою печаль.
Щенячьих глаз не замечай.
Кто им противиться устал —
Тот сам их отраженьем стал!

Пигмалион

Я тебя сотворил из всего, что не прожил.
Я на волчью тоску красоту твою множил.
Я любил тебя так, как живых — не умею,
Чистый образ твой вырезав, словно камею.

Я был верен тебе — рукотворному чуду.
Но твои отраженья плодились повсюду.
Возникая из темных зеркал, словно опий,
Одурял меня калейдоскоп твоих копий!

Я метался в жару, я был жалок и мелок.
Я не мог свой шедевр отличить от поделок,
Всякий раз устремляясь душой к твоим сестрам
С их русалочьим смехом, как лезвие острым!

И прижал я ладонью опухшие веки.
Я глазам своим верить зарекся навеки.
Я желал не любви — лишь реванша и мести.
И исчезли виденья — и ты с ними вместе.

Я один, пью забвенье из каменной чаши.
Я дичусь красоты — тем фальшивей, чем краше.
Если встречу тебя — приз моих унижений —
То приму за одно из твоих отражений.


***

Бог с тобою, золотая рыбка!
Мне ли удержать тебя в ладонях?
Море укачает, словно зыбка,
Грусть мою, что никогда не тонет.

Бог — с тобой, беглянка золотая.
Тот, морской, с потешной бородою...
Как худые сети, залатаю
Душу, что изорвана тобою.

Обоймет осенняя прохлада,
В кокон свой меня запеленает...
Уплывай — я верю, что так надо.
Бог с тобой! А кто со мной?
Бог знает...