Михаил АНДРЕЕВ

БЕЗ ПРИКРАС
Всё закономерно: немеют пальцы,
вложенные в рану света,
убывают дни, и в горле мечется ком;
высокопарны они, не помогают при этом,
как при ангине сода с парным молоком.
Всё закономерно: не живут долго буквы –
сменяется ять на ё
быстро, как будто
переворачиваешь рыбу на сковороде.
Сменяются вёсны, и паромы наводят,
солома на поле вытаивает без прикрас,
и бытие в небытие переходит
просто, как школьник из класса в класс.

ДОЛЖЕН ЗНАТЬ
Вычерпываешь воду из лодки дотемна,
лишь бы вовремя увидеть поворот,
иначе сполна
нахлебаешься воды. Путь у всего один,
рассыпчатый, как во рту аспирин.
Путь один. Но ты должен знать,
что под тобой живая трава,
и что ты должен куда-то вернуться,
и что влажная до боли ива вечно жива,
потому что умеет под ветром гнуться.

СМЫСЛ
Слабенький отголосок,
тот, что исходит извне;
несколько лунных полосок,
качающихся на волне,
жизнь – расписная клеёнка
обеденного стола,
что пищевой содой
затёрли всю добела.

ДО ДОНЫШКА
Луга, трава, сердца, глаза,
река до ёршика, до донышка.
Прикидывай, кто будет за
то, чтоб светило утром солнышко.

Прикидывай, учись не врать –
скользящей в путь дорогой санною.
Мечтай не понаслышке знать
устройство утра первозданного.

Прикидывай, сиди в углу,
надейся всё же на открытие, –
как люди ждут на берегу
парома первого отплытие.

Прикидывай и не ленись
в уме, желудке, может, печени, –
тогда счастливей будет жизнь,
и огорчаться будет нечего.

ВОТ ОНО, УТРО
Волы думают медленно так же, как и жуют,
жиры расщепляются на что-то и углеводы,
так мир создаёт себе уют,
имея в помощниках даже подземные воды;
Евангелие и бульдозеры –
это не всё торжество,
что-то ещё есть, как нерукотворное утро,
обязательное, заспанное всё,
простое, как просьба: не понял, перескажите
по буквам.

ЭЛЕГИЯ
Когда заката медленный-премедленный венец
Прекрасно виден прямо над буграми,
Для поддержанья красных кровяных телец
Люблю дышать сосновыми борами.

Там можно видеть каждый день подряд,
Прогуливаясь, удивляясь лету,
Как паутины меж деревьев колесят,
И пауку служа, и воздуху, и свету.

А повезёт – увидишь дикий след лесной
и вспомнишь, что велик наш мир и славен.
Увидишь, как, преследуя добычу, егерь молодой
опять неправильно загонщиков расставил.

***
У тела и разума разные пути,
иди да иди, иди да иди,
всё равно нет числа дорогам и снам,
волнистым, с тугими краями, полям,
всё равно ты привыкнешь к своей судьбе,
как к полу привыкают в родной избе.

ГИБКИЕ СТРУИ
День прожит, и травы уснули.
Костры пастухи развели.
Протяжные гибкие струи
На небо пошли от земли.

А сосны совсем по-иному,
чем люди, научены жить:
могучему свету денному
ещё продолжают служить.

У ДОРОГ
Причуды есть и у зимы,
они причудливее лета:
берёт зима снега взаймы,
метели отдаёт за это.

Деревья у дорог стоят,
они прекрасны без прелюдий,
как будто бы они хотят,
чтоб в чём-то слушались их люди.

Не мучай зиму изнутри,
дождись хотя б начала марта,
поля подтают, и – смотри –
географическая карта.

И просто жди, не выбирай,
ты от рожденья богатеешь
и чувства в кучу собирай:
потом так сделать не сумеешь.

НА РЕЧНОМ ВОКЗАЛЕ
Пока глаза к темноте привыкают,
вместо мыслей действуют чувства твои,
так делают дети, когда играют:
остановятся и ждут – куда же идти?
Так птицы снуют на речном вокзале,
нарушив собою мирской уют,
так дни мелькают быстро, как при пожаре
из рук в руки вёдра передают.

ДО КРАЁВ, ДО ОКРАИН
Было глухо, как в танке,
только темень вы нам не пророчьте,
мы заполнили бланки
привязанной ручкой на почте,
мы заполнили бочки
на случай пожара лесного
до краёв, до окраин,
до последнего слова.

ЗНАЙ ЭТО ВСЁ
Небо ни к чему, у него нет травы,
оно, как вбрасывание мяча из-за головы
на футбольном поле, не меняет ничего.
Ты – тот, который мыслит
слишком длинно – знай это всё,
а дальше живи сам, проходи в военкомате
ежегодную сверку,
читай Бухарина, пеки картошку в золе
и не жди особенно вестей сверху,
чаще прикладывай ухо к земле.

РЕАЛЬНОСТИ
Кто это всё наговорил,
наклеил марки вечера,
и там и сям нагородил,
что и сказать-то нечего?

Кто нашептал, толкнул плечом,
ответы вызнал верные,
пришёл с мячом или с мечом,
чтоб нарывались нервные?

Насобирал, потом отдал,
не усомнился: верно ли?
И раздувать не стал скандал:
– Зачем вы это сделали?

Закладки точно заложил
реальности и небыли,
не строил, даже не служил,
его и вовсе не было.

Кто знал всё это наперёд
до камешка, до тонкости?
Кто это в комнату войдёт,
и тихо ручку повернёт
и враз не станет громкости?

МЫСЛЬ
Ты коллекционируешь всё: осень, зиму и лето,
тишину и шум; только тишину меньше,
ведь шум по-китайски – это
иероглифы, изображающие трёх женщин.
Ты знаешь: речь – это болезнь горла,
непослушная, как рысь.
Мало говоришь, зная,
что не всегда тебе повезёт.
И дороже всех мыслей тебе –
одинокая мысль:
бережёного Бог бережёт.

СНЕГ ТАЯЛ
Когда на маленькой окраине
большого города весною
снега неумолимо таяли,
отхаркиваясь немотою,

и быстро рвался трос верёвочный,
и буксовали гулко шины,
то трактор помогал трелёвочный
вытаскивать автомашины.

И было, как обычно, ветрено,
снег таял как-то неумело,
кому-то было просто велено
успеть, покуда не стемнело.

Кому-то было просто некогда,
и шлёпал он, где меньше снега,
кому-то было просто некуда
нести названье Человека.

ЛИШЬ БЫ НЕ СБИТЬСЯ
Осиновый лес и страх всегда заодно,
к тому же противное ночью дно.
Идёшь и идёшь с туеском дотемна,
лишь бы не сбиться и лишь бы труба ГРЭС
была видна.
Но это всего лишь жизнь.
Это птицы крик в лебеде.
Её голос летит далеко,
это, как в детстве, в Сибири, игра,
когда говорили тебе:
– Хочешь увидеть Москву? –
И поднимали за уши высоко-высоко.

КОСТЯНИКА
Есть места, где весело и дико,
там танцует в зарослях река
и стоит стеною костяника,
словно регулярные войска.

Там под осень будет всё забавней:
небо глубже, величавей пруд.
Там бидон с аптечной белой марлей
мне под эту ягоду дадут.

Есть места. Они чудны и в слякоть.
Вот откуда этот мир велик.
Костяника: косточки да мякоть –