Кирилл Ривель

Африканское солнце Бизерты...


Африканское солнце Бизерты.
Средиземного моря лазурь.
Занесли нас октябрьские ветры
В край, далекий от классовых бурь.
Отгорели года роковые,
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.
Вновь кострами в сердцах огрубевших
Память высветит черные дни,
Где артурский герой поседевший
Умирал на штыках матросни,
Где для нас не жалели патронов,
Но пред тем, как тела убивать,
Золотые срывали погоны,
Чтобы честь и присягу отнять…
Пережившие гибель Державы
Корабли на приколе стоят.
Им уже не вернуться со славой
В Гельсингфорс, Севастополь, Кронштадт!
Отданы якоря становые,
Звоны склянок печально чисты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.
Ждут напрасно невесты и жены,
Мы успели сродниться с тоской,
Только жаль, к материнской ладони
Не прижаться, как в детстве , щекой...
Отгорели года роковые
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.
1992



 Вы помните: осень, Исход, Севастополь в 20-ом

Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом,
Закат задымлённый и плач эскадронной трубы...
А здесь, облака дождевые, как серая вата,
И снег в ноябре, словно глупая шутка судьбы.
В ночи, фиолетовой, плещут Большие бульвары
Букетами запахов кофе, вина и духов...
Под Новым мостом завернулись в газеты клошары –
От прошлого – сны, впереди – ни весны, ни долгов.
Нам тоже долгов не отдать, не вернуть, но ответьте:
Куда нас виденья ночные уносят в бреду?
Вопрос риторичен. В Россию, полковник, за смертью,
Где мы умереть не сумели в двадцатом году.
Мы живы сегодняшним днем да снежком прошлогодним,
Что падал в тот вечер из горних, нездешних высот
И в жидкую грязь, превращался на стонущих сходнях...
А за Инкерманом дроздовский стучал пулемёт.
Не мне уповать на Европы брезгливую жалость:
Вчера офицер, я сегодня – крупье иль тапёр...
Отечества дымом настолько душа пропиталась,
Что кажется - ненависть с кровью сочатся из пор!
Ни песней, ни водкой мне с осени той не согреться,
Всё слышатся в сумерках такты далёкой стрельбы...
И падает снег, прожигая шинели до сердца,
Качаются сходни под плач эскадронной трубы.
1992
Тщетно прячу голову под крыло забытого
В пыль дорог проселочных, в колокольный звон.
Из чужого прошлого кровушкой умытого,
Мне блеснут полоски золотых погон.
1988



Мы вернемся… Когда-то...

И наступил героев-нищих
Голгофский путь и торжество.
Непримиримость все простивших,
Не позабывших ничего.
Георгий Иванов

Мы вернемся… Когда-то… не знаю, когда…
Чайки к берегу – жди непогоды…
А пока, только мерно качает вода
Уносящие нас пароходы.
Мы в боях вознесли на кровавый алтарь
Наши жизни и вечные души…
А пока, только неба осенняя хмарь
Над чужой, неприветливой сушей…
Нас чужие возьмут в оборот города.
«Мы не мертвые. И не живые».
В каждом сердце осколок горящего льда
И Россия, Россия, Россия!
Кто мы здесь? Перекатная русская голь.
За бутылок звенящею грудой
Мы пытаемся спрятать и память и боль…
«И летим – в никуда, ниоткуда».
Все могло быть иначе… рассеялся дым…
А теперь – нам не надо другого.
Мы лежим под Парижем, мы в Праге лежим
И не слышим последнего слова.
Мы лежим под Каховкой, в Сибири, в Крыму…
Под распаханной временем пашней…
Наши кости истлели, мы канули в тьму
Не причислены к доблестно павшим.
Мы уходим в суглинок чужой и пески,
Белой армии горней солдаты…
В небесах пополняя собою полки,
И встречая погибших в двадцатых…
… Черноморская плещет за бортом вода,
А в Москве заседают Советы…
Мы вернемся в Россию… Не знаю, когда.
Даже если вернемся посмертно.
5 июня 2003



 Зимняя Сена...

А зимняя Сена вспять не течёт,
В отличие от Невы.
В Париже не принято Новый год
Встречать, но, зато волхвы
Подарки дарят на Рождество
Детям и старикам...
Льётся шипящей струёй вино,
Стакан превращая в Храм!
Пусть ненадолго, на ночь всего,
Душа возродится вновь...
И не церковное это вино -
Всё-таки - Божья кровь!
Чувствуешь, вдруг, как тепло в душе
Рождает внутренний свет...
Рю де л'Аббе, бульвар Сен-Мишель.
Маленькое кафе.
Морось и слякоть. Ни снег, ни дождь -
Считаются здесь зимой.
А я - случайный, российский гость,
И в этом кафе - чужой.
По-русски бы выпить за Новый Год!
Боюсь, не поймёт народ...
... А завтра утром в Гаврский порт
Судно моё придёт.
И я, с парижского поезда, "лорд",
Французским дохнув вином,
По трапу, привычно, взойду на борт,
Где встретит меня старпом.
Ребята рома плеснут в стакан,
И я, возродившись вновь,
Забуду дома, что пил шампань
В Париже, как Божью кровь!
Мы выйдем в зимний седой Ла-Манш,
Где ветрено и темно.
Ведь мне приснилось, что может в Храм
Стакан превращать вино?!
И жизнь пойдёт своим чередом
В гудении парусов...
Я пью после вахты ямайский ром...
И больше не вижу снов.
29 октября 2002



 Каперна, увы...

«Сухопутный червяк, судовую утративший роль,
я на берег схожу, как актёр, покидающий сцену».
А.Городницкий

Почём сегодня на земле покой и воля? Мир и войны?
Идти по собственной золе уже не страшно и не больно.
И крики чаек не слышны «на этом береге туманном»…
Координаты Зурбагана на карты не нанесены.
Несопоставимы солёные грёзы и море с листа,
Феерия Грина и грубая проза сырого холста.
Обыденность будней, обыденность дома, как привкус халвы.
Ни моря, ни судна, ни ветра, ни рома… Каперна, увы!
Я помню всё. Но что с того? По мне давно не плачет рында.
Из окон дома моего, сколь не смотри – морей не видно.
Сгорел закат, как корабли, мосты, мечты и вера в сказку…
Снимаю прошлое, как маску. Меняю песни на рубли.
Несопоставимы солёные грёзы и море с листа,
Феерия Грина и грубая проза сырого холста.
Обыденность будней, обыденность дома, как привкус халвы.
Ни моря, ни судна, ни ветра, ни рома… Каперна, увы!
И всё-таки: почём мечта? Мне говорят – не продается!
Но за романтику с листа платить когда-нибудь придётся!
Вот так и я, себя кляня, смотрел, от горя каменея,
Как корешей послав на реи, уходит судно без меня!
Несопоставимы солёные грёзы и море с листа,
Феерия Грина и грубая проза сырого холста.
Обыденность будней, обыденность дома, как привкус халвы.
Ни моря, ни судна, ни ветра, ни рома… Каперна, увы!
10-13 декабря 2000