Игорь ЮРКОВ

1902 - 1929

   Поэзия Игоря Юркова – уникальное явление в истории русской литературы. Малоизвестный вне круга литературной молодежи Киева, он был полностью забыт после смерти, и лишь в начале этого века его стихи вновь пришли к читателю. Оказалась "пропущена" важная, своеобразная страница русской поэзии, настоятельно требующая своего осмысления, "вписывания" в многоцветную палитру русской литературы 1920-х гг. По мнению исследователей, Юрков в ряде своих текстов представляет линию, которую (условно) можно было бы назвать "русским сюрреализмом"; определенные параллели можно провести между его поэтикой и поэтикой К. Вагинова и Б. Поплавского.    Наследие Юркова, чудом (хотя далеко и не полностью) сохранившееся в перипетиях XX века, обширно – это около восьмисот текстов. Далеко не все из них опубликованы, а имеющиеся публикации грешат неточностями. Подавляющее большинство текстов печатается по рукописям.

 БИОГРАФИЯ

Здесь жил прелюдий воздух стройный
И травы в трубы проползли,
Сердцебиение покойника
Сплеталось в нотные узлы.
От каждой ноты бородатой –
Зелёный пух, весенний дух,
И мелом чистили солдаты
Трубу и переливы дуг.
Возьми большую горсть напева,
Бросай сухие ноты в сад, –
Там звездопад, и ветер слева,
И справа лиственный парад.
Ты – молчаливый и заносчивый,
Великий композитор, ты ли
Привёз из Минска мешок тощий
И в кошельке немного пыли?
Потратив пыль на щёкот грома,
Оставив горсточку про запас,
Ночуешь часто на соломе
И голодаешь в добрый час.

Где твой обойщик в колпаке,
Твой немец в домике полосатом,
Скрипач – твой верный друг по музыке,
Любитель хоров и закатов?
Где дочь его?
– Она играла
На нервах сердца телеграммой,
Где утро вишен отправилось
За чепухой и чемоданов,
Где в ванночке тёмнозелёной
Развод воды до потолка, –
Всё кануло в окно вагона,
И липами издалека
И полем Польши прошумело,
И полосатым тюфяком.
Теперь и это надоело, –
Так это дело далеко.

Судейский, барабан и карты,
Весёлый идиот
Четырнадцатый год,
Солдат черёмухи за партами, –
Молебны,
            сборы
                    и поход,
Всё чёрной нотой повернулось,
Крючком на памяти вещей –
Отбор орехового стула,
Ты молод – значит веселей,
Тебе война – игрушка дома,
А выйдешь в сад – война пчёл,
Воюет с лестницей солома,
Чердак поссорился с плечом,
И рифма спорит с рифмачом.

Гимназии польской не в обиду
Местечко беженцем считать,
Колода влюблена в Эвклида,
И гимназистка у моста.
Вот композитор-восьмиклассник,
Вот ритм колёс и метр ветров,
И мокрых ставен целый час
Верлибр подслушивает портной.
Вот незатейливое вступленье,
Вот биография героя, –
Её прочтут пустые сени
И, может быть, почтут игрой.

ОДИН ДЕНЬ В ЮНОСТИ

Что мерой служит для вещей? –
Возьмёшь сухое и пустое.
Что света для черешни тяжелей?
Что вишенью над теснотой?
Так дерево берёшь как сердце
И сердце деревом зовёшь.
Уже приучен глядеть в тучи
Как в знаки букв, как в дрожь колен.
Всё это для тебя лишь знак,
Что кофточка живёт, что плечи
С тобою рядом, что Она:
– Дыхание, судьба и вечер.
Ты прав, великий музыкант:
Всё для того, чтобы стирать,
Чтоб гладить кофточку, чтоб рука
Кидалась в воду как пират. –
Что вещь? Что жизнь? – ты размышлял,
Когда косил траву грозы,
Когда от двух высоких шляп
Сухую назовёшь сверчком,
Ещё не смея целовать
Загар солёный над плечом
И на губах слова травы.
Вот что зовётся вечной вещью –
Дождём в крупинки, в стёклышки,
В непрожитый, ушедший вечер,
В ночь воробьёв, в разбой тоски.

ОТСТУПЛЕНИЕ

Остановись, читатель мысли,
И назови сумбуром ноты,
Сумбуром звуки, вздором числа
И автора – идиотом.
Вот накрахмален и надушен,
Спешит дантист к себе на дачу,
Ему медведь ступил на уши, –
Такой читатель много ль значит?


УТРО*

А впрочем, дождь прошёл к утру
И гроздь сирени грязью стала,
И звуки ласточка ворует,
Которые крылом нарисовала:
Зигзаг воздушный – бровь и шея,
Ещё зигзаг – она сама,
Забор летящих тополей
Проснулся и –
                  сошёл с ума.
Здесь столько света про запас! –
Бери мешком, греби лопатой,
Ещё бери, возьми для нас –
Счастливый, глупый и лохматый.
Чему ты рад? Что всё живёт?
Что можно зареветь как слон?
Что целовать горячий рот
Уже – обычай и закон?
Что можно бегать босиком?
Что всё-таки – Бетховен ты?
Что вот рояль,
                  вот свет,
                             вот дом,
Вот падающие комнаты? –
Да, в двадцать два доступен мир,
Тебе диктаторство сирени
Придёт –
            здоровайся,
                          семени,
Ломай ответы, стены, тени,
Ломай, ломайся… Всё идёт
Довольно быстро, очень весело:
Зелёной ванночки с водой,
Высокого пустого кресла
В далёкой детской нет давно. –
Спеши собрать в бумагу бусинки
Сегодняшних, вчерашних дней… –
А горько станет, как от брусники,
Живи, дыши и не жалей.

19 марта 1925

____________
* Ласточка – пришедший из мифологии в русскую поэзию образ, символизирующий связь миров живого, земного, и потустороннего, царства смерти. Образ ласточки именно как такой символ проходит через всё творчество Игоря Юркова.

МЕЖДУ ДОЖДЯМИ

Навстречу туче – сумерки.
Навстречу ветру – тополь,
Но в этой бедной музыке
Ты от дождя – на локоть.
Простись –
             столбами скошена,
До сенокоса, зелень,
А посмотри: черешнями
Прорвётся еле-еле.
Ударило – и протекло
По взвеянной дорожке,
Воронкой – листья и тепло,
И дождика немножко.
Захолодало,
              камешки
В ручьи, и свечи в стёкла… –
Прожить ещё до музыки,
Прожить чуток –
                     и только!

23 марта 1925


ЛУННАЯ И ДОЖДЛИВАЯ НОЧЬ

От мокрой ветки до сентября,
От прысканья до сырости
Весёлые благодарят
Лопух и свиту жимолости.
Мне холодно в твоём краю,
Но благодарен лету,
Окошка ночью не открою
Ни комарам, ни свету.
Пугаясь лунной, щекоча
Соломкой сумрак вдовий,
Я слышу – двигается, плачет
В короткой юбке совесть.
Отдай мне этот час движенья,
Твой шорох там, за дверью,
Там в склоченном и мокром сене,
Там ты жила в истерике.
Что делать?
– Отблагодарить
За те крутые плечи,
За молнию – но полыхает спирт,
За твой диванчик – но оплыли свечи.

23 марта 1925


ЖИЗНЬ-ЛЮБОВНИЦА

 Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
                            Гумилёв

Ради Бога,
             вагоновожатый,
                                мимо!
Не останавливайте вагон.


ВВОД

Едва ль причиной называть
Мы сможем
               шум
                     шин,
Кусочек зеркальца, кровать
И комнаты
              один
                    аршин.
Здесь – разговор решёток стройных
И белой ночи тополей.
Она дышала так спокойно,
Так жадно на твоей земле.
И в час, когда покрыли пятна
Лицо батистовое и грудь,
Ты б мог тогда запомнить внятно
И всё невнятное вернуть
Скелетом комнат незнакомых:
Мерцая воздухом пустым,
Закат обрушивал солому
За голубым твоим плечом.
Так
    пусть –
             грош
                   жизнь,
Ты
    грош
          ожидал бы,
Музыкой не дорожил,
Ничего бы не писал.


МАЛЕНЬКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Здесь ты жила,
                   или как поётся:
«Машенька, здесь ты жила и пела».
Граммофон поёт,
                     и в моём колодце –
Тополя, дома и шелест.
Кажется, возьмёшь сейчас за горло
Всё, что движется и шелестит,
Всё, что здесь
                 от нежности распёрло,
Всё, что
          называют «жисть».
Но податливая,
                   точно платье,
Выскользнула
                 и не поймать,
Думаешь, её не хватит.

Вдруг звонок –
                   она
                        сама,
Или мимо на трамвае,
                            что ли.
– Задыхаюсь.
Всё равно не добежать.
Или вот
          садится за мой столик
За один глоток с ножа.
– Здравствуйте,
                   отчего вы похудели?
– Как не стыдно.
– Может быть, роман?
– Влюблены?
А ведь, на самом деле,
Кажется, влюблён,
                       как павиан.


БОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Вот срывающихся, неловких
Мокрых веток парад.
Наш трамвай летит без остановки
Чёрт его знает куда.
Вот слободка:
                 обои, мыло,
Кустики и граммофон.
Ради Бога,
             вагоновожатый,
                                 мимо,
Не останавливайте вагон!
Дальше некуда,
                   придётся слазить.
Красота!
Воздушок как в раю.
Я ещё не видел ни разу
Новую комнатку твою.
Вот в передней
            самовар меня встречает:
– Здравствуйте,
                   не ожидал.
– Не угодно ли
                   напиться чаю:
– Видите –
              кипит вода.

Прохожу.
Навстречу канарейка,
Ноты под крылом,
                       в глазах грусть…
Ну, однако,
              странная семейка –
Этакое захолустье.
А в столовой
                на пятак заката,
На гривенник сирени
                  из дворянского гнезда,
И сама стоит виновато,
Этой жёлтой красотой
                            горда.
Как я выскочил – уже не упомню.
Завечерело на дворе.
Дальше бы
              от этих страшных комнат
При больших свечах
                          и заре.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Никаких дорог не разбирая,
Мчится обратно трамвай.
Как я в нём очутился –
                             не знаю.
Всё летит,
            кружится голова,
Хлещут ветки,
                  путаются звёзды,
Холодом дует в лицо, –
Млечный Путь
                   или черёмухи гроздья?
Или голова
              налита свинцом? –
И от этой неразберихи
                            шумной,
Мимо нашей
                весёлой судьбы
Проходит она,
                  ни о чём не думая, –
Пальцы сжать,
                  укусить и забыть.

24 марта 1925

* * *

                       Ж. В. С.

Весь день она лежала в забытьи,
 И всю её уж тени покрывали.
 Лил тёплый летний дождь – его струи
 По листьям весело звучали.
                                    Ф. Тютчев

Холодком у яблони,
Тенью и водицей,
Капельками слабыми
У окна кружиться,
Там уже хрипящей,
Мокрой у отдушины,
Пальцем в белый ящик
Упакован, слушай,
Если тот, которому
Суждено прожить здесь,
Лихорадкой в шторах
У больной ложится.
Дай на память руку мне,
Дождик не уймётся,
В двери тихо стукает:
– Отвори, уродец!
Дождик не испачкает,
Или вот на счастье
Получай, чудачка,
Этот длинный ящик.

8 мая 1925, Пуща-Водица

_________________________

* Эпиграфом взята первая строфа неозаглавленного стихотворения (1864г.) Фёдора Тютчева.

* * *

Есть карманные стихи,
Что для чтения удобны,
Даже вовсе не плохи,
Только слишком уж подробны.
Бедный автор говорит
О своём белье пространно,
Там, глядишь, наивный вид,
Там уже мечтатель странный,
Но по мне стихи милей,
Чем бездарное маранье
Безответственных вралей
О худом советском рае.

12 мая 1925

___________________________
* Стихотворение сохранилось на вырванном из общей тетради листке.

К СЪЕЗДУ МОНАРХИСТОВ

«Он жив, он жив, – они кричат, –
России дух самодержавный!
Он бродит в маске по ночам
И с нами держится как равный.
На что сдалась свобода нам,
Которой нет на самом деле?
Городовых мы и казарм
От той свободы захотели». –
Вы близоруки, как всегда:
Самодержавие осталось,
Двуглавый герб или звезда –
Всё вызывает страх и жалость.
А мы – продажные – пока
По эту сторону границы
Молчим, пока не превратится
Россия в вексель должника.

12 мая 1925

__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфо-ра/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* Стихотворение сохранилось на вырванном из общей тетради листке.

ОТРЫВОК

Окно открыто, всё внизу
Ещё скучней и неподвижней.
Там бабы семечки грызут,
А там, ещё немного ниже,
Сапожник с дворником сидят
Пьют водку и с утра шумят.
О Боже мой, какая скука,
Беспомощно сереет день.
Оттуда ни письма, ни звука,
И ей, наверно, тоже лень,
Она заснула…

12 мая 1925

___________________________
* Стихотворение сохранилось на вырванном из общей тетради листке.

ПЕРЕУЛОК

Напротив лавочки казарма,
Забор дощатый кое-как
Оберегает от собак,
От чада кухонь, от угара,
Акация сухой листвой
Шумит в пыли, и надо мной
Пустое небо светит слабо, –
Кому такая высь нужна?
Здесь вечером горит луна,
Приклеенная как-то набок.

Проходит улочку старик,
Кряхтя и кашляя, напротив –
Подняв облезлый воротник,
Нарисовав прилежно ротик, –
Нетерпеливо дочка ждёт:
Отец её в кино ведёт.

А мне, куда мне скрыться ныне
От кирпичей, от фонарей,
От ждущих жалобно ветвей
Хоть капельку дождя в пустыне? –
Куда как страшен мне уют,
Мне душно здесь, мне сердцу тесно:
– Здесь всё так мирно, так чудесно! –
Вот зорю в барабаны бьют…

(12 мая 1925?)

___________________________
* Стихотворение сохранилось на вырванном из общей тетради листке, завершая вторую страницу, без даты (скорей всего, написано в один день с предыдущими стихотворения-ми); сбоку, справа, проставлены цифры – 24, обозначающие количество строк в стихо-творении, т.е. сохранилось полностью.

СОН НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИЛ

Берёзы ростом в человека,
Зола костров (ответ пришельцу). –
Что костяку искусный лекарь,
Когда остановилось сердце?
Тот в дикой чаще безвоздушной,
Блуждая в суховатой дрёме,
Руками цепкими придушит
Сосудов синюю солому.
В затоне питьевой водицы
Лесничество, и тонет дачник…
– Россия многим только снится,
А сон твой ничего не значит.

14 мая 1925, Пуща Водица


СТИХИ О СТИХАХ

1. ФОРМА

Вот медицина: тельца ос,
С которых воздух вышел,
Вот дерево, оно звалось
Любовью, сердцем, крышей,
И в том, что бьётся налегке,
Что задержалася в руке
Пустая мёртвая корзинка,
И сердце как крокетный шар,
Не двигаясь и не дыша,
Нацелилось на половинки.
Ты видишь признак всех вещей,
Ты призрак формы обожаешь,
О, как легко прошёл над неё
Солёный воздух урожая.

2. СТАРЫЕ СТИХИ

Под утро рухнуть женщиной
В зеленоватый сон.
– Мы называем песней
Пустую жизнь, кокон.
Там сохнут хилые мостки,
Там деревянной мостовой
Кусочек песни с вывески
Дороже ценится любой
Игрушечной и деревянной
Над шашками судьбы,
Над чашками и над стаканами
Лучи плывут как рыбы.
Ты ропщешь: этакому мужу
Что в захолустье делать?
Чем карты крапленые муслить?
Дышать на самом деле?
Но встреча – гильза поплыла,
Для сердца гильза пустоты,
Для уха стих перевела
Как неисправные часы!

3. ПОЭТ

Насыпал тополь семечки,
Как сыворотку в лужу,
К воде подходит племя
Весёлых голосов и стружек.
На этот пир судеб и букв
Глядела брошенная газета,
Забытая как тень, как звук
В большом дворе, в кружочках света.
Раздвинув мокрые кусты.
Сбежала тень на эту сырость,
Лужайки, зайчики, хвосты,
– Наследствие другого мира.
О, если бы ты знал тогда,
Какую тайну хранит водица!
Обороняться, жить, дышать,
Коверкать и не считать страницы.

27 мая 1925, Пуща Водица

ЭЛЕГИЯ

Пустые сажалки, бумажные цветы
И музыка, которой мало,
Здесь холодом и рёвом высоты
Трибуне скрипка отвечала,
Ей мало воздуха, ей дачники не в счёт,
А там заборами сырыми
Другие тополя, и скрипка, и фагот
Вздыхают о песках и Крыме.
Зелёным фонарём и дождиком в ночи
Мне эхо скрипок отвечало:
Ты жил когда-то, а теперь молчи,
– Всё музыки как будто мало.

9 июня 1925, Киев


ПРИСКАЗКА

Прочь заветную шерстинку:
– В полом дереве найдёшь
Душный запах земляники,
Кашель туч, крыло и дождь.
Мы крылом сметаем капли,
Учим жить и учим петь.
Еле-еле в наших лапах
Стонут стёкла, гнётся медь,
Вот от стёклышек в осколки
Точно дождик брызнет луч,
И глядишь – по струнам щёлкает,
Ласточкой поёт в углу.
Мы вдыхаем этот ровный
Медный день, медовый ром,
Мы фонариком у Ковно
Мимо сажалки пройдём.
В этой сажалке зелёной
Жабий хор издалека
Пел о даме в панталонах,
Застрелившей моряка.
Так рассказывали кони,
Потому что в сенокос
На болоте месяц лопнул,
Закатившись под откос.

Вот детских сказок ерунда.
А, впрочем, осень стоит в углу
Косой и паутиной.
Здесь вода
Хранит, колышется на полу,
Она хранит один излом,
Кусочек жизни,
жест случайный,
Засохший розан, красный чайник, –
Всё, что теперь идёт на слом.
. . . . . . . . . . .
9 июня 1925

___________________________
* Страницы с окончанием стихотворения «Присказка» и началом стихотворения «Сана-торий дураков» утрачены; тексты восстанавливаются по машинописному сборнику Оль-ги Владимировны.

САНАТОРИЙ ДУРАКОВ

Здесь для скрипок мало воздуха,
Один свисток и пыль на струнах.
Мне душно у стропил, –
                        он забивает гвозди,
И вот – в стакане и на груди луна,
Дощечки мокрые и воск,
Прикосновенье холодка.
У нас при жизни довелось
Держать в руках дожди,
У нас в ответ на низкий голос
Цыгане рассудительно молчат.
Мне говорят:
                – здесь жили и боролись, –
А на столе перчатки и свеча.
Я верю:
          – вот почин продажи,
Осколок зеркала лежит,
Корзинка с воздухом на пляже –
Здесь жили. –
Ты не хочешь жить.
Продай отцовское наследство –
Тяжёлый торс и горсть черешен.
Ты гость, ты женщина, соседка.
Он встал и, смешивая пешки,
Слегка дотронулся до шляпы:
– Вы любите её.
За ледником
Дорожка в сад, дожди, сатрапы,
Большие шахматы, передник,
И босоногая Алиса
Уже подслушивает в передней,
Шушукается за кулисами:
Вот санаторий дураков.

Однако, близко представленье –
Спектакль в обоях про любовь.
И вот обои, дождь и сени,
Она немного виновата.
Здесь сцену строят плохо:
Кусочек ритма, горсть заката,
От солнца пыльный лопух.
Но я дурак, но я поэт,
Здесь в санатории нас – полк,
Я в зелень, в дождь, в гремушки, в свет.
Глоточек воздуха и щёлк!!
Проваливаюсь хохоча,
Проваливаюсь, чёрт возьми,
Окно открыто у рифмача,
И я – с весёлыми людьми.

Философ мудрости не хочет,
Смеётся врач. Стропила сняты.
Открылся занавес, и ночью
Сплошная лунь, окно и мята.
И мне бы тронуть руку тоже,
И мне погладить руку вашу.
Скамейки для лягушек в ложе,
Душа готова на продажу.
Я девять слоников собрал
И утром собирал цветы.
Я дурачок, я старший брат,
Я растолстел, я жив, а ты?
Две бусинки мои глаза,
Красив мой новый колпачок.
Сегодня нечего сказать –
Ложись и спи, дурачок.
И вот под шорохом, под тополем
Сам фамильярный главный врач
Нетерпеливо в лужах топает,
И ждёт, и курит до утра.
Едва ль рассвет сравню с батистом:
– Просвечивает и пугает,
И ваша карточка гимназисткой
Становится совсем другая.
А ты?…
Пока идём на завтрак.
Коричневый сосед, вставай.
В черешнях ты запачкал фартук,
Позволь тебя поцеловать.
А ты?…

10 июня 1925, Киев


АСТМА

Мешочек жидкости, трава –
Вот, лекарь, правила здоровья,
Вот всё, чем молодость права
Траве и саду прекословить.
Корзины воздуха стоят
До вечеров, и неподвижна
Водица тёмная.
Навряд ли
Она весну такую выживет,
Обмоток лёгкого на вате
То раздувается в мешок,
То вдруг пузырь зеленоватый
В себя вбирает холодок,
И вместе с пузырьками пены
Сквозь призму скользкой темноты
Перелетают в лопасть стены
Сердцебиенье и цветы,
Оттуда вздрагивают ромбы,
Или в прокат сосновых стружек
Бросает астма на солому,
Хватает пылью, движет, душит.
Вот поршень на стеклянной трубке
В обратный спуск, ещё глоток, -
Лети, цепляясь за уступы,
В отдушину, в сырой платок.

11 июня 1925, Киев


КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Он нам принёс сухую липу
В баклажке деревянной, мёд
И нехотя ушёл.
Мы пересыпали
Зерно в большие ящики.
Приход
Записан в книгу старины
С черешневым переплётом,
Где узелки дорог войны,
Где частоколов роты
Хранили мирные сады
Штыками жимолости в дождь,
Где не браслет, а бред слюды
Солончаков, где смерть и ложь.
Оттуда сад, оттуда вид
И тёмный берег взрыт,
И в прятки озером воды
Изломаны сады.
Уронишь ветку, капнет сок,
От счастья был на волосок
Тот, кто увидел след воды
На горизонте рыбарей,
Кто знал зелёные следы
Отливов и морей.
Вот раковина, чтоб услышать,
Чтоб не дышать в просторный шум,
И всё-таки дикарка дышит
Почти что наобум,
И складок гор живые струи
(Их жёлтая вода качала)
И тёплого потока грудь
Здесь медленно вздымалась.
Но он увидел лёт орлицы
Живой, длинноволосый предок,
В затоне питьевой водицы
Среди цветов и по соседству.
Бежит его семья простая
В холмы отлогие зари,
И видит – мстительная стая
Пониже облака парит.
И он не двигаясь лежал
В зелёной сутолоке трав,
В дремучем воздухе дрожа,
Защитник вольности и прав.
Вот их удел, скупой и мирный,
Сырого фосфора холодок,
И по утрам в окно кумирни
Сердцебиение и ветерок.
В ту ночь стерёг зелёный луч
Просвет морей, сухую просинь,
Покой времён и запах осени,
Скользя на глиняном полу
Его сторожевой лачуги.

19 июня 1925, Киев


ГОМУНКУЛУС

Вот беспомощное тельце
В мире хрупкого стекла
Всё нудится, всё шевелится,
Ищёт места и тепла.
В этой колбе зеленоватой
Так спокойно почивать.
Чем же Фауст виноват?
– Всюду молодость права.
От комедии не волен
Дух бунтующий спасти,
Слабой ручкой приневолить
Кубы, колбы и пути.
Пар или душа в груди
Нотой брошенной оркестра? –
Фауст, Фауст, погляди,
В этой колбе много места.

6 июля 1925, Киев


ЛУННАЯ СОНАТА

Едва ль от труб и от комедий,
От львиных грив и от пивных
Вам станет веселей, соседи,
Глядеть на вывеску луны.
От чая, от энциклопедии,
От дворика до тощих буден
Милиционер в стране комедии
Все адреса перезабудет.
Кого спросить? Кому стучать?
Кому повестку мне вручить?
От этой лжи зовут врача,
Вот собираются врачи,
Выслушивают прри луне,
Выстукивают кое-как.
– Бывает ли ещё темней?
– Ты ошибаешься, дурак!

6 июля 1925, Киев


НОЧЬ С МОРАЛЬЮ

В этом воздухе дремучем
Чем дышать? Какого чёрта
Двигаются тихо тучи? –
В ночь, в сырые ворота
Выйдешь нехотя.
За садом
Та же ночь и тот же дождик,
Путаница и досада,
Пучатся и бухнут дрожжи.
Кажется, пузырь чернильный
Вот придавит – не спасенья,
А возьмёшь листок бумаги –
Не листок, а море лени.
У тебя ли, комсомолка,
В комнате одни окурки,
Ветер трогает за чёлку –
Не спастись от глупой шутки.
И от ночи комариной,
От твоей дурацкой рожи
Всё бессонница в гостиной
Сна весёлого дороже.

12 июля 1925, Боярка

ГОЙЯ*

1.

Всё кончено, и на сукно
Мелки кладутся – карта бита.
Окурки, кресла и окно –
Всё действенное позабыто.
О чём? Какой ещё руки
Дрожащей надобно пожатье?
Какие тени на виски?
…Их жёны оправляют платья,
Жеманницы вертят хвостом,
Копытца юбкой прикрывая,
И музыка кричит, срываясь:
– Ты не забудешь ни о чём!..

2. ГЛУПАЯ ШУТКА

От пыли, от химер и труб,
От трубок с кнастером* старинным
– Мне этот мир сегодня люб, –
Сказал чертёнку старый рынок.
Полоски пульса на песке
Ещё царапались и жили,
Ещё с натугой на виске
Метались бабочки и жилы,
Но он, хватая пыль, вдыхал
Суконный воздух тех предместий…
Соседи ждали худшей вести.
– Чертёнок умер, – врач сказал.

12 июля 1925

____________
* Франсиско Хосе де Гойя (1746–1828) – испанский художник; во многих своих произве-дениях с едкой сатирой изобразил современное общество.
* Кнастер – сорт курительного табака.

________________________________________________

   Игорь Владимирович Юрков – русский поэт-авангардист. Его имя не вспоминали до Оттепели, а затем до 2000-х годов. О стихах Игоря Юркова положительно отзывались такие поэты, как Николай Ушаков, Дмитрий Быков. Игорь Юрков рос в Гродненской, Люблинской и Холмской губерниях. Осенью 1914 года семья переехала в Чернигов, где юноша учился в классической гимназии. Стихи писал с раннего детства, составлял рукописные альманахи, был участником ученического литературного кружка. В октябре 1919 года, когда город завоевали деникинцы, сначала добровольно присоединился к ним, но через полгода также добровольно перешёл к красноармейцам. Дошел с боями до Астрахани, затем воевал в Средней Азии, где заболел туберкулёзом. В 1922 демобилизовался и обосновался в Киеве. Первая публикация Игоря Юркова, стихотворение «В поле», увидела свет ещё в 1919 году в журнале «Образование» под псевдонимом Игорь Энде. В Чернигове он начинает регулярно печататься, часто бывал в литературном объединении «Имущества». Позже входил в группу АРП (Ассоциация революционных писателей). Его постоянно критикуют – и в литературных кружках, и в средствах массовой информации – за чрезмерную усложнённость стихов, удалённость от советской реальности. Юрков пытался печатать свои произведения в Москве, но безуспешно. Единственную книгу «Стихотворения», вышедшую недели за три до его смерти, Юрков успел подержать в руках, но отнесся к ней посредственно: стихи были отобраны произвольно и напечатаны с искажениями. Умер в Боярке под Киевом от туберкулёза, там же и был похоронен. Его могила, со временем сравнявшаяся с землёй, находится на краю старейшего местного кладбища.