Алена Щербакова


***

Протяни мне свой город, пронзивший насквозь
Отчужденьем каналов и каменных поз,
Где кусающий северный ветер – форпост
За оградами в полный рост.
Мы срывались – построчно – с его этажей
В потаённой гортани прозрачных теней,
Чтоб отчаливать нерпой в густевшую мглу,
Точно лёд, пробивая железный валун.
Город, раненный сном, опрокинул наш взгляд
В глубину отреченья, как полый снаряд,
Заколов нежность лет медным шпилем разлук,
Прирастающих к улиц сырому нутру.
Так стреляй мне обоймою окон в глаза,
Оживлять заставляя – и вновь исчезать…
Чтоб не видел, как каждое слово горчит
Мой тревожный связной, мой невидимый гид.


***

Навуходоносор, здесь вырастет Сад.
Выжги мне слово «любовь» в самой глубине сердца.

Люди, идущие вдоль, и люди, скользящие над –
Перемещаются скоростью в разные терции.

Духи всё видят, не смея произнести:
«Навуходоносор, ты исторгнул время» –

Время, где мы любили, на прочий вздор
Не отвечая ничем, кроме зренья.

Нам завещались меткость и зоркость богов
В железобетонных джунглях, щадящих любовью,

На расстоянии образов речи – условно,
На перекрёстках пустынных ветров – не более.

Нам завещались меткость и зоркость, в наём,
Ты – очевидец, заложник своих интуиций,

Слов пограничник, вышедший за окоём –
И потому уцелеть здесь трудней, чем чему-то случиться.

Ты – обречённый на память вечный связной,
Не отвлечённый клаустрофобией срока.

Ранней весной выкрасят нашей слезой
Духи столетий эти земные логова,

Где я, напрочь утратившая чувство календаря,
И с аллергией на все расписанья, режимы,

И ты, ревновавший меня к морям,
Во времени, выраженном в шорохе шин.

Нам завещались меткость и зоркость богов,
И что-то ещё… – и потому остро так

Ты узнаешь меня, даже если Везувии всех миров
Выстрелят в миг, им не оставив остовов.


***

НА ГИБЕЛЬ ПОЭТОВ

А когда наши души укроют снега,
И последний связной – птичий – смолкнет язык,
И собьётся с дороги, что твой проводник,
Синеглазая стая – не помни про страх.

Меня в ночь занесло, милый мой книгочей,
Сохрани навсегда ту, что будет ничьей, –
Эту музыку, даже когда нас убьют
В искажённой и злой перестрелке минут.

Потому, что я жил, потому, что я брал
Только то, что не мнимо, и то, что звучит,
Потому что нам тот никогда не простит,
Кто следов не собрал, кто не смел и соврал.

Это, друг мой, зима, это воют снега,
Укрывая траншеи-окопы пространств,
И болят берега, оттого, что богам
Отливали и пули, задолго до нас…


***

Плыви, кораблей одиночества долгие рейды
Поют не о том ли, что время на кнехтах бессонно?
Шепот услышишь по шкотам бегущий – и резко
От бухты гудки перекатит до склонов…

Дыши, не печалься – мол былью имён заворожен,
Ветер ерошит пугливые доски причалов.
И если мы станем когда-то печальней и строже –
То вынесет музыкой моря с просоленных палуб,
Вытрясет в раковинах, подсвеченных гулом
На новые рейсы…
Только живи и звучи в них,
Протяжно и точно – память таких прогулок
На крыльях маячьих продлится в иной ночи…


***

ПИТЕР

Выйди в город, ставни открой –
Сквозь мостов просевшую бровь
Проступает печаль берегов,
Всходит Адмиралтейства апостроф,
Поддевая собой горизонт.
И деревьев живых гарнизон, –
То солдат в нём, а то – апостол.

Вытекая из штолен дворов,
Вал тумана - водоворот
Заведёт прямо за руку в невские –
То ли воды, то ли миры
Беспричинной его игры
Достоевской...

Белый день на своих руках
Скоро ночь понесёт, и в рукав
Векового моста упав,
Вдохновенье найдёт под спудом.
Горсть иронии в талых снегах.
И, не споря, наверняка,
Остаётся принять, как факт,
Орфографию пленного чуда.


***

ОСТРОВ – ПРИЗРАК

В керамический Крым затяжные дожди голосят,
Как в нагревшийся колокол хор звонарей-цикад.
Изменённый сосуд, обозначенный Южный крестом,
Затонувший корабль, рассекающий яви остов.
О, в тебе голоса Атлантиды; заклятье миров
Капитанов, затерянных в белых полях тубероз...
Так и я, оказавшись на палубе в чреве ночей,
Судовых их журналов и долгой бессонницы чтец.
Чьей свободы в тебе? Так шифрует в деревьях родство
По изгибам колец – тонких змей, охраняющих ствол
В киммерийском дыму, твой кочевник, губами припав
К первозданному эхо, где время не жнёт ворожба
Каждой эры, под огненным флагом божеств и вождей;
Круговое прощенье дождей, растворенье тождеств –
Чтоб обрушить в потоп и забрать твой фрегат в неозой.
Это мой не приезд. Это твой несмолкаемый зов...


***

ФЕОФАН И АНДРЕЙ*

Арсению и Андрею Тарковским

Я шёл в Евангелие Феофана,
Где неорамлен дух крылатых, званных,

Как вслед за музыкой идут, в поток вольясь.
Приметами, штрихом иносказаний,
Под своды глаз свободного жилья;

И как глаза в глаза большому вихрю,
Накал над очертанием воздвигший
И предзнаменованием поят,

Где все покровы сброшены забелом,
Я шёл, как в зеркало, шёл, как перед расстрелом,
Сосредоточен, тишиной продлясь…

Обет молчанья – внутренняя крепость.
Что может означать свеченье склепов
На фоне растворённом пепелищ?…

Чем ты пустее – истина вместимей.
Среди полей, засеянных крестами,
Чем град богаче был, тем больше нищ.

Я шёл во фресках, как в песках гремящих,
Фигур и коридоров настоящих,
Его постичь инаковость и связь.

О, Византийский Ангел формул света,
Я шёл за ним, как терренкур изведав,
Идут к себе обратно, не борясь.

И знал уже – нет отреченья хуже,
Чем дар оставить, даже если ужас
Распада, вырожденья, – наяву.

Я шёл в Евангелие Феофана,
Как призванный и первозванный,
Сам и преображение, и звук…
____
* Феофан Грек и Андрей Рублёв


***

Любить мужчину – не то, что жизнь, или смерти.
Но мы продолжаемся в книжном коде –
Моё пробужденье мирами меня завертит,
Вернув под стекло статуэткой из терракоты.

В дельте слагать мне гимны, костры и танцы,
Станут воины, девы с глазами лани,
От ритуальных жертв там воздух истает,
Я же – сама стану тебе камланьем.

И, может, тогда утрачу своё бессмертье
В этом рожденье; я падаю, нет – погружаюсь
В кинжалы трав и ароматов жала
Пол лунные таблы, вернув себе пластики смелость.

Когда-то я знала живую и мёртвую воду.
Но если принять совершенство – здесь будем не мы.
От имени твоего в моём мире пьянеет воздух,
Обозначая его притяжением смысла.

А когда исполнится всё, о чём знала, станут,
Светлей и легче мои шаги,
Наша история не уместиться даже в самое
Из условных ниш и арок археологий.

Меня извлекут из пепла статуэткой из терракоты,
Обжиг времени – самый верный, ты
Под храмовых инструментов заходящийся рокот
Пальцами рассыпаешь звуки, будто цветы.

Помнить тебя даже в отсутствие плоти –
В верховных мирах парить, состоя из плоти и дыма.
Знаю – у поэтов, как у богов, нет родины –
Только любимые.


***

Это море говорит о тебе, Любимый.
Сотни тысяч волн вздымают зелёный загривок,
Как встревоженный зверь, как этажи верлибров…
Исколол мне сердце лунный осколок прилива.
Это кипарисы вышептывают моленье,
Серебро с их плеч мои украшают губы;
Видишь, голос в ночи как тлеет –
Лето тает, круто идёт на убыль…
Только море здесь насылает сонность
Воспоминаний о дивном, донном, –
О бродячих песках, оцелованных тишиною,
Корабельных срубах последнего ноя...

И о чём-то, как сердце древнем и мглистом,
Одинокого зверя, –
подводного альпиниста.

***

РОЖДЕСТВО

Потому и мерцание звезд в тишине так отчетливо ясно теперь,
Что в канун рождества все святые уходят на звезды.
Ты изнанке шагов доверяя явления, вглядись в стратосферу,
И побудь хоть на миг, о, побудь хоть на миг несерьезным,
И как мальчик рисует на воздухе голосом, просто поверь
Даже этого снега мгновенному ворсу.

Тем и мысли легки, что спокойно за тех, кто был дорог вдвойне,
Но и тех, кто любил, будет видно не хуже когда-то,
И пока наша жизнь есть лишь то, что мы знаем о ней,
До поры остранённой на видимый атом,

«Все смывает страданье»,- сказал незнакомый ирландец из Дальних Глубин…
Видишь, ангелы могут смеяться, не только пиликать на скрипке.
Может все настоящее – шутка? И после тотальной любви
Остается пятно снеговое земле. Но последней – улыбка.


***

ХРАНИТЕЛЬ ШАГОВ

Целую тайну. Ночи ломкий звон
И шелк шагов, запечатлённый в вечер.
Себя на ключ закроешь, как на сон -
Но точно также сводит грустью плечи.
Невидимый, но близкий господин,
Пьют духи из бокалов длинных тени,
А ты себе над пропастью иди
За музыкой жестокой, нераздельной.
Где, как кожан в цилиндре ночи пойман,
Дробится чёрный дождь в ограде чёрных стёкол…
Так в тёмном сердце графа тайники,
Где, словно вечность, скорбь его не стёрта.
Он там один, где тьма на пальцах скал.
И если шорохи луна качает –
Там, в замке, будет музыка и бал,
И кто-то не вернётся за вещами...


***

ЧЁРНЫЙ

В каждом поэте внутри Чёрный Человек,
У него с поэтом назначена встреча.
Он закрыт стеклянным ключом и шторами век,
У него нет времени, и в этом он безупречен.
Этот гость – его личный Уроборос,
Алхимический выводок (он же вывод),
У него нет смеха, совсем нет слёз,
Кто кому ответ одиночества первый выдаст…
На поэтов снаружи летит чёрный крик вороний,
На поэта глядит чародей королевства кривых,
А Великий немой и Избранный посторонний,
Зашифровывал тайное в ломких кореньях вымысла.
И такой ввинтится в голову выстрел свободы,
У кого на руках, на глазах, на душе клеймо,
Проторчав в одиночке души по Одину,
Промолчав себя в великое Nevermore.


***

ЕЩЁ ОДНА ОДИССЕЯ

Десять лет его одиссея в царство теней и плена,
Не знала его, но отражала стрелы
Пенелопа – сивиллы сулили любовь, но не назначили цену.
А она всего лишь не досмотрела,

Что спор от начала идёт у богов с героями,
Что даже если любовь, если стены Трои
Не пали, значит – война в другом измеренье.
А он прошивал меридианы и параллели.

А Клото своё шитьё между тем, вращая
Кокон историй и летописей печали,
Прозренья и благодати, путала, длила.
Яд в кифаре аэда – но боги им помощь сулили.

Десять лет в изгнании, будто и не было дома,
Восемь из них, – в плену у хитрой Калипсо.
Опечалил глаза Пенелопы антиноевой своры гомон,
Хоть топиться иди – зачем, лучше им топиться.

Десять лет в глазах его явь и вымысел – одномоментно,
Время старилось – он просил молодость и бессмертье,
Тайна музыки скрыта от смертных и от блаженных –
В десять лет искусство развоплощенья доходит до совершенства…

Он пришёл и кладёт к ногам её все подвиги и дары;
Орхидеи и асфоделии, нотами рассыпая в ветер;
А она сама защитить его хочет, нежностью кожи укрыть –
Не хватило б ночи и дня на том и на этом свете...

Вот бы горя не знать, муз призывать, но дни такие
Выбор ей обозначили между двумя стихиями –
И второй десяток пошел её одиссеи водами Ахерона,
Красота и кромешный мрак въелись в лозы её ладоней –

Манки звуки сирен, но слух её движется мимо,
И всё сердце, все мысли, всё тело её стало стоном одним о милом...
Ей бы смелость Алкесты, силы Титана, чтоб прыгнуть
В бездну единым духом, сбросив теней вериги.

Так плывёт Пенелопа мирами подводных залов,
И сквозь муки тантала, сквозь расстоянье – кто знал бы,
Что Элизиум скрыт в Аиде, помимо Тартара,
А в верховных мирах – только выбора там не хватает...