Матрос Карнавин провожал взглядом последний вагон уходящего поезда, которым он только что приехал. Перрон опустел. Пассажиры разошлись, станционные служащие пошли в служебки коротать дежурство до утра. Он осмотрелся. Вокзал почти не изменился с тех пор, как пять лет тому назад московский поезд увёз его, лишь кирпичи потемнели на фасаде. Против вокзала за железнодорожным полотном кое-где мерцали в ночи огоньки ещё не уснувших домов на околице шахтёрского местечка. Невольно нахлынули воспоминания прошедших лет. Он снял с плеч вещмешок, присел на свой чемодан и ушёл в раздумья…

Отец его погиб на фронте в первые же дни войны. Мать умерла от воспаления лёгких. Деды и бабули давным-давно отошли в иной мир божий. Так что после своих шестнадцати жил у тётки Фроси, отцовой сестры, у которой муж и сын воевали. Жилось им с тёткой тяжеловато. Приближался фронт. Как-то их сосед, безногий старик, бывший моряк, завидев его, когда тот возвращался из школы, приостановился, ткнул ему в живот инвалидной палкой и сказал:

– Да ты уже совсем взрослый! Нынче не время книжечки мусолить. Пора отчаянная. Воевать надо! Сам бы пошёл, кабы ногу пришили… А тебя в нахимовское запросто возьмут. Ты ж сирота! Сходи в военкомат. А то фриц вот-вот придёт, забреет на работу в Фатерлянд.

У него и в самого на этот счёт мысли всякие бродили, кровь юная бурлила. И он послушался старика, пошёл в военкомат. Но там сказали, что воевать ему ещё рановато. Тогда стал он просить, чтоб направили его в нахимовское училище. И военкоматовцы клюнули на его просьбу. Словом, через неделю сидел он уже в вагоне пассажирского поезда с направлением в кармане на учёбу в нахимовском училище в далёком Питере.

В нахимовское его взяли, и он пережил с ним целый год военного лихолетья. Но до конца не доучился. Нахимовцев после выпуска определяли в военно-морские училища, а он рвался на фронт, как и многие другие его сокурсники. Шли бои на Волге. Решалось многое. И его в числе ретивых недоучившихся курсантов послали на Балтфлот. Служил на миноносце. Матросом. Там встретил своё совершеннолетие, а потом и Победу. Теперь его направляли в североморское военно-морское училище. Дали двухнедельный отпуск. Решил он проведать тётку Фросю, побывать в родном шахтёрском крае.

– О чём задумался, матрос? – прервал его раздумья чей-то голос за спиной.

– Да есть, о чём… я в этих местах вырос, – проговорил матрос и обернулся. Перед ним был дежурный по станции в тёмно-синей униформе.

– На побывку, значит? Это хорошо! – сказал дежурный, улыбаясь. – Вам, видать, в город? Но трамвай будет только к утру. Да и чемоданчик у вас объёмистый. До трамвая – далековато. К тому же одному идти небезопасно. У нас тут сейчас уркаганят частенько. Особенно вон возле тех больших домов разбитых. Мозолят они глаза ещё с сорок третьего. И когда ими наконец займутся?.. Переждали бы в вокзале до утра.

Карнавин посмотрел в ту сторону, куда кивком головы показал дежурный, и где за пристанционными тополями да акациями чернели силуэты строений.

– Ну, вы даёте!.. Мне ли, военмору, бояться каких-то урок? – сказал матрос, подымаясь и поправляя бескозырку с тонкими ленточками, на которых золотились якорьки.

– Бережёного бог бережёт, – сказал дежурный и направился к вокзалу. Карнавин перекинул через плечо вещмешок, взял чемодан и пошёл по перрону вдоль железнодорожной линии, блестевшей рельсами в желтоватых отсветах привокзального освещения.

Майская ночь благоухала томными запахами цветущих акаций, замешанных на шахтных и заводских дымах. Он любил эти запахи. Они напоминали ему его детство и юность. Он вдыхал их полной грудью. «Здравствуй, Донбасс, земля моя!» – словно шептал ему весенний ветерок, внезапно прилетевший издалёка.

Так шёл он, улыбаясь сам себе, как вдруг у водонапорной башни, бог весть откуда ни возьмись, выросли перед ним тёмные фигуры – трое парняг в низко надвинутых кепках.

– Закурить не найдётся, братишка? – сказал передний из них.

– Не курю я, ребята, – чувствуя недоброе, едва успел проговорить он и тут же услышал шаги позади себя. Хотел было обернуться на шум, но не успел – на голову ему обрушилось что-то тяжёлое. Он упал, стукнувшись головой об рельс. Бескозырка покатилась по щебёнке между шпалами.

– Хватай его за рычаги, а я барахло прихвачу, – сказал один из парняг. И поволокли его в одно из тех разбитых строений, про которые говорил ему дежурный по станции. Этот же дежурный, идя поутру домой с дежурства, заметил между рельсами бескозырку. Вспомнил матроса, и словно что-то кольнуло его в сердце.

– Говорил же ему… Эх, молодость, – прошептал про себя дежурный, поднимая бескозырку. Он вернулся на вокзал, зашёл к дежурным милиционерам… Вскоре линейная милиция неподалёку от станции в одном из разбитых домов отыскала бездыханного матроса Карнавина. Без головного убора.

Похоронили его на бугру, над балкой. Бескозырку положили ему на грудь.