Наталия Мавроди

     (из серии рассказов «Картинки памяти, 1964, 1940-е – 1980-е»          

«Тук, тук, молоток – на волшебника похожий», – слышу песенку о Вартане-сапожнике, и вдруг совершенно неожиданно из какого-то дальнего  уголка памяти появляется картинка, за ней – вторая, третья…

Лето. Мы с бабушкой в Мариуполе. Мне – десять, брату – семь. Обязательный, для нас, тихий час. На улице – яркое солнце, спать совершенно не хочется. Я читаю заранее припрятанную под диваном книжку. За дверью тихие голоса: бабушки и мужской. Быстро прячу книжку и закрываю глаза. Дверь не скрипит, но по едва уловимому шороху слышу, как она открывается. Тихие шаги приближаются ко мне. Резким движением отворачиваюсь к стене, чтоб не выдать себя.

– Это Женина дочка, – тихо сообщает бабушка.

– Вай! – шёпотом восклицает мужской голос, – Женечкина дочка! Такая взрослая! Я Женечку помню такой.

– Ну, Миша – сколько лет прошло!

Шаги удаляются, дверь закрывается. Я быстро пролистываю в памяти  все семейные рассказы: бабушкины, мамины, маминых сестёр, брата… Неужели, тот самый легендарный Миша – второй муж тёти Лёли, маминой средней сестры?

По очереди одни рассказы наползают на другие: Миша, сапожник Миша, любимый всеми Миша.

«Как он помогал нам! – мысленно воскрешаю бабушкины неоднократные воспоминания о Мише. – Мы очень трудно жили до войны. Бедно. Хоть я и много работала: и шила на заказ, и преподавала «кройку и шитьё» в Доме культуры. Мы тогда уже остались вдвоём с твоей мамой. Колю призвали в армию, Тася уехала в Ленинград – её муж преподавал в артиллерийском училище. А Миша сапожником работал. Не только  ремонтировал обувь, но и шил. Деньги у него всегда были. Иногда с ним  расплачивались продуктами. А он с нами делился. Бывало,  кто-нибудь принесёт Мише курицу, он половину нам обязательно отдаст. А маму твою как любил! Не иначе, как Женечкой звал. «Женечка, Женечка». А тётю Лёлю баловал,  как ребёнка. Он-то старше на восемь лет. В шутку «лягушкой» называл – как в сказке «лягушонка в коробчонке».

Однажды Лёля отпросилась с работы –чтобы помочь мне с побелкой, потолки-то высокие, под четыре метра. А Миша должен был зайти после работы за ней. Приходит Миша и говорит:

– Поехали, Лягушка, шляпу тебе покупать.

– Зачем мне шляпа? – удивляется Лёля.

– Да вот сейчас шёл и встретил жену директора завода. Едет на извозчике в шляпе. Что ж ты хуже?

И что  ты думаешь? Настоял. Поехали-таки, купили шляпу точно такую же и на извозчике приехали домой. Причём, шляпа эта Лёле совсем  не шла. Она её и не носила потом. Но Миша был доволен, что у его жены шляпа, как у жены директора завода».

«Первый раз я замуж вышла рано, в семнадцать лет, – бабушкины воспоминания сменяют воспоминания тёти Лёли. – За Лопатина. Глупая была. Вот уж точно – фамилии соответствовал. И что в нём нашла? Дочка родилась. Ниночка. Мы оба не красавцы, а Ниночка – кукла: глаза большие, чёрные, носик чуть вздёрнутый, губки крохотные и волосы колечками. Кукла. Два года ей было – умерла от сибирской язвы. Не смогли спасти. Сначала пальчик почернел на ручке, температура высокая. Сгорела за несколько дней. Как не стало Ниночки, мы с Лопатиным сразу и развелись. Думала, жизнь закончилась. Ходила – ничего вокруг не видела.          

А тут, прихожу как-то домой, а мама говорит: «У нас гости: свататься к тебе пришли». Захожу – Миша-сапожник с мужчиной: оказалось – его отец. И  сообщают они мне, что пришли свататься, понравилась я Мише. Это было так неожиданно! Мы с Мишей были знакомы постольку-поскольку:  ходила на работу мимо его сапожной будки, иногда обувь ремонтировала, бывало, просто останавливалась – побеседовать. Парень хороший, но о новом замужестве совершенно не думала. Но согласилась. Откровенно говоря, мне не  столько Миша понравился, сколько его папа. Глаза добрые, смеющиеся, весь какой-то домашний, уютный. Наш отец тогда уже лет пять-шесть как ушёл к другой женщине. Видно – не хватало мне его.

Поженились мы с Мишей, сняли квартиру недалеко от его родителей. По выходным в гости к ним ходили. Мама его, бывало, сварит куриный суп с домашней лапшой (вкусно готовила) и всё Мише лучшие куски подкладывает: то белое мясо, то бёдрышко, а мне – шею или крыло. Ем, а в горле – ком. Обидно. Хоть второй раз замужем, а ума… Девчонка, в общем-то. Сколько мне было? Двадцать один? Двадцать два? Я-то понимала: сын единственный – потому она и старается. Понимала, что простить никак не может, что на гречанке женился – всё ему невесту присматривала из своих, чтоб из еврейской семьи. При мне, из вредности, по-еврейски  говорила. По-еврейски то – по-еврейски, но слово «пиндоска» я очень хорошо понимала. А отец посмотрит на неё строго и отвечает по-русски. Я быстренько поем, извинюсь и убегаю в сад. А сад у них к речке выходил. Как-то помню, села на берегу и пла-а-а-а-чу. Так себя жалко. Пришёл отец, сел рядом, обнял и долго разговаривал со мной, уговаривал, чтоб не обижалась на мать. Мол, она вредничает, но – добрая. Просто, к Мише ревнует.

А потом война началась. Миша на фронт ушёл. Меня в Германию угнали. Вернулась – кожа да кости. Когда мясом стала обрастать, даже испугалась, думаю: «Что за наросты у меня?». Маме сказала, а она улыбается: «Это ты человеческий вид приобретаешь». Чуть-чуть пришла в себя – Миша с фронта вернулся. Но какой-то не такой. Вроде и ласковый, и добрый, а в глаза не смотрит.

Вскорости, объяснение нашлось. Открываю как-то почтовый ящик, а там письмо из Одессы. Заклеено плохо, из него уголок фотографии выглядывает. Достала, а на фотографии – ребёнок, год ему, может – полтора. И надпись на обороте «Папе Мише от сына Миши». Одним словом, выпроводила я Мишу к сыну. Детей у нас с ним не было, а сыну расти сиротой – нехорошо. Мне хоть и четырнадцать уже было, когда отец ушёл от нас, но – пережила тяжело.

А Мише я сказала, чтоб и не приезжал, и не писал. Сказала, как отрезала. Коля несколько раз ездил к нему в Одессу, пытался свести нас. От Миши письма привозил. Всё он в них прощения у меня просил: мол, фронтовой роман. Предлагал начать всё сначала. А какое ж начало? Там – сын.

Потом меня посадили за то, что в концлагере была. Понравилось кому-то моё место секретарши – написали донос, что я в Германию добровольно уехала. Судили меня «тройкой». Завели нас – я и военный какой-то. За столом трое сидят. Ничего не спрашивали – приговор зачитали и, как предателей Родины, осудили на десять лет. Работала на лесоповале в вологодских лесах, на стройке. Освободили через шесть лет: Сталин умер, начались амнистии. Когда освобождали, предложили прочитать, кто донос на меня написал, а я отказалась. Зачем мне это? «А кто, – говорю, – шесть лет жизни мне вернёт?». Так читать и не стала.

Вернулась. Нужно жизнь сначала начинать. На работу устроиться трудно. Спасибо Коле – он, когда из армии вернулся, в райкоме комсомола работал – устроил на завод. Там я с Борей познакомилась. Он работал инженером в отделе механика. Высокий, статный, чуб смоляной, волнистый – красивый мужчина, настоящий казак (он ведь из казаков). От всех как-то особняком держался, а со мной почему-то откровенничать стал. Потом предложил сойтись. Жалко мне его стало: вдовец, троих детей вырастил, но сразу видно: нет женской руки в доме – неухоженный какой-то. Так и сошлись. Ой, представляешь, я сначала думала, что он – немой. Он и сейчас не очень-то разговорчивый, а тогда – совсем молчуном был».

«Не очень разговорчивый. Мягко сказано! По мне, так скорее – угрюмый», – прервала я воспроизведение тётиных воспоминаний и открыла глаза. Стрелки на часах приближаются к четырём. Наконец-то можно вставать! Я волнуюсь – представляю себе Мишу. Для меня – дядю Мишу. Если, конечно, это он, а не какой-то другой Миша. Но я почему-то совершенно уверена, что это – он. Фотографий его я не видела,  поэтому фантазирую: высокий, стройный, темноволосый, живые карие глаза, улыбчивый.

Выхожу. Нахожу бабушку с дядей Мишей на веранде. Бабушка нас знакомит. Миша-то – тот самый, но…полное разочарование! От придуманного мною портрета – только улыбчивость и живые глаза. Небольшого роста, толстенький, с редкими русыми волосами и небольшими светлыми глазами – совершенно непривлекательный. Какая жалость! От досады ухожу в сад.

Приходят с работы дядя Коля с тётей Лидой. Все вместе садимся ужинать – по случаю приезда гостя, накрываем в саду.

До появления дяди Миши, я считала самым весёлым человеком – дядю Колю. Шутки и остроты из него просто сыпались. Но, когда они сошлись вместе, я поняла, что предела совершенству нет. В тот вечер я так смеялась, что долго потом не могла уснуть, ощущая боль от смеха в щеках и в животе. Засыпая, я поняла, что на всю жизнь влюбилась в дядю Мишу.

Несколько дней, проведенных с дядей Мишей, пролетели незаметно. Было ужасно весело и интересно. Он отремонтировал всю обувь в доме, требовавшую ремонта.  Даже –мои пантолеты, которые, казалось, не подлежали восстановлению, и бабушка давно собиралась их выбросить. Но стараниями дяди Миши, я носила их ещё и следующим летом.  Каждое утро он ходил на рынок, покупал свежую рыбу, и они с бабушкой готовили разные вкусности: и жарили, и парили, и фаршировали. Бабушку он называл мамой.

Несколько раз днём приходила тётя Лёля, пока дядя Боря был на работе: чтоб его не волновать. Разговаривала с дядей Мишей деланно равнодушно. Но так «деланно», что даже мне это было видно. А ещё мне было грустно оттого, что тётя Лёля живёт с хмурым дядей Борей, а не с весёлым дядей Мишей и оттого, что дяде Мише нужно будет скоро уезжать.

Мне дядя Боря, в общем-то, ничего плохо никогда не делал, но я его побаивалась. Он всё время молчал и, вроде, как и присутствовал, и отсутствовал одновременно. Вся его забота была о винограднике, и свободное время он проводил там. Выписывал отовсюду разные сорта: и столовые, и винные. Книг по виноградарству и виноделию у него было множество! А для вина – целая лаборатория в летней кухне. Жадным он мне не казался, но тётя Лёля почему-то всегда угощала нас виноградом украдкой. При нём все чувствовали себя напряженно и, поэтому, к приходу дяди Бори с работы мы с братом старались уйти.

Спустя несколько месяцев, зимой, к великой радости нашей семьи, дядя Миша приехал к нам в Луганск. И мы в феврале пережили второй Новый год с Дедом Морозом в образе дяди Миши. Не знаю, как ему это удалось, но впервые приехав в наш город, и пробыв всего пять или шесть дней, он невероятным образом познакомился с директором Центрального универмага и с директором большого рыбного магазина на Центральном рынке.  В те времена, времена тотального дефицита, это было совершенно невообразимо.

В один из своих походов он взял меня с собой. Мы зашли в универмаг и сразу прошли в приёмную директора. Секретарша улыбалась дяде Мише так, будто бы он был министром, а директор встретил, как старого знакомого.

После отъезда дяди Миши, мы ещё месяца три ели разные дефицитные консервы. Каждому он сделал какой-то подарок: бабушке – замшевые туфли с маленькими пряжками, маме – белую блузу с жабо, тогда это было очень модно. Я стала обладательницей настоящих колгот (по тем временам это был шик) и рыжих гэдээровских брюк, предмета зависти девчонок во дворе. Что досталось папе и брату не помню, но без подарков они, знаю точно, не остались.

С тех пор связь нашей семьи с дядей Мишей не прекращалась. Мама, бывая в командировке в Одессе, останавливалась  у него, несколько раз он приезжал к нам, переписывались, поздравляли друг друга с праздниками.

Потом у дяди Миши стала болеть жена, возникли какие-то проблемы у сына,  и отношения ограничились поздравлениями к праздникам.

И вот, конец семидесятых. Моего мужа посылают в командировку в Одессу, на Центролит. О дяде Мише он знает только из моих рассказов, и поэтому считает, что обременять своим присутствием чужих людей неудобно. Гостинцы он передаст, но жить – только в гостинице.

Через неделю приезжает мой муж с невероятным еврейско-одесским акцентом и все разговоры только о дяде Мише. Конечно, ни в какую гостиницу его не отпустили. Поселили в той комнате, в которой любила останавливаться мама. Что особенного в той комнате? В ней было фонарное освещение – окно на потолке. И ночью можно было видеть звёзды.

Жил дядя Миша в самом центре города. Типичный одесский двор с наружными лестницами и гирляндами белья. Каждое утро он открывал окошко, выходящее на улицу, и клиенты ставили туда обувь для ремонта, с записками. Пока муж управлялся с делами, дядя Миша выполнял заказы, а потом они шли гулять по городу. Дядя Миша познакомил его со всеми  злачными местами, сводил в оперный театр «на Водяного»* и научил рецепту котлет из кильки, который стал впоследствии фирменным в нашей семье.

В последний раз я видела дядю Мишу, когда у нас родился младший сын – он приезжал нас поздравить.

К сожалению, я так и не побывала в комнате с окном на потолке. В свой приезд в Одессу, прошлась по улице, на которой жил дядя Миша и постояла у окошка, в котором когда-то выставлялась табличка с надписью «Ремонт обуви»…

«Тук, тук, молоток – на волшебника похожий…»

15 февраля 2014 г.

__________________________________________

* Михаил Водяной – (23.12.1924 – 11.09.1987) – артист оперетты, руководитель Одесского театра музыкальной комедии, который теперь носит его имя.