Олег Борушко

Родился в 1958 году в Харькове.

Учился в Московском институте международных отношений МИД СССР, окончил Литературный институт им. Горького (семинар прозы А. Рекемчука; 1990). С 1994 по 1998 год жил на Мальте, с 1998 года – в Англии.
Автор первой после Черубины де Габриак мистификации в русской литературе - "Эротические танки" Рубоко Шо (Москва, Панорама, 1991, тираж 300 000).
Сочинил "Венок сонетов" верлибром, ставший каноном среди адептов свободного стихосложения.
Автор книг прозы: "Продаются щенки" (Москва, Молодая гвардия, 1991), "Москвариум-91" (Мюнхен, Питер Штайн Ферлаг, 1992), "Мальта. Личное дело". (Мальта, МалРус, 1997).
Стихи: "Светолов" (М. Меттэм, 1990), "Уровень жизни” (Киев, Молодь, 1991), "Эротические танки” (см. выше), "Дао Дэ Цзин" - поэтическое переложение, впервые на русском языке (Москва, Вагриус, 1996), "Обитель Ста наслаждений" (М. Вагриус, 2000).
В настоящее время живет и сочиняет в Англии.
 Олег Борушко - автор проекта и председатель жюри крупнейшего в зарубежье фестиваля русской поэзии - ежегодного Турнира Поэтов «Пушкин в Британии».

Олег Борушко

Идеал 

Город Гринвич. Сбылся идеал:
я торгую антиквариатом.
И таким довольны вариантом
Я и Нулевой меридиан.

Он проходит через мой лоток
(в яркой электрической оправе),
и легко, в своем уверен праве,
делит мир на Запад и Восток.

И мои, из неизвестных стран
строгие старинные предметы,
рассказав ему свои секреты,
туго набивают мой карман.

Отступают прах и суета.
Мне ясны мои координаты,
Долгота и памятные даты,
Широта. Какая широта

В лондонском тумане! Легкий пар
С губ любимой. Рядом с антикваром
Ей все снится, что уходит даром
Столь дорогостоящий товар.

И дает согласье на диван,
На халат, на грубое безделье,
На стихи, на прозу, на без денег...
Только нулевой меридиан

Ночью, точно так же, как и днем,
Продолжает тонкую работу.
Старый рынок каждую субботу
Ждет героев в логове своем.

Красивая 

Девушка тупая и веселая,
море голубое и ленивое.
Я лежу и думаю, что все-таки
лучше бы она была красивая.

Я б тогда побрился новым лезвием,
подошел, кусая сигарету,
и сказал, предчувствуя последствия:
- Даже не с кем выпить "Амаретто”!

- "Амаретто”? - встрепенулась девушка.
- "Амаретто”? - вскрикнула подружка.
- Мы хотим попробовать немножко,
вот у нас пластмассовая кружка.

И какое тут пошло веселие!
И притом без всякого усилия!
Поцелуев огненная серия!
Если бы она была красивая.

г. Лондон


 СТАРЫЙ РЫЦАРЬ
(отрывок)

1.
Непогода. Готика. Укрыться,
Трогать фрески, киноварь и смальту,
И увидеть: запоздалый рыцарь
Возвратился умирать на Мальту.

Рассветает. Солнечные блики
По воде, как сполохи прозрений.
Переметы желтой повилики
В потемневших трещинах строений.

Золотой прибой по-детски смирен,
В доках - кипарисовые реи.
Ничего не изменилось в мире,
Разве ветер тише и добрее.

Побродил по старым бастионам,
Упиваясь запахом тумана,
и узнал по голосу, по стонам
благовест Святого Иоанна.

Встрепенулся, дряхлый и недужный.
Старый кречет, умирая стоя,
Так услышит в воздухе ненужном
Шелест крыл за шорохом прибоя.

Под землею, там, в подземном склепе
спят друзья под тихий говор Леты
под профанов неумолчный лепет
над могилой Жана Ла-Валетты.

Славный Родос, ропщущие греки,
Торжество свирепого ислама
Смертью запечатаны навеки
В саркофаг Филиппа Лилль-Адама.

Там, все там, под каменной плитою
Скрыты от докучливого слуха…
Но гудят над бронзою литою
Устремленья царственного духа.

В городе, достроенном не ими,
Над землей, их политою кровью,
Все звучит торжественное имя
И в ночи приходит к изголовью:

«Суверенный Орден Иоанна!»
Сколько крови, доблести и спеси
на алтарь Земли Обетованной,
где теперь паломники и бесы!

Ветер из Фалерно и Рагузы
За кормою легкого фрегата,
Состраданья тучная обуза
Сарацинов, взятых из Эйлата

Зарубить. Один все время плакал,
Говорил (а юнги с рей глазели),
Что недавно, милостью Аллаха,
Первый внук родился у Гузели,

верно - ангел. Дальше глупо бредил
и хватал за руки капитана,
голосил, покудова не встретил
римский кортик яблоком Адама.

Содрогнулся рыцарь, вспоминая
трепет жизни в сарацинском теле.
Правда духа... Вот она, нагая
правда плоти в нашем правом деле.

Правда, правда! Сколько ни томиться,
Почитая душу выше тела,
Дух опять смущенно сторонится
Вознестись и следом оголтело

Возвести жестокие движенья
В образец бестрепетной отваги.
Юный турок видит отраженье
Смерти деда в шелесте бумаги,

В начертанье строгого приказа:
«За магистра, папу и за веру»...
И кривой усмешки изувера
не сдержать ему при виде Спаса.

Имя, имя... Скоро растворится
в желтом пекле варварского лета.
И обвел глазами старый рыцарь
запыленный пригород Валетты.

2.
В тот ноябрь, сколько ни просил он
силы у Святого Иоанна,
все одно мерещилось «И Анна...»
Анна из простуженной России.

НОСТАЛЬГИЯ 

Заварить ли по-черному снова чайку?
но спускаться на кухню — четыре пролета...
Карусель вентилятора по потолку —
дорогая метафора Аэрофлота.

Я хочу ностальгии. Я, может, дождусь:
Разыграется сплин, как дурная погода —
эмигрантской колоды верительный туз,
провожатый в бессмертие с черного хода.

Преимущество плача. Достоинство слез.
Королевство тоски по великой России.
Привилегия знати — при виде берез
становиться грустнее, и, значит, красивей.

Я, наверное, парий, ублюдок, злодей,
бессердечный наследник угрюмой эпохи,
подсудимый, невольно влюбленный в судей,
оттого-то, видать, и дела мои плохи.

Мне б хватило намека, осколка, мазка,
многоточия в самом конце разговора...
Бесполезно. Я вижу при слове "Москва"
юбилей счетовода с лицом коронёра.

И меня не согреет в далеком плену
чернозема щепоть в лоскуте парусины
с огорода отцов, потерявших страну
и детей, потерявших тоску по России.

***
Вечер настолько хорош -
лишние краски сотру:
ты никогда не умрешь,
я никогда не умру.

Мы говорим о другом,
в черное смотрим окно.
Мы никогда не умрем,
просто пройдемся в кино.

Там, на экране пустом,
в черных и белых тонах -
девушка в платье простом
парень в потертых штанах.

Цвет отключили и звук,
вот, без ненужных прикрас -
пара сияющих рук
пара сияющих глаз

в ломких пунктирах конца
лучшей из всех кинолент:
два негасимых лица
в самый последний момент…

Рябь по экрану и дрожь.
Плечи твои заберу.
Ты никогда не умрешь.
Я никогда не умру.

Сплю с любимой 

Без повода, задолго до рассвета
проснувшись, находил глазами руку,
я находил ее почти по звуку,
как узнают собрата по привету.

У самого лица, поверх подушки,
ладонью книзу, собранная в горсти.
Не отрываясь, я глядел послушно,
по недосмотру приглашенный в гости.

Как тайное переливанье крови,
в окне менялись очертанья ночи.
Я, недвижим, лежал с рукою вровень.
Я сам себе казался беспорочен.

И, различая жилки на запястье,
то сложные узоры, то простые,
я чувствовал, как наволочка стынет
у подбородка вестником несчастья.

 Сон

Мне снился сон: я не люблю тебя.
Я силился и не умел проснуться.
Так рубят лес в начале сентября -
ни покраснеть, ни увернуться.

Высокий лоб, овальное лицо,
зеленые глаза, простые речи,
но равнодушия худое пальтецо
небрежно брошено на плечи.

Проверил, циркулирует ли кровь.
Вот это я, глядящий на подругу.
Я не люблю. И эта нелюбовь
сродни пещерному испугу.

ГЮЗЕЛЬ
блюз

Я не храню семейные обеты,
мои кумиры - ночь и алкоголь.
Все кошки серы, грешники отпеты,
и ангелы пострижены под ноль.

Как в смертоносном танце Саломея -
туркменочка со шрамом на лице
любила, словно бы писала мелом
на белоснежном ватманском листе.

Ей не терпелось выглядеть живее,
чем лица предков в глиняных гробах,
но голый почерк ветра-суховея
сквозил в ее движеньях и губах.

Он звал подняться с купленной постели
и разрешить рискованный вопрос:
какие духи дремлют в гибком теле,
и что сулит рисунок тонких кос?

Но не уйти от пагубных объятий,
и в ужасе, не расплетая рук,
я с содроганьем слушал стон проклятий
из ветра, завывавшего вокруг.

Я раскалялся в пламенных порывах -
подобье солнцем выжженных пространств,
и гибельная грация надрыва
была верней - дика и горделива -
всех на земле бесплатных постоянств.

Но не ищите в голосе трагизма -
трагизм смешон, когда такая власть,
и исцеляет душу от цинизма
за пять червонцев купленная страсть.

Молодой 

Ты прекрасен, как лето в Триесте,
как вино после часа любви,
только ты не мечтай о невесте,
только замуж меня не зови.

Ты для нежности слишком раскован,
а для пламени - слишком умен.
И откуда прибило такого,
из каких неизвестных сторон?

Ничего это, милый, не значит,
и меня не волнует ничуть.
Просто холод снаружи собачий,
вот в тепле и волнуется грудь.

Я все это давно пролистала,
что ты только собрался назвать,
оттого удивительно мало
остается друг другу сказать.

Молодой, не суди себя строго!
Если встретил, кого не искал -
то не промысел Господа Бога,
это просто дорога узка,

это просто расшатаны нервы.
Кто по этой дорожке ходил -
уж тому не покажется первым
всего навсего тот, кто один.

А теперь - говори свою цену
(Одинокий - уже не любой!)
За мою холостую измену
нынешней ночью с тобой.

Из венка сонетов для Рубоко Шо 

1.
Настала ночь. И в дымке сновидений
на пагоды прозрачных островов
слетела тень. Сквозь пелену веков
обрел черты богоподобный гений.

Взметнув ладони, лунный диск закрою,
он вздрогнет, и девичий силуэт
по шелковому занавесу лет
вдруг обведет дрожащею рукою.

И кругом голова пошла, и роком
повеяло под пологом кровати,
и я вошла в блаженный сон Рубоко,
пружиня на невидимом канате.
Любимый, присмотрись, и ради бога
не признавай прекрасную Комати¹!

2.
На пагоды прозрачных островов
перекрестись, и проступают лики
среди узоров вещей повилики
по алтарям языческих богов.

Замри! Витает месть над этим местом,
Иные тени и любовь иная,
горячий голос стонет, умоляя
на языке чужом и неизвестном.

Сбывается пророчество, и бьется
в тугие сухожилия столетий,
и потаенный смысл распадется
на очевидный, косвенный и третий,
и три свечи погаснут. И взметнется
пылающий трилистник на рассвете!

5.
Взметнув ладони, лунный диск закрою,
и тень слепит тебя, и я ревную,
что на нее походит, на дневную,
мой силуэт полуночной порою.

Колотит дрожь. Согрей меня, согрей!
Но, словно между небом и землею,
между столетий любят эти двое
в метели отрывных календарей.

И кругом голова, как безнадежно,
бессрочно, и проникнуть невозможно!
Но я срываю сроки, как одежду,
и приближаюсь. И вплетаюсь между -
стенаньями и обоюдной дрожью,
и страсть горчит излишеством, как ложью.

6.
Он вздрогнет, и девичий силуэт
в проеме изукрашенной беседки
качнется, словно яблоневой ветки
по небосклону мимолетный след.

И, возвратясь к любовнице, напрасно
старается перебороть испуг -
стыдливый зов пригрезившихся рук
поманит вдруг пленительно и властно!

И голову закружит от желанья
постичь мираж - обманом, как-нибудь…
И он продлит искусное лобзанье,
губами к той прокладывая путь
по телу этой. Силясь утонуть
в необъяснимом ужасе познанья.

8.
Вдруг обведет дрожащею рукою
мой силуэт на черном небосводе,
запечатлит, и остаюсь такою -
покорная, и значит, на свободе!

Смущенный, упиваясь без конца
видением, возникшим в поднебесье,
вздохнет, и холод донесет к невесте
колечко пара - словно для венца.

Забудется от головокруженья,
что я отныне - только отраженье.
Посыплются из Книги Перемен
сухие листья будущих измен
на равнодушное изображенье,
из всех соблазнов выбравшее плен.

12.
Пружиня на невидимом канате,
я прохожу кварталами Киото,
мне все равно - безроден или знатен,
я продаюсь, и покупает кто-то.

В дешевом треске рисовых подстилок,
на решете бамбуковой завесы
ищу ответ, заранее постылый,
ищу ответ, и радуются бесы:

Каков предел, порядок или мера,
и за какой невидимой границей
горячка страсти в жажде насладиться
вдруг переходит в область Люцифера,
и сладострастья огненная сфера
поражена отравленною спицей?

13.
Любимый, присмотрись, и ради бога,
сорвав одежд стеснительные путы,
по пояску из шелкового жгута
перечитай судьбу свою, Рубоко!

Он простодушно следует изгибам,
лаская неотступно и змеисто
игривый стан. Бестрепетно и чисто
прикосновение. И бесполезно, ибо

любить безгрешно, искренне и стойко -
какой пустяк для женщины, не так ли?
Сюжет исполнен жизни, если только
под высочайшим замыслом спектакля
в финале - блуд, злодейство и попойка.
Чем чище страсть - тем выше неустойка.

14.
Не признавай прекрасную Комати
во мне, приобретенной по дешевке,
а лучше на истрепанной циновке
передохни, расплатимся, и хватит.

Ты выпил залпом пряную усладу
всех ухищрений, годных для мужчины,
но ты не понял смысла и причины
безмерных ласк за мизерную плату.

Темнеет небо. Отлетает прочь
моей молитвы выдохшийся голос.
На косогоре перезревший колос
роняет зерна крупные, точь-в-точь
как ты - пресыщен, холоден и холост
и позабыт. И наступает ночь.
________________________________________________
¹ Оно-Но-Комати – известная поэтесса и куртизанка Древней Японии, родоначальница жанра пятистиший-танка.

ДЕНЬГИ 

Я снова еду на такси,
я сказочно богат.
Так исторгает ноту "си”
натянутый шпагат.

Я не согласен жить за так,
мне нравится платить
таксисту рубль за пятак,
но мне должно хватить

еще хотя бы на квартал,
хотя бы до зари.
Как я нелепо скоротал
неполных тридцать три!

Я лихорадочно плачу
за каждую версту,
мне наконец-то по плечу
настигнуть пустоту.

Мой увлекательный урок
с ума сведет умы:
я никогда не тратил впрок,
а значит - жил взаймы:

не то платил, не то совал,
не то недоучил.
Переплатив, я разорвал
слепую связь причин

и вывел новую мораль
для верного пути:
плати за то, чего не жаль,
прозренье – в забытьи.

Плати за худшие года,
плати за барыши,
плати за все, что никогда
так и не совершил!

Бьет на табло за четом чет,
как будто вечный шах,
и в ритм счетчику стучит
безумие в висках.

Все это сумрачная ложь:
"кто беден - тот силен”.
Судьбе не верить ни на грош,
а только на мильон!

Стряхнуть уверенности прах
и убеждений муть -
такая власть, такой размах -
вот денежная суть!

Педаль утоплена в полу,
как смысл в небесах,
и только дворник по стеклу,
как стрелка на весах.

МЕТАМОРФОЗЫ 

Я стал бизнесменом, продав за валюту талант,
отпала охота страдать за большое искусство.
Я стал аккуратен на службе и в сексе педант,
и смуглые девушки мне демонстрируют чувства.

Меня простодушно осудит бездомный поэт,
угрюмый прозаик презрительно сделает брови.
Им не по карману любовь пригласить на обед,
от этого мир предстает недостойным любови.

А я, заработав на службе себе на штаны,
лечу в "Метрополе” порой на такие высоты,
где, сытно поужинав, видят чудесные сны
достойные граждане - гении и идиоты.

МЕСТА 

Полночный бар. Негромкий говор кружек.
Исполненный величия бармен.
Пью алкоголь. И голову закружит
обманчивая жажда перемен.

Она уходит. Он уходит с нею.
Гармонии случайный образец.
Пью за него. И заново пьянею
от хмеля очарованных сердец.

Горячее шампанское надежды,
предательская магия мечты.
Из грусти и безумия невежды
Рождается химера красоты.

Спит на окошке кот бессмертно-рыжий:
виновник ослепительных минут
на продувной, крутой и скользкой крыше –
он предпочел селедку и уют.

В руке бокал, в кармане сор и мелочь –
вот человек. И суть его проста:
что не сказалось или не допелось –
в конце концов нашло свои места.

 ЛА-МАНШ

Машина, море, ночь. Ночь без луны.
Грешит прибой о жизни бесконечной.
Ах, если б дочь! Она б читала сны.
Я ей бы их рассказывал, конечно.

Но не сложилось. Приступ немоты -
прилив согнал меня с конца причала.
Вот так сухим выходишь из воды,
отдав концы, а, может быть, начала.

Сигара, ночь, Ла-Манш. Дымок страстей
уходит в люк белесым привиденьем.
Над рычагом коробки скоростей
немеет руль, и ноги под сиденьем.

Машина, ночь. Красивый пьедестал.
Прибой устал грешить, и ночь устала.
Ах, если б дочь! Она бы долистала
До той главы, какой не написал.