ГАЛИНА РУДЬ


Сестре

Дно яра, внизу протекает Луганка;
Усеяно звёздами чёрное небо;
Вдали красный рот раскрывает вагранка;
Вокруг терриконы – Донбасс. Где бы ни был,

Запомни край отчий – мир чудного детства,
Далёкого детства, откуда мы родом.
Знакомые кошки мурчат по соседству,
Василий и Мурзик, обычной породы.

В полосочку светлую серая кошка
В саду появлялась – бесхвостая Маня,
Там, где георгины росли вдоль дорожки.
Она приходила к котам на свиданье.

Наш сад, милый дворик цветами украшен.
Сарай, уголь; помнится, там на насесте
Всегда ночевали три курицы наши –
В положенном курам насиженном месте.

Три тополя пирамидальных; качели,
Раскачиваясь, в поднебесье летели.
– Откуда взялись мы? – Такие вопросы
С сестричкой моей задавали мы взрослым.

– Мы снимся Кому-то в виденье чудесном?
Пробудится Некто – бесследно исчезнем?
Счастливыми были и верили слепо:
Однажды неспешно пройдём по Парижу.

Лежу на спине – опускается небо.
Мы душами были к Создателю ближе.
Репейника заросли, кашка, крапива,
Бугор поднимался травой молочаем…

Сестричка, родители – все были живы…
Объёмный мир детства вставал за плечами…


КОКТЕБЕЛЬСКАЯ НОЧЬ
Сгущается темень. Горят небеса.
Глубокая полночь открыла глаза.
Луна появляется. Жители спят.
Тихонечко в доме ступени скрипят.
В полынном венке – силуэтом в окне
Кто шепчет тихонько стихи при луне?
Стихи записать – невесома рука…
Их запоминают, клубясь, облака,

Они ароматом полыни полны,
Стихи повторяет гекзаметр волны…
Рассвет. Поднимается огненный шар.
Поэта торопит Кучук-Янишар.

И в сопровождении стаи собак
Поэт покидает родимый очаг.
Растаяла ночь. Занимается день.
Скользит, удаляется лёгкая тень…


ПАСХАЛЬНОЕ ЯЙЦО
Все апостолы отныне
С вестью благостной в пути.
А Марие-Магдалине –
Весть Тиберию нести.

Дар её – и мал, и скромен.
Поднимаясь на крыльцо,
Протянула на ладони
Императору яйцо.

Говорит: – Христос Воскресе!
Осенив себя крестом.
– Воскресенья миг чудесен:
Радость входит в каждый дом.

– Не избегнет мертвый тлена.
В мир живых – возврата нет.
Так яйцо не может, жено,
Изменить свой белый цвет.

Император потрясённый,
Побледневшее лицо:
На развёрнутой ладони –
Ярко-красное яйцо.


МОНОЛОГ ЖЕНЩИНЫ-КОШКИ
ИЛИ МОЯ ПОПЫТКА РЕВНОСТИ
За чужеродность собаки не любят котов.
За чужеродность меня не терпела волчица.
За инородную данность кот крысу готов
Запнуть за хвост, только сам её очень боится.
Крысы, собаки и волки – котам не родня,
Да и не ровня. Кошачьей гордыни и ласки,
Робости, нежности, верности – им не понять,
Как это кот может петь и рассказывать сказки?

Кошкой ревнивой свой дом охраняю. Уйди!
Чёрную тень свою, злая волчица, отныне
Ты не бросай, не топчи моей горькой полыни!
Молча, угрюмо в далёкой пустыне сиди.

Вздрогнула! Громко мяукнув, забила хвостом!
Сжались, смежились крыла. И мурчу: – Не пеняй,
Если сержусь, если гневно мяучу притом.
Именем волчьим по крыльям ударил меня.

Больно! С дороги уйди в стаю серых волчиц.
Нам ли друг друга любить? Но, печалясь, сначала
Волчьему вою мурлыканьем я отвечала.
Хищной натуры, волчица, боюсь, только ниц
Я пред тобой не паду: даже волчью породу,
Верную, ты предала. Не порода цариц!


* * *
Мы с сестричкой – дети лет послевоенных.
Игры детства часто – улицей в войну.
С пожелтевших снимков, фронтовых, настенных, –
Дорогие лица. В прошлом утону.

Сыновья на фронте: Анатолий, Шура,
Младший Геня – тоже. Бабушка и дед,
Ожидая писем, молят: – Пуля-дура,
Обойди сыночков, сохрани от бед.

Смертный бой окончен. Сколько их, упавших.
Сыновья вернулись – радостный мотив!
Смотрит дядя Ваня, без вести пропавший,
Молодой, весёлый, в фотообъектив.

Мы любили слушать папины рассказы
О войне минувшей, грозной, мировой.
Он сражался в чине лейтенанта связи,
Был опасно ранен, но пришёл живой.

Защитил Отчизну. Каска, гимнастёрка,
Вещмешок, винтовка… Недруга кляня,
Ожидает рота боя у пригорка.
Вражеская пуля целится в меня…

ЛЕСЯ УКРАИНКА

* * *
Немало пронесётся злобных вьюг
Над головой моей, я это знаю.
Надежды сердца облетят не вдруг –
Так деревцо листву свою роняет.

Не раз меня накроет, как туман,
Отчаянья тлетворное дыханье,
Неверие в себя и в свой талант,
Неверие в великое призванье.

В душе не раз наступит перелом,
Разверзнется зияющая пропасть.
И я вгляжусь в цветистый над челом
Любови шутовской колпак. Мой голос

Печально-дико прозвучит во мгле
Среди необитаемой пустыни.
Покажется: всё призрак на земле,
И у людей не встретится святыни.

И приведёт не раз проклятье дней
Ужасной смерти грозное виденье.
Покинутой, придётся снова мне
Расплачиваться, как за преступленье.

И в ожидании сумрачных ночей
Я жду, когда огонь тот возгорится,
Что выплавит железо для мечей.
Сталь звонкая для битвы закалится.

Коль закалюсь и я на том огне,
Скажите: новый человек родился – краше.
Сломаюсь – не заплачьте обо мне.
Жалейте лишь, что не сломалась раньше.


* * *
Отойдите, осенние думы!
Ведь весна золотая в садах.
Неужели в стенаньях угрюмых
Пролетят молодые года?

Нет, сквозь слёзы смеяться я буду.
Горе песней смогу превозмочь.
И надеяться буду на чудо.
Жить хочу! Думы грустные, прочь!
На убогом мосту перехода
В непогоду цветник разобью.
Посажу там цветы в лютый холод
И своими слезами полью.

От горючих потоков растает
Ледника вековая кора.
Без надежды надеюсь: настанет
Для меня золотая пора.

На крутую скалистую гору
Буду камень тяжелый толкать.
Вместо с долей угрюмого спора
Буду весело песнь распевать.

В несказанно беззвёздную ночку
Ни сомкну на мгновенья очей,
Всё ища путеводную точку,
Госпожу новолунных ночей.

Я утру набежавшие слёзы.
Запою сквозь отчаянья ночь.
Без надежды надеюсь: морозы
Отойдут. Прочь, отчаянье, прочь!

* * *
На беду свою, бывало,
Ушибалась сильно в детстве.
Боль, преодолев, вставала.
Гордость – прадедов наследство.

– Что болит? – Не отвечала
На подобные вопросы.
Чтоб не плакать, я смеялась,
Загоняя глубже слёзы.

А сейчас, когда кончаться
Шуткой злой печальной драме,
И вот-вот черёд сорваться
Острой, злобной эпиграмме,

Беспощадной силе смеха
Опасаюсь поддаваться.
Гордость – больше не помеха.
Плачу, чтобы не смеяться.