Вера Зубарева

«На языке высоких аллегорий»

* * *

О Море кто б осмелился писать
Обыденным, невосхищённым слогом?
Уж за полночь. Штормит моя тетрадь.
Ей снова в малом хочется о многом.
Ну, как же быть? Свечи неровный свет,
Как маяка далёкого сигналы.
Весло пера и паузы в письме,
Где скрытых смыслов поджидают скалы.
Не пишется... Девятый вал из слёз
Готовится — по ним прорвётся Море.
И не спастись, когда сигналишь S.O.S.
На языке высоких аллегорий.
* * *

Стеариновый оттиск луны.
Всплеск пера по чернильной волне.
Недописанных букв валуны
С затонувшей строкой в глубине.
И попутные мысли-ветра
Чуть ерошат тетрадную гладь.
Сотни лет стиховых до утра,
Коль удастся его написать.
* * *

Тёмные улицы.
Низкие тучи.
Мысли отправлены,
Мысли получены.
Спущен, как лодка,
Стол на волну
Ночи, разлитой в ширь-глубину.

Лист накреняется вправо и влево.
К строчкам прибьётся ль парусник белый?
Перьями стрелки в дальнем углу
Пишут по кругу свою Каббалу.
Сон заколочен. Стёрты созвездия.
Не долетают свыше известия.

Колыбельная

Ах, ухватиться б за подол заката
И плыть, и плыть — туда, где не объято
Никем пространство жмётся на краю
Всего земного, что уму понятно,
И напевает «баюшки-баю».
И на зеркально-синей акварели
Качаются, как лодки, колыбели,
Плывут, как сны, туманы вдоль земель,
И лунный свет играет на свирели,
И нить судьбы мотает на свирель.
А ночью кроны — как большие крыши.
Под ними заклинается в двустишье
Магическое «баюшки-баю».
Ты слушаешь. Ты спишь. А край всё ближе.
Как ни ложись, проснёшься на краю.
И смешивая сумрак с небесами,
Единый кто-то, множась голосами,
Поёт одно и то же — «не ложись!»,
Но исподволь меняет всё местами.
Очнёшься, вздрогнув. Полоснёт, как пламя..
»Кто это был?» И вдруг прозреешь: жизнь.
* * *

Край неба в складках облачных приспущен.
Бормочет время сонное в часах.
Опять гадаю на чернильной гуще
Под стук дождя, под качку в небесах.
Кто первым воплотится нынче в слове.
Преодолев чернил палеолит?
Что день не наступающий готовит?
Что ночь не проходящая сулит?
Гаданье — грех. Мне это отольётся.
Чернотетрадье не проходит зря.
Пойду ко дну чернильного колодца,
Откуда вытекают реки зла.
А в безмятежно звёздном зачернилье
Читатель спит, свернувшийся в клубок.
Его с рожденья правила хранили.
Он не грешит. И сон его глубок.
Он терпелив, надёжен и возвышен,
Он мой кумир, мой стержень и костяк.
Захлёбываться мне в чернильной жиже,
Где он меня отыщет жизнь спустя.
Он — мой далёкий суженый. Наречьем
Он наречён мне. И обручены

Моя свеча здесь и его подсвечник
Голубоватым ободком луны.
Единством ночи связанная пара,
Они опять сливаются в маяк,
И, принимая на себя удары,
Гадаю, пробуравливая мрак.
Чернильница — тоннель в мой день грядущий,
Первопричина радостей и бед.
Там зачинался мир в чернильной гуще,
Там Дух водил пером: «Да будет свет!».

Полоса наводнений

Вадиму Зубареву

Стихи, как дожди — приходят с небес и льют.
И ночью, и днём... Не спится душе под их рокот.
Ты слышишь, как барабанят каплями букв?
На время и ты от меня наводненьем отторгнут.
Где струйка была между нами, уже — океан.
Его перейти — человеческой жизни не хватит.
Вот так и растём по обеим его сторонам,
И носит нам вести по небу читатель-лунатик.
Ты думаешь, это всё к лучшему или — к зиме?
Уж сколько таких выпадало на долю нам ливней,
А всё сомневаюсь... И даже вернёшься ко мне,
И тот океан зарастёт — не расторгнуться с ним мне.
Всё капают, капают... Ночи и дни. Напролёт.
Навылет. Как пули. Чтоб выйти в другое пространство...
Там дух упирается в вакуум вечный и лёд,
И Бог там не судит, а просто царит беспристрастно.
Всё там не как в книгах, всё там не как в жизни... Прижав
Меня к подбородку, ты дремлешь под пульсы фантазий.
Когда бы ты знал... Перекрыл бы мой доступ к дождям,
Построил бы дом нам из ливнеустойчивых связей.
А так — всё размылось опять, растеклось.
Обжито «вчера», а «сегодня» — опять беспризорно.
Пространство с пространством и время со временем — врозь,
И стороны света бегут за черту горизонта.
Не веришь ли? Веришь ли? Правды — ни строчки в стихах,
А также в природе, и в снах, и в предчувствиях ливней.
Всё есть побужденье собою заполнить размах
Бессмертья, чей образ бессонницы смертных заклинил.
Не веришь ли? Веришь ли? Скоро об этом прочтёшь,
И выпадут листья на тайно лысеющем древе.
»Уже?» — удивишься. И перепишу это в дождь,
Чтоб снова вернуться к тебе полосой наводнений.
* * *

Я живу вблизи океана — дикого зверя.
Он срывается ночью и пенится гривой лунной,
Прогибаясь до впадин, где рвутся морские артерии,
Выгибаясь до хруста коралловых позвонков со шхунами.
Я живу в лагуне печалей — тёмных энергий,
Там, где чайки стучат по утрам железными клювами,
Отдирая моллюсков, приросших к жемчужницам нервами,
И пузырятся крабы, сплавляясь с медузами бурыми.
Там шторма накреняют строку в направленье непознанном.
Хлещет соль из пробоин попавших в крушение раковин.
За пределами ветра покой расширяется звёздами,
И как купол расписана в центре тетрадь Зодиаком.
От тебя до меня только адреса взлётные полосы.
От меня до тебя быстро скомканный лист в междометиях.
Продвигаюсь к тебе по его измятому Мёбиусу,
Где пространство в изломанном времени тянет лямку бессмертия.
Мне туда, где всё за полночь, заживо, заново,
Где начало страшнее конца, и к свободе зависимость,
В ледниковый период страницы, где в белом всё замерло,
Ожидая, чтоб ноль растопила священная письменность.
Мне туда, разбиваться о скалы — о прошлые памяти,
И откатывать к тёплому, сонному... Берегу? Берегу.
Он поклонник наплывов моих. Но ему не объять меня.
Я живу вблизи океана, дикого зверя...