Мехмон Бахти

Мехмон БАХТИ — поэт, прозаик, драматург. Лауреат Государственной премии им. Рудаки, заслуженный деятель культуры, дипломант международной премии им. Н.Островского, председатель Союза писателей Таджикистана. Из-под пера Мехмона Бахти вышло более 20-ти поэтических и прозаических сборников; многие его произведения были переведены на русский, украинский, узбекский, грузинский, азербайджанский, киргизский и молдавский языки; пьесы ставились в театрах Таджикистана.

История о том, как в один кишлак свиней привезли

Слухи поползли недели две назад. Одни им верили, другие нет, но многие недоумевали: «Неужто и впрямь свиней привезут?! Да нет же. Выдумки всё это…» В общем, разговоры в последнее время только и были, что о них. Ни малого, ни старого, казалось, больше ничего не заботит, кроме как привезут в колхоз свиней или нет? А слухи остановить уже было невозможно. И исходили они от очевидцев, от тех, кто своими глазами видел, как приехавший из центра чиновник заявил, что в колхозе наряду с коровами и овцами следует разводить свиней, и в срочном порядке приказал выделить место под свинарник и человека для ухода за свиньями. А любознательный и мудрый сельский народ по выражению лица своего председателя хотел определить, правда это или ложь.

Председатель колхоза, статный рыжеволосый человек привлекательной наружности, равных которому по остроте ума в округе не было, уже восемь дней ходил хмурый и сам не свой. И в правлении колхоза, и среди сельчан он старался не касаться этого вопроса, и всё искал пути его безболезненного решения. Но найти никак не мог. «Ох, запятнаем мы репутацию колхоза! Позор на наши головы и головы семи последующих колен!» — говорили люди.

И день настал. На четырёх телегах, в деревянных клетках привезли пятнадцать свиней с поросятами и выгрузили посреди загона, огороженного колючей проволокой. Вместе с караваном прибыли чиновник из райцентра, милиционер и женщина в европейском платье, по-видимому, татарка по национальности. Она говорила на ломаном таджикском, разбавляя его тюркскими словами. С помощью милиционера отгоняла от загона мальчишек-сорванцов, норовивших бросить в свиней камень. Чуть поодаль стояла молчаливая толпа наблюдателей. Позже всех подошёл к месту события председатель. Чиновник, нахмурившись, протянул ему руку:

— Молодцом, молодцом… Как прикажешь понимать твоё поведение?!

— Думал, не привезёте. Я ведь ещё ни своего «да», ни своего «нет» не говорил, — тревожно обвёл взглядом толпу председатель.

— Кто нашего с тобой согласия или несогласия дожидаться-то будет?! Что? Обезьян привезли, а мы — клоуны?! Ты чего здесь зрителей собрал?! — устроившись поудобней на плоском камне, свирепствовал чиновник.

— Да эти свиньи для нашего народа почище обезьян будут. Они же не видели их отродясь!

— Не видели, так увидят!

— Осень на носу, Бадалов. А у нас нет ни места их содержать, ни свиновода. И люди нас не поймут.

— Фи-и-и. Какой же ты после этого председатель, если твоё слово для подчинённых пустой звук, а? Сюда иди! Если не можешь им втолковать, я тебе объясню! Указания Советской власти, председатель, для всех нас — закон! Если считаешь, что можешь их не выполнять, твоя воля…

Бадалов обвёл всех колким взглядом, а потом уверенно и широко зашагал к старикам. Увидев надвигающегося чиновника, старики демонстративно разошлись в разные стороны. Он был оскорблен их неожиданным выпадом и неодобрительно покачал головой. Но, взяв себя в руки, сделал ещё несколько шагов.

— Дед Халифа, дед… Как звали вон того, в алачовом халате, — чиновник обратил своё недовольное лицо к председателю. — Ваше уклонительство противозаконно и направлено против власти рабочих и крестьян, председатель! Или ваши люди забыли про «тройку»? Распустили всех! Надо бы аркан потуже затянуть!

— Причём тут аркан и «тройка», товарищ Бадалов? Вы же прекрасно понимаете, что народ здесь сплошь мусуль… — председатель поперхнулся и закашлял. — Свинину никто не ест. Как ни просил, как ни уговаривал, ей-богу, бороды им целовал, — всё зря. Что же мне теперь на гору влезть и — в пропасть.

— Пропасть, говоришь?! А ты о детях подумал? Забудь про вчера, когда никто не ел свинину. Ты живёшь сегодня! А сегодня, что? Тебя спрашиваю, что сегодня?! Не слыхал, как на собрании сказано было? Скажут — надо, так будешь и свиней пасти, и свинину есть! Или ты не коммунист?!

— Да почему же… Я ж говорю, осень на носу. Негде свиней держать, и людей нет. Не возьмётся никто. На ферме поместить, так молоко и мясо скотины осквернится. Пусть хоть эта женщина на месяц-другой здесь останется.

— А ну, на меня смотри! Почему это молоко и мясо осквернится? Вы только послушайте, что говорит коммунист?! Председатель колхоза! — лицо чиновника побагровело, голос стал хриплым. — А что спрашивать со стариков и старух? Что, говорю, с них спрашивать? Эта женщина дела государственной важности оставила, сюда приехала, чтобы научить вас свиноводству. Свиньи — это вам не коровы и овцы, за ними уход особый нужен, — он вынул карманные часы. — Времени мало! Ступай вперёд! Я сейчас и место найду для свинарника, и свинаря определю!

В тот день до самой ночи чиновник и председатель ходили по дворам. Но ни уговоры, ни угрозы на народ не действовали. Никто не хотел заниматься свиньями. Наконец, зашли к Беку, у которого в доме из богатства и роскоши были только дети. Председатель нашёл способ его уговорить: из сундука своего сына, приготовленного для женитьбы, взял пару калош и отрез ситца в цветочек и отдал жене Бека. А уж та заставила мужа взяться за свиноводство.

О том, где устроить свинарник, ещё долго спорили. Чиновник настаивал, что нет более подходящего места для свиней, чем полуразрушенная мечеть.

— На ферме, говоришь, нельзя, в хлеве колхозников — нельзя. Хорошо, давай в каком-нибудь школьном помещении поместим их, — желчно проговорил чиновник и уставился в глаза раиса*.

— Товарищ Бадалов, то, что вы предлагаете, просто уму непостижимо!

— Не говори мне об уме, раис. Нельзя так равнодушно относиться к госимуществу. Если хоть одна свинья пропадёт, ты мне за неё головой ответишь. Партийным билетом, понял?! Два года назад на бюро райкома тебе была выволочка. Только ты прикинулся, что ничего не понял, ничего не слышал. Ни в одном селе мечетей давно уже нет, только здесь осталась, у тебя. Знаешь, что сказал наш вождь Маркс? Религия — опиум для народа! Так-то! А ты нарочно посреди села мечеть сохранил. Нехорошо так тянуть с выполнением указаний. Пока не найдёшь места под свинарник, будешь держать их в мечети!

— Хорошо! Делайте, как знаете, но я здесь больше не могу оставаться! Уеду отсюда, — отвернулся председатель.

— Воля твоя, но знай, где б ты ни был, везде придётся держать ответ за этот поступок. Ты с государством рабочих и крестьян шуток не шути, раис! Видали мы таких!

Вечером, после захода солнца, Бек вместе с татаркой и милиционером загнали свиней в мечеть. Обвалившиеся стены заложили сучьями деревьев и соорудили стену из камня высотой в человеческий рост. Татарка объяснила Беку, как смотреть за свиньями и призналась, что сама мусульманка и родители её свинину не едят, но вынуждена исполнять долг в силу необходимости. То есть, если нельзя, но очень надо, значит можно.

Чиновник остался доволен таким исходом дела, попрощался со всеми и вместе со свитой удалился в райцентр. А председатель и Бек до самой ночи хлопотали вокруг мечети. Нашли дырявое ржавое ведро и привязали его проволокой над дверью. Бек должен был неделю-другую по ночам оставаться здесь, пока народ не угомонится, и если кто явится в мечеть со злым умыслом, он ударит палкой по ведру и даст знать председателю и другим об опасности.

Прошло несколько дней. Если раньше председатель дотемна засиживался среди народа в чайхане, то теперь он не знал, как людям в глаза смотреть, сторонился всех. Бек получил прозвище «свинарь», а те, кто помладше, звали его «брат-свинарь». Отношение к нему односельчан с каждым днём становилось всё хуже.

Однажды вечером, после того как Бек задал корм свиньям и вышел из мечети, он услышал незнакомый голос: «Сегодня ночью не оставайся тут! Попадёшься, пеняй на себя!»

Бек пришёл домой, но никак не мог успокоиться. Если что-нибудь случится со свиньями, взыщут с него, он один окажется виноват. И потом его труп ни в Сибири не найдут, ни в широких казахских степях. А если попробует помешать, то опять же ни ему, ни его детям несдобровать. Наконец, Бек решил рассказать обо всём председателю.

В полночь председатель вместе со своим братом, взяв ружья, пришли к мечети. Не прошло и часа, как со стороны реки появились три силуэта. Они бесшумно скрылись за тутовником напротив мечети. Председатель вышел из укрытия и громко прокричал:

— Бек, эй, Бек!.. Странно, обычно он не спал в это время! А ну, загляни-ка внутрь!

Брат председателя, кашлянув, вошёл в мечеть.

— Нет никого здесь, — крикнул он изнутри, немного погодя.

— А мы ему и ружьё дали, чтоб не боязно было тут ночевать, — повернувшись лицом к тутовнику прокричал председатель. — Как ему доверять?! Самим придётся по ночам караулить.

Председатель снял с плеча ружьё, с шумом зарядил его и направился к мечети. Изнутри доносилось только дружное хрюканье свиней. Перед входом он оглянулся в сторону тутовника: тени, одна за другой, бежали обратно к реке.

План сработал. С той ночи непрошенные гости больше не беспокоили ни Бека, ни свиней. И всё же Бек с каждым днём становился всё угрюмей. Косые взгляды сельчан удручали. Его до глубины души задевало оброненное невзначай «чуть выше дома свинаря», «бековы свиньи в сад забрались», «председатель свинаря к себе требует», «свинарский сын в школу не пришёл». От обиды и чувства собственной ничтожности Бек не смел в глаза никому посмотреть. Весь извёлся и простить себе не мог, что пошёл у жены на поводу и согласился на эту работу. А от обещанных чиновником пшеницы и чая не было ни слуху, ни духу.

А в селе стало обычным видеть пророческие сны и сочинять всякие небылицы. Одному приснилась мечеть в огне, другому — село, погрязшее в грехе и нечисти. В общем, земля в скверне, вода в скверне, а люди, все поголовно, в грехах погрязли. Если где-то что-то случалось, в этом были повинны свиньи и свинарь.

Терпение Бека лопнуло, и однажды утром он пришёл к председателю домой. «Да буду я жертвой пыли твоих ног, дай Бог тебе и твоим детям счастья, председатель! Умоляю, вызволи из этой напасти! Дети в школу не могут пойти. Жену к роднику не подпускают, говорят, там, где я и все мои домочадцы появляемся, всё оскверняется! Бог с ними, с чужими, родные дети меня чураются! Помоги мне, председатель, не то руки на себя наложу!»

Председатель и сам уже не знал, как дальше быть. Теперь они с Беком стали соратниками по беде. Дня четыре назад к нему заходили старики — Гулям и Хафиз — и выговаривали: «Семь колен предков ты из могил поднял! Где это слыхано, чтобы в мечети свинарник устраивали? Перед соседними сёлами нас опозорил! Вернуть бы надо свиней обратно, всю округу осквернили».

Раис расстелил перед Беком скатерть, чаю предложил. Но тому было не до угощений.

— Потерпи, брат, недельку-другую. Не сегодня-завтра, слово даю, в райцентр поеду. Зайду в райком, к председателю исполкома зайду, — пообещал председатель. — Я ведь был на днях в райцентре. Всё им сказал. Через неделю, говорят, зайди, мы твой вопрос в срочном порядке решим.

— Сытый голодного не разумеет, раис. Подожгут завтра мечеть, кто отвечать будет? Они?

Вечером вместе с директором школы председатель зашёл в чайхану. Надо было с людьми поговорить. Чайханщик сказал, что вчера днём вернулся имам, два месяца он провёл в Вахшской долине, братьев ездил навещать. Отношения у раиса с имамом были хорошие, и председатель очень надеялся на него. Он послал за имамом и Беком человека. Гонец ещё не успел уйти, как Бек сам вошёл в чайхану, еле слышно поздоровался и сел особнячком у входа. Чайханщик расстелил длинные скатерти и расставил видавшие виды чайники с металлическими скобами на трещинах, каждый стал выкладывать съестное. Бек развязал свой пояс-бильбак, в котором была завёрнута кукурузная лепешка, отломил кусочек и потихоньку положил в рот.

Позже появился имам лет пятидесяти, высокий, сухощавый, с короткой бородой с проседью, улыбчивый, со светлым лицом. Он ещё не успел снять кауши, как к нему навстречу поспешили люди. Председатель посадил имама рядом с собой и директором. Когда пиала прошла по кругу и завязалась неторопливая беседа, взгляд имама вдруг упал на Бека. «Отчего Бек сидит в стороне от всех и даже чайника ему не дали?» — спросил он у директора школы.

— Тахсир**, он месяц назад стал свинарём, и люди его чураются, а он сторонится их, — ответил директор.

Имам помолчал немного, потом взял свой чайник и пиалу, подошёл к Беку и сел с ним рядом. В чайхане воцарилась тишина. Люди на мгновенье замерли. Имам взял лепёшку Бека, отломил кусочек и съел, налил в пиалу чаю и протянул Беку, тот принял её дрожащими руками.

— Удивлены, сородичи? — неожиданно гневно заговорил имам. — По какому такому закону вы вынесли своему ближнему приговор. По закону шариата или по закону властей? Отвечайте же! — голос имама дрогнул, но он откашлялся и продолжил. — Нынче Бек стал свинарём по велению времени, не по собственной прихоти. Не он, так кто-то из вас сейчас был бы на его месте. И что тогда?

— Другого выхода у нас не было, почтенный, — кашлянув, сказал директор. — Чтобы не помещать их вместе с другой скотиной на колхозной ферме или в хлевах у людей, представитель райкома распорядился поместить их там. А потом, кто бы посмел ослушаться указания райкома?!

Имам окинул взглядом присутствующих, мулло Сайфулло, вытянув шею, преданно глядел на него. Имам догадался, откуда исходило распоряжение в отношении Бека. Этот недоучка часто позволял себе подобное в его отсутствие.

— Этот правоверный мусульманин ни в чём не виноват и не должен нести наказание ни за что. Или я не прав, мулло Сайфулло? — обратился к нему имам.

— Нет, почтенный. Примите мои извинения, домулло… Но я слышал из уст многих знатоков шариата, что держать свиней и использовать свинину в пищу — грех. Место, где пройдёт свинья, оскверняется. Место, где она пила воду, а свинарь умывался, считается осквернённым, — не поднимая головы, говорил Сайфулло.

— Это вы слышали от кого-то или читали? — спросил имам.

— Говорю же, слышал от почтенных людей, тахсир.

— Верно. Употреблять свинину правоверным запрещено пророком, да будет с ним мир. И мы не будем употреблять её. Но свинья — тварь божья, и сегодня правители велели, а веление правителя — для всех закон, и Бек принял на себя обязанность свинаря, дабы смотреть за свиньями, чтобы те не осквернили ваши сады и огороды. Однако, — имам повернулся к председателю, и голос его смягчился, — мечеть, хотя она теперь и разрушенная, — не место для свиней. Ведь мечеть — это дом божий. И вам, председатель, лучше знать, как теперь распорядиться.

В чайхане поднялся шум.

— Товарищи, года за два до войны в некоторые сёла завозили свиней. Мы тогда смогли отстоять свой колхоз под предлогом, что у нас нет условий! — председатель облокотился на подушку. — Вот уже год, как германская война закончилась, и опять появились эти свиньи. Как я ни отказывался, как ни уговаривал, — всё впустую! Сказали, свиней в Москву отправлять будем, а оттуда другие товары получим. Несколько дней назад я снова ездил в райцентр, передал им, что народ жалуется. Ответили, мол, погоди малость, найдём выход. Время такое настало, люди! Говорят ведь, греби веслом по течению!

— Главное, чтобы и слово руководителей не было нарушено, и народ был доволен. До первых дождей и холодов пусть переведут свиней к нижней окраине села, — посоветовал имам.

— Слыхал, Бек? Пока не решат, что с ними дальше делать, переведёшь их туда, — велел председатель.

Бек, подавленный, вышел из чайханы и направился к реке. Отрешённо трижды зачерпнул пригоршней воды и побрызгал на себя. Потом потянулся и глубоко вздохнул, его замутило. Он бессильно опустился на камень, в ушах звенело. Звон постепенно преобразился в протяжный крик соседа: «Рука Бека коснулась воды-ы-ы! Люди! Не пейте воду там, где он сиди-и-ит!»

* Раис — председатель.

** Тахсир — уважаемый, почтенный (обращение).