Павел Баулин (1948-2015)

 

Прорастает вчерашняя боль,
как послание из преисподней.
Бесполезен с утра алкоголь,
Впрочем, трезвость – ещё безысходней.

Метастаз, воцарённый в зенит, -
кульминация раковой драмы.
И сама за себя говорит
обречённость больничной пижамы.

Отчуждения мёртвая гладь,
Жар молитвы – как выброс аорты.
Но Распятый не может обнять,
хоть объятья его распростёрты!

Он не может.
Вот так же в стекло
бьётся бабочка райского утра.
И над миром искрится светло
голубая пыльца перламутра.

И торчит у планеты в боку
заржавевшая радуга – дужка.
Эх, рвануть бы за эту чеку,
чтобы – вдребезги жизни полушка!

Где слабеет на грязном стекле
перламутра слеза голубая.
Вот и всё, что осталось Земле
от посланницы вышнего рая.

Вот и всё.
Разъярённая боль
вылетает, как сабля из ножен.
Супротив неё слаб алкоголь,
но в отчаянье – не безнадёжен.

…Словно листья, чернеют уста
под разящим светилом недуга.
Воскресенье.
Бутылка пуста.
И теперь вся надежда на друга.




Серебряных созвездий пыльный сноп,
как оберег висел в пространстве горнем.
… И подступал влюблённости озноб,
И от предчувствий сковывало горло.

Я всё забыл: дневную суету,
прошедшие успехи и печали, -
Такую благодать и теплоту
твои душа и тело источали!

И теплоту -
запястья и щеки,
и тихих плеч мои искали губы.
И коль мы любы заводи реки,
то и стремнине тоже будем любы.

Банальные мечты!
Как все мечты.
Они мертвы, а мир живой - несносен.
Не потому ли говорила ты,
про осень жизни
и природы осень.

Да, осень.
Ну, а дальше что? Туннель?
Лик Судии. И череда возмездий…

Сентябрьской ночи мятую фланель
Покрыла пыль несбывшихся созвездий.





Пускай мой соперник горяч и умён,
и спор проиграешь такому, как он.
Я всё-таки в схватку уйду с головой,
последнее слово, да будет за мной!

Пусть дело, которому жизнь посвятил,
потребует всех моих мыслей и сил.
Дорога проверит меня крутизной.
Но знаю – последнее слово за мной.

Коварная сплетня – злой зависти плод –
любимую вдруг у меня украдёт.
Всё ж не усомнюсь я в развязке иной,
чем та, где последнее слово за мной.

А если в угоду прискорбному дню
к лукавым врагам попаду в западню,
забьюсь, точно птица, в сети роковой,
но слово последнее будет за мной.

Случится, что свалит внезапный недуг,
когда не поможет ни врач и ни друг.
Оно – неподвластное смерти самой –
последнее слово вновь будет за мной!

Со мною, дожившим до поздних седин,
поспорит когда-то мой будущий сын.
В сужденьях поспешных он так уязвим…
Но слово последнее будет за ним.





Твёрже шаг,
твёрже шаг!
В спину лидера дышишь.
Каждой долей секунды
значителен прожитый век.
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
Вот уже приближается финиш.
А за финишем что?
только времени бег.

…Вновь на линии старта
всё станет спокойней и строже.
Как в холодную воду,
в свой первый войду поворот.
Бег раскрутит жгуты
нескончаемых, жёстких дорожек,
превратив их в спираль
наших тяжких
и шатких высот.

Мы считаем круги,
так мучительно долго считаем,
с наслаждением странным
каждый смакуя вираж.
Мы пока что не лидеры
и поэтому не вызываем
на трибунах и в ложах
праздный ажиотаж.

Получив свою лепту
аплодисментов и сплетен,
Лидер сходит с дистанции,
шлейф состраданий за ним.
Лидер сходит с дистанции,
лик его светел,
как познавшего нечто,
недоступное остальным.

Нам его не понять.
Он теперь – не из нашей династии.
Так, как сорванный плод –
не родня
тем, что светят в саду.
Но клянусь, ради всех вас,
сошедших с дистанции,
Я уже никогда не сойду!

Твёрже шаг,
твёрже шаг!
В спину лидера дышишь.
Каждой долей секунды
значителен прожитый век!
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
Мы уже пробежали и финиш.
Что нам финиш, когда
продолжается бег?

Что нам финиш, когда
продолжается бег…





Всё прахом – и любовь, и грёзы.
Есть кров, да холоден очаг.
Всё меньше чувств,
всё больше позы
в твоих делах, в твоих речах.

Заёмных шуточек бряцанье,
искусных слёзок мишура.
И патетичность восклицанья:
Ах, наша жизнь – игра, игра!

И отступленье – хоть не сразу –
в свой листопад (по зеленям!)
к отрепетированным фразам,
к отрежиссированным дням.

Но в жизни
и на сцене мглистой
досаду вызовет, не боль,
претенциозного артиста
неподдающаяся роль!

Не скажешь ты, что карты биты,
не выдашь горечи и зла.
Но чёрным – с умыслом – покрыты
в твоей квартире зеркала.

Когда ж отчаяньем влекомый,
защитный креп срываешь ты,
Кривляка злой и незнаковый
глядит из мутной пустоты.
Пусть говорят,
прошла моя пора,
царят иные баловни успеха…
Они – лишь искры моего костра,
мой отзвук, а точнее – просто эхо.

Мигнёт и сгинет адская черта
за листопадом. И в пространстве голом
так страшно – не бояться ни черта,
так горько – не делиться с ближним горем.

Устал ли,
умер ли? Да нет, не вышел срок.
Но век-вампир, инстинктами влекомый,
в живых оставил так немного строк!
Сплетён из сплетен мой венок терновый.




Как сладко обмануться в декабре.
Поверить оттепели слабой и короткой,
ручью поверить
И, по-детски кротко,
влюбиться в эту пору,
в декабре.

И будто бы весною,
в декабре
дарить цветы,
не думать про метели.
И позабыть о том, что во дворе
хоть малость, но …
фальшивит звон капели.

Но всё-таки, прогнозам вопреки
пальто распахнуто
и шарфик белый реет.
А соловьи,
что их заменит трели?
Ну, скажем, телефонные звонки.

Махнуть за город с самого утра.
И вот, чего не замечал ты прежде:
Акаций вымерзших
вздымается кора,
как будто на груди одежды.

И вот сверкнёт цветное слово «Мы!»,
Преобразив сезон
на краски скудный
в цветной оазис посреди зимы,
в цветное небо
и цветные будни.

И ты забыл о завтрашней поре,
когда взыграют силы
вьюги спешной.
И сердцу станет столь тревожно – снежно,
Сколь сладко обмануться в декабре.




Полоска заката порезом горит
на панцире ночи.
Спускаются тени к подножью горы
и что-то бормочут.

Воздетый маяк над безмолвием туч –
как памятник звуку.
То шарит, то гаснет прожектора луч,
похожий на руку.

– Что ищет в потёмках нагая рука?
– Ночного скитальца!

Нашарит. И гаснет огонь маяка.
И хруст –
Хруст в невидимых пальцах.




Подножка!
Захлопала крыльями боль.
Дорожка
теперь мне закрыта в футбол.
Пинайте!
Такая уж, видно, судьба.
Пенальти?
Да нет, либерален судья.

… Когда я в ударе,
мне в спину громилы хрипят.
Кто туп и бездарен,
те честной игры не хотят.

Подножка,
подрубка,
подсечка, -
играете в пах, а не в пас.
А боль, как повестка
с приказом – навечно в запас!

… Но где вам угнаться,
но где вам распутать финты?
Да мне ли бояться
беспомощной вашей тщеты?!

Я фланги терзаю,
по центру лечу, как газель.
Уже осязаю
растерянно близкую цель.

Но снова – подножка!
Я в землю, как метеорит
вонзаюсь. И оттиск подошвы
на теле,
как орден горит.

… Вы бьёте искусно,
своих подопечных круша.
Как трудно искусство,
Как просто его разрушать!

Пока что к исходу
отчаянный матч не пришёл.
Проносятся годы,
и близок решающий гол




Удача! Слава! В чьей вы нынче власти?
Из чьих волшебных сотканы огней?
…И молвит, взяв своё творенье, мастер:
– А мой соперник всё-таки сильней.

Он тем сильней, что в нём прочнее связи
с простой землёй, с дорогою своей,
он тем сильней, что свет его фантазий –
как воздух леса, как простор полей.

Я – весь предчувствие,
он – клокотанье чувства.
Он ищет душу,
я ищу слова.
Я следую традициям искусства,
он внемлет жизни, сути естества.

Моя любовь – порыв,
его – услада.
Он смотрит вглубь,
я – ввысь, поверх голов.
Я – сада аромат, он – корни сада!
Он резок, даже крут, я не люблю углов.

Но оба мы – одно.
Наш общий Бог – работа.
Одолевая вечности черту,
на гребне он бесстрашного полёта,
я набираю боль и высоту.