Маргарита Мыслякова


 ОБЪЯВЛЕНИЕ В ГАЗЕТЕ

Я, потерявшая в скверике красный зонт,
хочу повстречать человека, его нашедшего.
Узнать его кругозор, духовный его горизонт,
причину понять везенья его сумасшедшего.

Так ли уж много он сделал людям добра,
что мой новенький зонтик в награду ему вручается?!
А может статься, я из его ребра,
и, может, поэтому у нас всё так получается?!

ЖЕЛАНИЕ

Как хочется соли! Я чувствую: вот, началось –
как хочется соли! Насыпать ее между строчек!
Лизать всей душою, глодать, как израненный лось,
припрятанный в кухне бесформенный белый комочек!

Разбить, истолочь и столовою ложкою в рот
отправить крупицы! Что может быть лучше и чище?!
Врут масло и сахар. Лишь соль никогда не соврет –
глубокая истина всей человеческой пищи.

Я вновь обретаюсь среди межеумков и сонь.
Как хочется соли! Наскучило жить по уставу.
Ведь даже у звуков есть нота по имени «соль»,
поющая вкусно, собою приправив октаву.

Начать все сначала и в воду упрятать концы!
Но как обойтись с достиженьем покоя и воли?!
С лукавой улыбкой глядят на меня мудрецы.
Смиряюсь. Мужаюсь. О Боже, как хочется соли!..

* * *
Как трудно верится в хорошее!
Какой мучительный процесс!
Неужто впрямь нужна горошина
для опознания принцесс?

Пусть вера на слово подспудная
порою в нас еще жива, –
она совсем не абсолютная,
не четкая, как дважды два.

Хорошее, твердят, изменчиво,
оно – как на воде круги.
Мол, красным цветом не отмечено
ни где друзья, ни где враги.

Там замело, там припорошено,
а там темно без фонарей...
Как трудно верится в хорошее!
В плохое верится быстрей.

...Я не мешаю: пусть завертится
строка, как на столе пятак.
А вдруг кому-нибудь поверится,
что есть улыбка просто так?!

 ПРИЗНАНИЕ

Тобою, друг, настолько дорожу,
что не доверю счастья и тревоги
тому необъяснимому ножу,
что разрубает речь мою на строки.

Сестрой таланта – краткостью своей –
стихи дурны. От них одни лишь беды.
Слова – игра! Чего искал ПерсЕй?!
Да-да, конечно, пЕрсей Андромеды.

Итак, молчу. Костра не запалю.
Не подхвачу случайно огневицу.
Не бойся, я не так тебя люблю,
чтоб надо мной Господь Свою десницу –

карающую – медленно простер
и произнес:
– Иди-ка, дщерь, на место!
И в этом есть блаженство и простор
взамен печали, несвободы вместо...

ЦВЕТЫ

Семья лепестков, навостряющих уши,
как только зайдет разговор о букете.
За то, что цветы – нерожденные души,
им очень приходится туго на свете.

Не то чтобы пить из чужого стакана,
но жить налегке, бессловесно и кратко,
в том мире, который дитя чистогана,
начало сиротства и страж беспорядка.

Природа проста и не бьется в изломах
над каждой былинкой страстнОго сезона.
К тому ж у нее очень много знакомых
в среде аналитики, в сфере резона.

Ни строгой гвоздике, ни томной ромашке,
желающим спать без тоски и страданья,
вовек не дано ни единой поблажки
в печальной и острой судьбе увяданья.

Бич Божий вотще не наносит увечий,
сложив приговор, беспощадный и точный:
у смерти, конечно же, лик человечий,
но голос – звериный, а запах – цветочный.

 ЗАКЛИНАНИЕ

О, девочка с персиком, девочка с бантиком,
не дай тебе Боже увлечься романтиком,
пилотом НЛО с ароматом под мышками,
отвергнутым кошками, бредящим мышками.
Речами хитра, а в душе простоватая,
ты будешь хиреть, без вины виноватая,
уверуешь в кару, как будто греховная,
не в меру несчастная, в меру духовная.
Всем людям мила, для него ж – не красавица.
Красавица – это ведь Та, что кусается.
Но ты – не Она! И еще до сражения
тебе суждено потерпеть поражение.

НЕВАЛЯШКА

Глаза – не глаза, а сплошная стекляшка,
зато с поволокой задумчиво-карей.
Уж если я кукла, то я неваляшка –
предмет обожанья детей или парий.

О встречные люди! Взгляните на столик:
с конструкцией тела, отважно простою,
стою перед вами, прямая, как стоик,
и склонная думать, что многого стОю.

Но это не так! И знакомые парни,
не в силах щипнуть ни за грудь, ни за ляжку,
с обломом вздыхают: «Была бы хоть Барби!»
Кому же охота валить неваляшку?!

Stop talking! Хоть вашею страстью не маюсь,
но всё ж не настолько тупа-своенравна.
Себе на потеху возьму – поломаюсь:
любите меня, пока я неисправна.

Да не оскудею! А всем, кому тяжко,
пошлю свой привет – адресат да уловит!
Он знает один, как сильна неваляшка,
хоть страшно и нежно к земле ее клонит...

* * *
О вечный двигатель, прости людей, прости,
за озабоченность тобой, за их тревожность!
Ты – как Господь: тебя нельзя изобрести,
а можно только лишь помыслить как возможность.

Ну, а у тех, кто, словно тесто на дрожжах,
вспухал от деланья, мечты лелея вздорность, –
то тут, то там гуляют черти в чертежах:
мирскому гению открылся вечный тормоз!

Куда доступнее жить в мире тормозов,
среди шлагбаумов, стоп-кранов и таможен!
Мы изучаем, постигаем их с азов:
спешащий двигаться да будет приторможен!

Я так давно хочу об этом прокричать,
что от хотения мой крик уже не вышел
и попадет – ну, в лучшем случае, в печать! –
хоть изначально я и целилась повыше.

ПРОТИВОРЕЧИЯ

Я делаю глупость, я мыслю упадочно,
смешно заикаюсь про то-то и то-то.
Опять мне меня для меня недостаточно:
никто я (литота!), и надобен кто-то.

Ах, вечный мой кто-то, вся жизнь без которого
меня превращает в сварливую бабку!
Надеюсь на встречу! Как было бы здорово
капканом любви защемить твою лапку!

Опять расходилась душа несерьезная!
Прижаться бы к Богу, как заяц к Мазаю.
Он близ и глядит, удивившись, как поздно я
устала дерзить и пока лишь дерзаю.

Я раньше сожителей мучила стрессами, –
теперь вот себя. И, расставшись со мною,
все бывшие нищие сделались Крезами.
Сдружилась с вином, оказалось – с виною.

Товарищ, не верь, это все приблизительно.
Ведь сам себе homo не lupus – загадка.
Но хоть бы раз в сутки так думать пользительно:
немножко приятно, немножко и гадко...

* * *
Ах, я прошлась по лужам, прошлась по лужам!
Мой декаданс никому, никому не нужен.
Каждый орел оборотом имеет решку.
Так вот и я! Отвлекусь, забреду в кафешку.
Столик мой грязен. Над рюмкой летает муха.
Может, она – привет от Святого Духа?!
Очень реально, хоть мух окрестили мразью
те, кто еще сильнее запачкан грязью.
Мне не снискать всенародной любви и славы.
Эти стихи по сравненью с попсою слАбы.
Их не поют, и от них не виляют чресла.
Выйду на сцену – увижу пустые кресла.
Я не виновна! Такая у нас эпоха!
Делает всё, чтоб поэзии было плохо,
чтобы мой друг то и дело твердил недужно:
«Да, я пишу, но кому же всё это нужно?!»

* * *
Да не будем близки! В этом нету нужды.
Предуведали двое, что время сулит им:
словно Каин и Авель, дойдем до вражды,
кто-то будет убийцей, а кто-то убитым.

Не допущена близость в мое c’est la vie.
Я поклонник дистанций в общении с миром
и отважно прошу, чтоб меня с моим милым
одарили разлукой для пущей любви.

Предавая ту Вечность, что все же манИт,
под предлогом: мол, все мы друзья и соседи –
завораживать Вас, уловлять в свои сети
не хочу! Из меня бы не вышел магнит.

Пусть борьба здесь, защита! Но крепок ли щит,
коль душа, надеваясь на тело, как платье,
вдруг уверует в плоть и по швам затрещит
от тоски растворенья, слиянья, объятья?!

Да не будем близки! Но мы будем близки.
И едва ли сумею, презрев эту близость,
сардонической кистью, сгущая мазки,
рисовать ее суть как последнюю низость.

Если спросят, скажу своим лучшим врагам:
мол, устала в ночи над собой возвышаться...
Ну, а дальше – одна – по полям, по лугам –
горько плакать, любить и, любя, сокрушаться.

ВЕРА

Я верю, что молчание велИко
и в глубочайшей сущности своей
по силе отличается от крика,
который только кажется слышней.

Не то чтобы оно всему основа,
но в нем блестит основа всех основ.
Я верю, что молчание – от Слова
и потому бывает больше слов.

ОЖИДАНИЕ

Подожду! Как молчанье милее речи,
ожиданье гораздо прекрасней встречи.
Для того я и ставлю себе заданье:
ожиданье, трудное ожиданье.
И живу себе в настроеньи кислом,
но зато в согласьи со здравым смыслом.
Я сказала «тихо» всем чувствам страстным.
Возвела светофор, что горит лишь красным.
Мною правит разум, почти без сбою:
не тобой любуюсь, уже собою...

ВСЕРЬЕЗ И В ШУТКУ

В любой семье негласный член семьи –
ничтожная, обыденная скука!
Да, нет людей скучнее, чем свои,
чем ближние. Такая вот «наука»!

Оплот родных силен и недвижим.
Хоть их добро расписано по суткам, –
душа изголодалась по чужим –
по дуракам, кретинам и ублюдкам!

Любимым ничего нельзя простить.
Обиды проникают в кровь и в кости.
(Что, неправа?) А эти будут льстить.
К чужому не испытываешь злости.

Свежо преданье, верится с трудом, –
но в удаленьи есть свои хариты.
И входит Мастер в сумасшедший дом,
не принимая жертвы Маргариты.

* * *
Уж к людям иссякли враждебные чувства:
и так все больны – что им делать больнее!
Теперь я злословлю лишь в адрес искусства –
оно человека намного сильнее.

И проза, и стих – не умрут от удара,
останутся чем-то: твердынею, твердью...
Ведь даже лишенные Божьего дара
изделья из слова причастны бессмертью.

Хотите – не верьте, но книга – любая –
найдет себе душу, в какой плодоносит,
и критик, как дятел, то древо долбая,
себя самого лишь на щепки разносит.

Я чувствую пошлость, от гнева пунцова.
Послать ее на... или жить, протестуя?!
...О, милая, добрая Дарья Донцова,
почту тебя тем, что тебя не прочту я!

Сперва заругаться, потом разрыдаться –
таков мой удел, и таинственно это...
Пора нам смиряться пред книгопродАвцем,
иначе на свете не будет Поэта!

МУЗЫКА

Наверное, музыка – это такое
служение муз, исцеление боли,
следящее в мире за каждой тоскою
простое веленье Божественной воли.

Всему есть предел, а она беспредельна.
Гуляет, где хочет, и дышит, где хочет.
От слов и стихов существуя отдельно,
нигде не живет, никого не порочит.

Ее невозможно водить за собою.
Но если на сердце любовь и дорога, –
как мать, приготовив к последнему бою,
она провожает тебя до порога.

В едином лице то Мария, то Марфа,
веселым кольцом обернется и ляжет
на плечи и грудь наподобие шарфа,
ничем не смутит и ни в чем не откажет.

Наверное, музыка – это не майна,
но все ж и не вира. И странно, быть может,
что, если в ней скрыта какая-то тайна,
никто эту тайну узнать не поможет.

ИСПОВЕДЬ

Пусть мне демон шепчет, что ты чужой,
поднимает муки мои на смех,
я желаю встречи с твоей душой,
от меня зависит ее успех.

Я однажды видела смерть-каргу,
муравьем попав под ее сапог,
и почти забыла, что я могу
хоть бы часть того, что умеет Бог.

Заучили руки безвольный жест,
повторили губы беззвучный мат!
Недостойна всех девяти блаженств,
словно в город N, я въезжала в ад

на конях любви... А теперь хочу,
в покаяньи молодость обретя,
для одежд духовных купить парчу,
веселиться, прыгать... Хотя, хотя

впереди поступки еще сложней –
чтоб кораблик выплыл из шторма в шлюз:
как мне быть любимей, как быть нежней,
как хранить семейный почти союз?!

друг в друге таясь и друг другом измерясь.
Из разных царевен одни несмеяны
способны постичь эту стройную прелесть.

Услышать, как бабочек чуткие створки
захлопнутся в тайну нездешнего света.
Природа не плуг и не требует сборки,
но ждет обожанья, тепла и совета.

Достоинство ветра: его не сломаешь,
не выставишь вон, не возьмешь на поруки…
Я знаю, что ты мою речь понимаешь
сквозь нас разделившие шумы и стуки.

Нам рано открылись все принципы связи,
и стало так грустно от этого кода,
как будто вовек не отмыться от грязи,
которой помечена наша свобода.

Над трудной любовью подвешенный обух
упрямо нам застил небесные дали...
Мы шли во дворец, а проснулись в трущобах
и больше друг друга уже не видали.

НЕБО

Для кого-то прозвучит нелепо,
для иных наоборот – можно.
Подари мне, милый друг, небо,
я устала от земли сложной.

Наподобие слепой Ванги
прорицает мне она лихо.
А на облаке живет ангел,
проплывает над людьми тихо.

Поднимаюсь по утрам злая,
своды горние сверлю взглядом,
оттого что я о нем – знаю,
но не в силах пребывать рядом.

Брошу ближнему в сердцах: «Здрасте!»
Не расслабишься, кругом – этнос.
Мне б духовной пламенеть страстью,
но не лирика в душе – эпос.

Разделяю вой толпы скотский,
выбираю из двух зол оба...
Хорошо, что был поэт Бродский,
понимал, какая здесь жопа!

То-то ангелам от нас больно –
ну и пусть, – у них своя нега.
Если б просто «вечный бой»!
...Бойня.
Подари мне, милый друг, небо...

* * *
Я вырастила множество гортензий,
но не простых – метафора, allez:
то мощные цветы моих претензий
к себе и к миру, к небу и к земле.

Сама с собой – вовек не заскучаю:
во мне есть ад, твердящий без конца,
что больше отдаю, чем получаю,
остриженная наголо овца.

Взрываю тишь, терпеть не в силах дольше.
И пятятся друзья, как и враги, от крика:
– Ты мне должен, должен, должен
прийти помочь! Приди и помоги!

Мой план любви – что планы Барбаросса:
сплошное присвоенье и захват.
Не повезло. Не родилось вопроса:
– Кто виноват, душа, кто виноват?!

А нужно-то всего изгнанье зверя, –
внести свечу во внутренний бедлам.
Сказала так, чтоб воздалось по вере.
Не по делам. Увы, не по делам.

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД КНИГОЙ ИОВА

Еще одна история ab ovo*.
Всех мыслимых невзгод превысив меру,
рассказ о злоключениях Иова
в непрочном сердце подрывает веру.

Почти что прах, согбенная фигурка,
чей крик души не высосан из пальца.
И многоцветный образ Демиурга
не заслоняет ужасов страдальца.

Путь сатанинский вязок, как варенье;
Но, отвергая и хулу, и ропот,
Творца не предающее творенье –
оно не просто чтящий Небо робот,

заученно твердящий славословья
в слепом повиновении нелепом...
Се – Заслуживший собственною кровью
общение с разгневавшимся Небом!

Друзья не понимающие – ах вы
негодные! Претензиям нет места!
Ведь выглядит порою выше Яхве
Иов в своем алкании протеста

во имя справедливости. Я целю
в само ядро божественной интриги
и не могу найти теодицею
в сюжете мук, почерпнутом из Книги.

* ab ovo (лат.) – с яйца, т.е. с начала.

* * *
Нам дадены воздух, вода и еда.
Стихи же нужны далеко не всегда.
Чему удивляться? Народ наш таков,
что может отлично прожить без стихов.
И ты, образующий с музой дуэт,
известен друзьям лишь. Смиряйся, поэт!
Носить на руках никого не прошу.
Пишу не для славы – для Бога пишу.
Для радости сердца, питанья души,
для милого солнца в осенней тиши.