Михаил Гофайзен

***

Время -
это когда чувство беспомощности
становится сильнее
всех остальных чувств.
Время -
это когда всё меньше друзей
и всё больше смертей
в пропорциях твоей жизни.
Время -
это когда женщины
перестают связывать своё будущее
с тобой.
Время -
это заведомо проигранное
сражение со смертью,
где ты успеваешь заметить,
как начали стареть твои дети,
как в словах
"а потом мы умрём"
постепенно истаивает
слово "потом".
Время -
это присутствие в этом мире -
если подумать в другом ключе -
всего,
что было вообще.

ЛАВРА

Кольцо змеи.
Песочные часы.
Имён и чисел пыльные стрекозы
пьют мрамор из следов метаморфозы
и холодком предутренней росы
разносят голоса, почивших в Бозе.

Двустишья глаз
да строки,
строки
ног,
как переборы сонного фонтана.
Стучат костяшки - счёты Гештинаны,
в сетчатке камня каждый одинок
незыблем и похож на истукана.

Не протопить сердцами этот мир
а уж тем паче тот, который выше.
Не плачь, малыш!
Есть жизнь
и даже крыша,
и три сестры,
и сморщенный сатир,
и лишь потом, однажды, станет тише…

***
Где естество земную жизнь итожит,
испуганная вечностью душа
решила задержаться и, похоже,
пошла назад, по лезвию ножа,
по острию меж будущим и прошлым,
где, что ни есть, всё слепнет от тоски,
где страхи с завываньем придорожным
на каменные падают мешки.

В ту пору ночь случилась, и на взгорьях
её сугробов, путая стволы
в не-Сущее, закладывали порох
разнузданные демоны зимы,
на взрыв ползли поземок злые тучи,
дымились верстовые фитили
и ментик тьмы, что падший подпоручик
набросил на периметр Земли.

Душе казалось, канувшие сроки
восстали из основ не-Бытия,
но вещи, как подмостки скоморохи,
покинули в реальности себя,
и точкой стал язык времён и странствий,
первовселенной длительностью в слог,
её, души, единственным пространством
с единственно возможным словом - Бог.

***
Я никогда не видел Иудеи.
Мне стали родиной две комнатки с карнизом,
где за карнизом яблони старели
и в кухне крошки стряхивала мама,
и где над нашей крошечной отчизной
рояль соседка гаммами терзала.

Я не молился под Стеною Плача.
В нетридесятом царстве-государстве
встречался в путешествиях на дачу
мне разве Новый Иерусалим,
где тратились советские пиастры
с одной из тех, кем не был я любим.

Моё "прости" оставленной квартире,
моё "прощай" двум комнатам с карнизом.
Исписанный пергамент ностальгии
среди немодных нынче годовщин
хранит былые чувства как капризы
давно забытых следствий и причин.

Вот голоса. Хлопок дверей в парадном.
Вот по карнизу топот голубей.
Моё "увы" земле обетованной,
квадратным метрам юности моей
по адресу: Москва, Первопесчаный,
тому назад полжизни встречных дней.

Я никогда не видел Иудеи.
Был дом лишь там, где хлопотала мама.
Над пустотой провидца Торричелли
душа бездумно прыгала - кузнечик,
пока резьбу свою за панорамой
накручивало время, словно метчик.

Я никогда не видел Иудеи…

ИЗ ПИСЕМ ДРУГУ

На циферблате - новый юбилей.
Так хочется сполна наговориться,
да где же отыскать
(и выплеснуть - "налей!")
тебя, мой старый друг?
Ты мог бы объявиться!

Душа не переносит пустоты,
тем более, как мыслится, немного
осталось нам с тобой до немоты,
иначе говоря,
до некролога.

Чем корни глубже прорастают в грунт,
тем больше отдаляются побеги -
им кажется,
что мы древней, чем греки,
и заросли, и высохли, как пруд.

Смеркается.
Но это не напасть.
Напасть - любовь,
где разница под тридцать,
где сердце от тоски
не в состоянье биться,
поскольку изучило эту страсть
и понимает -
жизнь не повторится.

Пью в одиночку.
Время, старый друг,
над вещным миром в вечности смеётся.
Предположить занятно, если вдруг
и Время в одночасье оборвётся.

ТЕОГОНИЯ

1

Дождь.
Умерла Галатея.
Не оставляют в покое
запах воска,
сырой земли,
хвои.
Водостоки воют
сорванными бельканто.
Не хватило таланта.
Не хватило таланта.
Остановка.
Зябко-презябко.
Дождь.
Дождь -
тембр шагов.
Дождь
в стансах часов.
В глазницах канализационных колодцев
дождь.
Дождь -
это место,
где однажды основа
обрела парадигму
и стала Словом,
где бедный Пигмалион
сумел с душою жизнь соединить,
да время не сумел остановить.
Дождь.

2

Куда я?
Сумрак капель.
Хаос.
Прости, что смертна,
девочка,
я каюсь.
Я создал мир -
с погибелью зари
в развязке дождь
шлифует пустыри
и постранично
ветры рвут псалтырь
листвы, где я
всем пустырям пустырь.
Свет не струится -
еле-еле брезжит.
Ночь впереди.
Над бабочками крыш,
где смерти ты,
не мне,
принадлежишь,
сочится кровь,
стекая к водостокам.
Невыносимо
быть богом!

3

Силки домов.
Дождь -
пойманная птица,
раскинув крылья,
бьётся на асфальте,
сбивает сердце с ритма,
на пути
пожизненное путая прости

с посмертным
однокорневым
прощайте.
Стучится дождь.
Стучится клювом в дверь.
Вчера не возвращается в теперь.
Уходят судьбы
(души?)
за подмостки.
Дождь.
Остаются
замыслы и сноски.

4

Умерла.
Умерла Галатея.
Возвращаю земле
земное.
Небожительница листопада,
как мне выжить теперь со мною!?
Тьма со светом - скрещенье сабель:
Галатея…
искра…
фрагмент…
Смерть во всех криптограммах капель:
звук металла…
искра…
и нет…
Звук металла -
в груди
дожди
сотен осеней на пути,
бьются насмерть
закат с восходом…
Невыносимо
быть!
Богом.

5

От остановки
до
остановки,
мимо переполненных урн,
мимо оцарапанных стен,
в заплесневелый подъезд
изо дня в день,
изо дня в день.
Его вселенная
божьей коровкой
лежит на ладони.
Бесприютно
на опустевшем перроне.
И цвет теряют в сумерках цветы,
поскольку тьма
сильнее красоты.

6

Сырость.
Надо выпить.
Тоска.

Галатея,
не умею жить без тебя…

Опять почтовый ящик сломали.
Поймаю -
ноги…
Впрочем,
кроме рекламы…
Тоска.

Милая,
всё равно,
пусть замкнулись уста,
земля -
тобой не пуста!

Сырость.
Лампочка перегорела.
В слякотном этом мире
если рукописи и не горят,
то лишь потому, что сгнивают.
Сухо -
разве в потире.
Тоска.

Скорее надраться.
До одури.
До святотатства!
Даже хрип застревает в горле…
Надраться!
И выплюнуть -
что там в горле -
истокам:
Создатель,
невыносимо!
Невыносимо
быть богом!

Быть богом…

НОЯБРЬСКИЕ ПИСЬМА


1

Время суток, погода
и та пора года,
когда
не видна ни одна звезда,
когда пронзительнее,
чем то либо когда,
камертоны окон
без меры и срока
озвучивают всеобщее "одиноко",
фактура дорожных покрытий - мрамор,
и каждый прохожий - мавр,
когда
от яслей тоскующего бытия
бокал пригубя,
мозг прозревает,
поняв, что судьба -
это не столько ты,
сколько,
тебя…

Зябко здесь.
Ветер обухом бьёт из мрака.
Здравствуй, однако!

2

Зябко здесь без тебя.
Ветер, как руки за спину,
заламывает зонты.
Впиваясь холодным взглядом
в глазницы града,
часа ждёт своего,
дабы забрать тех или то,
что перестало держать тепло.
Сыреет туч полотно.

Ворон имеет вороново.
Темно.

Ноябрь
бесконечней,
чем упомянутое уже бытиё,
впитав в себя контуры зданий,
больше не хочет менять
ни поступи, ни очертаний.

Песочные часы
пересыпают из пустого в порожнее.
Пятна окон -
как пятна больного рожей.
Озноб от кожи на обуви
поднимается вверх
по собственной коже.
Следы за бурьяном окраин
теряются в бездорожье.
Отчётливое до дрожи,
даже у самого лютого атеиста,
срывается с языка
имя Божье.

***
Мой сир, твой старый сенешаль
уверен, что не лечит время.
Нас всех преследует печаль -
скелеты держатся за стремя.

Заря едва раскрыла высь
и в муравейник слов упала.
Не крылья, чтобы вознестись,
а солнце нужно для Икара.

Любовь, отечество, война
над смертью не имеют власти,
как ни пронзительна зурна,
ни медоносны пчёлы страсти.

В чём суть отечества, мой сир?
Всем вместе, сидя на насесте,
петь гимны?
Нет.
Скорей, могил
своих не рыть на новом месте.

***
Монисто разлук-городов -
за спину не сбросить балласт.
Гепарды моих поездов
стучат в барабаны пространств.

Вдавило в стекло.
Мотылёк
дыханья забился сильней.
И вот уже врос в мозжечок
тоски окаянный репей.

Вернётся лишь эхо за мост -
не выйти из мёртвой петли.
Сильней притяжение звёзд,
слабей притяженье земли.

У вечности время в плену,
у времени - всякая твердь,
где жизнь в каждом кадре
по сну
на сон приближает
смерть.

***
всех тех
кого не смог принять
среди рассветов и проталин
кого терял за пядью пядь
в тысячелетиях печали
всех
не услышанных в ночи
в беде
грехе
и покаянье
среди набегов саранчи
и бесконечных состязаний
кого ни хлебом ни вином
на обезлюдевших дорогах
не поддержал
и всех о ком
порой судил чрезмерно строго
всех
по кому не заказал
прочесть молебен расставанья
и тех
кому не подавал
к кому не ведал состраданья
кого не спас
не защитил
не показал пути в обитель
кого отверг
хотя любил
в развёрстой пропасти событий -

их всех
вернёт мне бумеранг
соединяя вместе доли
из плачей
снов
и рваных ран
костром неукротимой боли...

***

Словно бегун перед финишем,
задыхается Город,
намертво застёгивая сострадание
пуговицами глаз.
Сердце становится затихающим звуком,
и нет возврата,
как к раковине у моря,
засыпанной пеплом Везувия,
или ять,
утраченному русским правописанием.
Все больше кажется, что ты -
фрагмент росписи,
затерявшейся где-то под куполом церкви.
Она плотнее и плотнее
обступает непроницаемостью озера,
и уже нет
ни окрашенной кровью осеннего божества листвы,
ни вавилонских очередей в храм Милитты
из желающих отдаться чужестранцам,
ни толкований слов
о толкованье Слова,
ни Герострата,
ни Геродота,
ни…
Только Время,
лишённое своей завершённости,
а значит бессмысленное,
как третейский суд однообразно,
как гулкий дождь разводами луж,
идёт,
нанизывая за звеном звено
фигур и душ.

http://gondola.zamok.net/118/118gofaizen_1.html