Анатолий Аврутин

***
Вот и снова метель…
Загудело в ночи, заревело.
Фонари ослепило,
забило оплывшую щель.
Эти груди сугробов,
как белое женское тело,
Только женское тело
белее, чем эта метель.
Всё гудят в проводах
Чьи-то судьбы, забитые в строки:
«Тчк… Телеграмма…
Прости… Не звони… Тчк…»
Только низкие тучи
и голос, и голос высокий,
Да шальная сосулька
похожа на отсвет штыка.
А вглядишься в метель,
Видишь – грузные сучья провисли,
И тяжелая наледь
на каждой из хрупких ветвей.
Это белое буйство…
И черные-черные мысли…
Эта нежная снежность…
И снежная наледь на ней…
Повезет, и дождусь –
вот и эта метель отгудела,
Отсвистала сквозь ветви,
на время тропинок лишив.
Но позволив подумать –
вначале тайком и несмело, --
А потом всё уверенней:
«Кажется, кажется жив…»
Возликует душа:
«Просто жив… Ни отнять, ни прибавить…»
И опять телеграммы
о чем-то толдачат взахлеб.
Солнце брызнет в зрачки…
И причем тут какая-то наледь,
На которой споткнешься
и рухнешь в тяжелый сугроб?..

***

Холодно… Сумрачно… Выглянешь,
а за окном – непогодина.
Свищет сквозь ветви смолёные
ветер… Черно от ворон.
Души, как псы одичалые.
Холодно… Сумрачно… Родина…
В свете четыре сторонушки –
ты-то в какой из сторон?
И ожидая Пришествия,
и не страшась Вознесения,
Помню, звенят в поднебесии
от просветленья ключи.
Вечер. Осенние сумерки.
И настроенье осеннее.
Не докричаться до истины,
так что кричи – не кричи…
То узелочек завяжется,
то узелочек развяжется…
Что с тобой, тихая Родина,
место невзгод и потерь?
То, что понять не дано тебе –
Всё непонятнее кажется,
Всё отдаленно-далекое –
вовсе далёко теперь.
Вовсе замолкли в отчаянье
все петухи предрассветные.
Где соловьи? – А повывелись…
Летом – жарища и смрад.
Ночи твои одинокие,
Утра твои беспросветные…
Ворог попал в тебя, Родина,
хоть и стрелял наугад.
Скрипнет журавль колодезный –
и цепенеет от ужаса.
Горек туман над лощиною,
лодка гниет на мели.
Каждый – в своем одиночестве.
Листья осенние кружатся
И разлетаются в стороны,
не долетев до земли.

***

День отгорит. Сомнение пройдет.
Иным аршином жизнь тебя измерит.
Вновь кто-то – исповедуясь – солжет,
И кровной клятве кто-то не поверит.

Иной простор… Иные времена…
Надушенных платков теперь не дарят.
Здесь каждый знал, что отчая страна
В лицо – солжет, но в спину – не ударит.

А что же ныне? Как ни повернись,
А все равно удар получишь в спину.
Жизнь Родины?.. Где Родина, где жизнь? –
Понять хотя бы в смертную годину.

И ту годину нет, не торопя,
Себе б сказать, хоть свет давно не светел:
«Пусть Родина ударила тебя,
Но ты ударом в спину не ответил…»

***

И предо мною люди в белом
Поставят бледную свечу.
Александр Блок

Снега или снеги? Теней вереницы…
Неузнанной птицы медлительный лёт…
В такие часы – лишь рыдать да молиться,
Но губы не шепчут, слеза не течет.

Неровная стёжка… То кочка, то яма.
И томик под мышкою… В бренности дней
Я тоже придумал Прекрасную Даму –
Еще не известно, какая чудней.

Как долго до этого строчки молчали,
Душа обмелела до самого дна…
Я тоже послал бы ей розу в бокале,
Но роза моя ей совсем не нужна.

Бокал разобью… Отложу полотенце,
Не помня – родился какого числа?..
Я тоже бы принял чужого младенца,
Когда бы младенца она принесла.

А приняв бы – понял, что время не лечит,
Изранит, а после – кричи не кричи,
Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,
А после до хрипа рыдает в ночи…


***

Теснятся, толкаются думы и звуки,
Дробятся на капельки в сизой дали,
А некто неистовый и бледнорукий
Всё смотрит, чтоб истину не увели.

Следит и не знает, а что за причина
Проснуться, почувствовав как никогда,
Что день за оконцем мигает повинно
И в жуткую стынь закипает вода.

Мне этой водой никогда не напиться…
Лишь помнить, что всходы и сроки губя,
Мелькает в просторе безвестная птица –
Иль вместе с тобою, иль вместо тебя.


***

Ты только глаз не открывай…
Почувствуй венами и кожей,
Что это я стою в прихожей…
И в сентябре наступит май.
Ты только глаз не открывай…

Ты только глаз не открывай –
Так ближе истина и вечность.
А плеч фарфоровую млечность
Моим дыханьем согревай.
Ты только глаз не открывай…

Ты только глаз не открывай,
Являя в этот мир подлунный
Прозрачность пальцев, трепет юный…
И чувства хлынут через край.
Ты только глаз не открывай…

***

Не закрыта калитка…
И мох на осклизлых поленьях.
На пустом огороде
разросся сухой бересклет…
Всё тревожит строка,
Что «есть женщины в русских селеньях»…
Но пустуют селенья,
и женщин в них, в общем-то, нет.

У столетней старухи
Белесые, редкие брови,
И бесцветный платочек
опущен до самых бровей.
Но осталось навек,
Что «коня на скаку остановит…»
Две-три клячи понурых…
А где ж вы видали коней?..

Поржавели поля,
Сколь у Бога дождя ни просили.
Даже птенчику птица
и та не прикажет: «Лети!..»
И горячим июлем
Всё избы горят по России,
Ибо некому стало
в горящую избу войти…

***

О, Родина, ты мой нательный крест,
Мой крест сосновый в горькую годину.
И первая любовь… И благовест…
И поздний взлет… И ранние седины…

О, как же ты мучительно-добра
К тем, для кого ты – главное на свете:
Здесь дыбы, пытки, плети, топора
Достойны только любящие дети.

А кто тебя насиловал и жег,
Те значатся в названьях улиц наших,
Как будто нет Руси, а есть чертог,
Где вместо «русский» -- лающее «рашен».

Как будто бы из всех родимых мест
Родимый дух ушел в слепые дали.
Как будто бы с груди нательный крест
Лихие люди в бешенстве сорвали…

Холоп

-- За что сечете?.. Смилуйтесь… Ну, барин…
Не поджигал я дом… Не поджигал…
Прапрадед мой прапрадеду подарен
Господскому… Я смалу это знал…

Не бейте… Ой!.. Постойте… Пощадите…
Да чтобы я… Господское… Свят, свят…
За что?.. Ой… Ой… Невинного вините…
Господь свидетель… Ой… Не виноват…

Спасибо, барин… Сжалился… Холопом
Я был… Я есть… Я твой холоп навек.
Позвольте в ножки… Едете?.. Европам
Привет от хлопа, божий человек…

Уехал, сволочь… Скатертью дорога --
Поехал к бабе, а приедет в рай…
Ужо робяты встретят возле лога…
Не смилуются… Васька, поджигай!..


Август забытой любви

Вдруг вспомнились стихи «На смерть поэта»…
Струилась вдаль изменчивая Лета,
И по законам Ветхого Завета
Чужой жены не смел я пожелать.
Но плечиком светя, она лежала…
И было нам друг друга мало, мало…
Давно сбежало на пол одеяло,
Давно устала дергаться кровать.

На столике оплыл кусочек торта.
Почти что в голос плакала аорта
О том, что возвращается с курорта
Ее супруг -- профессор, голова…
Такого вы оставите? -- едва ли:
Загранпоездки, звания, медали…
Мы ж о любви восторженно шептали
Друг другу неправдивые слова.

И каждый странно верил в обещанья:
Еще полгода… Кончатся страданья --
Достаточно короткого признанья
И враз «оковы тяжкие падут…»
Я знаю -- эта строчка не оттуда,
Но все равно я верил в это чудо,
Как верили мы в басни про Бермуды
И как ловили новости с Бермуд.

Вдруг телефон затенькал на комоде,
Она тотчас подпрыгнула: «Володя…»
Набросила халат… На той же ноте
Сказала в трубку: «Жду, взяла отгул…»
И снова на меня оборотилась,
Но понял я -- всё страшное случилось!
Как будто время вдруг остановилось…
И галстук сполз со скатерти на стул.

Я форточку рванул -- так стало душно.
Ее словам внимая равнодушно,
Я зло ответил: «Понимаю, нужно
Тебе себя в порядок привести.
Ведь завтра обнимать другое тело…
Испортил вечер?.. Ты ведь так хотела.
А с мужем возлежать -- святое дело! --
Он завтра будет, кажется, к шести…»

Она меня ударила, конечно,
Ладонью узкой… Было так потешно
Вдруг ощутить ладони этой грешной
Безгрешное касание щеки…
И вспомнились стихи «На смерть поэта»,
Но я уже рассказывал про это.
Кончалось неудавшееся лето
И наши души были далеки.

***

С кареглазых холмов
всё сбегают потоки босые,
Ноздреватая дымка
ползет с побледневших полей.
И летят журавли
Над холодной и мокрой Россией,
И в России темнеет
без белых ее журавлей.

Снова листья кружат…
Покружив, сухо щелкают оземь.
Все прозрачней становится
голый запущенный сад.
Всё слышней поутру,
как свистит желтоблузая осень,
Как цепляясь за бренность,
последние листья кружат.

Но порою мелькнет…
Чуть погаснет… Опять загорится…
То ли свет предвечерний,
то ль блики с далеких болот.
А потом то ли зверь,
то ли просто пугливая птица
Вспорет серую дымку…
Над сгорбленным садом мелькнет.

И запомнишь навек,
Не забудешь и в ярости лютой,
Этот свет неизбывный,
буравящий пасмурность дней.
Тот, что будет парить
над твоею последней минутой…
Над забытой Отчизной…
Над горькой печалью твоей…

***

Снова мокрый декабрь… Очертанья не резки…
Тьма во тьму переходит, что хуже всего.
Я не знаю, курил или нет Достоевский,
Но вон тот, с сигаретой, похож на него.

Так же худ… И замызганный плащ долгополый,
Не к сезону одетый, изрядно помят.
Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,
На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.

Что с того? Те же тени на стеклах оконных,
Та же морось… И те же шаги за спиной.
Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*
Все прохожие делятся в дымке сквозной…

*«Униженные и оскорбленные» -- роман Ф.М.Достоевского


Стансы
Алесю Мартиновичу

Чудесная пора, когда два гибких тела
Сплетаются в одно по десять раз на дню…
И страсть обожествлять не ведает предела,
А снимки и стихи не преданы огню.

Порою -- по три дня ни хлеба и ни денег…
Но в планах -- не проесть заветный гонорар.
Ведь денежки спустить способен и бездельник.
Вот Белого б купить… На книжный… На базар…

Туда, на Птичь… В лесок… Чтоб книг «наряд» не отнял --
Запретное читать -- почти преступный труд.
Там Белый -- за полста, а Черный -- и за сотню…
И, к счастью, «Целину»* в нагрузку не дают.

И можно поглазеть, коль денег нет в кармане,
На редкий фолиант… Взглянул и положи.
Уже в ходу Бальмонт… Еще не издан Ганин…
В журналах Рыбаков огромнит тиражи.

Чудесная пора… Давно написан «Вертер».
И Дант полузабыт… И можно возмечтать,
Когда придет ответ в расцвеченном конверте,
Что вдруг твои стихи отобраны в печать...

Наивный новичок… Иди-ка лучше к маме --
Та, даже не поняв, не скажет, что плохи,
Наивный новичок… Куда ты со стихами,
Когда в журнал берут лишь то, что не стихи?..

С утра опять в депо… Поэт, а в телогрейке.
Хоть счастье -- это труд, но ты труду не рад…
Чудесная пора… Газета -- две копейки,
А за копейку даст напиться автомат.

Все так и пронеслось…Куда, мечта, куда ты?
Осталась только боль на кончике пера…
В газетах -- пустота… Исчезли автоматы…
Вот раньше… Ведь была чудесная пора.

*«Целина» -- книга воспоминаний Л.Брежнева

***

Я случайно родился на самой смурной из планет,
Я случайно подслушал, что небо вещает народу…
И шальное перо окуная в чернёную воду,
Соловьиную душу роняю в соленый рассвет.

А в ответ лишь звезда умирает за дальним холмом
Да какая-то птица в заре обожгла себе крылья.
И душа вопрошает другую, устав от бессилья:
--И давно так живете?..
--Давно… Только мы не живем…

И родится не слово, а некий скрежещущий звук,
И родится не речь, а все то же скрипучее слово…
И больная душа понесет его, словно больного,
И подбитая птица над ним совершит полукруг.

Ну и что из того?.. Эти губы не мне суждены…
А тоска и печаль вновь остались тоской и печалью.
И все те же овраги за этой обугленной далью,
И все то же в душе обостренное чувство вины.

Так всегда и во всём…Тихо скрипнет сухой бересклет,
Глухо ухнет сова… Чавкнет грязь на пустом огороде.
Ты природу поёшь, а тебя уже нету в природе,
Ты всё бродишь по свету, не зная, что кончился свет.

***
Станиславу Куняеву

По пыльной Отчизне, где стылые дуют ветра,
Где вечно забыты суровой судьбины уроки,
Бредем и бредем мы… И кто-то нам шепчет: «Пора!
Пора просыпаться… Земные кончаются сроки…»

Алёнушка-мати! Россия… Унижен и мал
Здесь каждый, кто смеет отравной воды не напиться.
Иванушка-братец, напившись, козленочком стал,
А сколько отравы в других затаилось копытцах?

Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слез не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный, но просветленный.

Здесь чудится медленным птицы беспечный полет,
Светило в протоку стекает тягуче и рдяно.
Поется и плачется целую ночь напролет,
И запах медвяный… Над росами запах медвяный.

Дорога раскисла, но нужно идти до конца.
Дойти… Захлебнуться… И снова начать с середины.
Кончается осень… Кружат золотые сердца…
И лёт лебединый… Над Родиной лёт лебединый…

***

Прикрыв глаза, ты видишь черный свет…
Прикрыв глаза, я вижу женщин в белом…
А середины не было и нет,
Лишь свет и тень в просторе оробелом.

Мелькают дни… И нет пути назад.
И каждому воздастся по деяньям:
Я встречу черный свет, смежив глаза,
Ты -- вскрикнув, -- даму в белом одеянье…


***

Эти скрюченные руки,
Что подталкивают к краю…
В каждом слове, в каждом звуке
Иссякаю, иссякаю.

Поторапливаю слово,
Опускаю междометья.
Возвращаюсь снова, снова
В отпылавшее столетье.

В те года, когда мы вместе,
Мама шепчет: «Баю, баю…»
В каждом шаге, в каждом жесте
Иссякаю, иссякаю.

Стали круче эти кручи,
И темнее стали ночи.
Это сумрак неминучий,
До души моей охочий…

Он столбом соленым Лота
Леденит… И сам я знаю:
Хоть еще взлетать охота,
Иссякаю, иссякаю…