Юрий Гашинов

Окончание

Дежурила его студенточка через две ночи на третью. Двое суток капитан торопил стрелки часов. По радио слушал московское время почти каждый час. Газеты читал, перелистывал книгу про полководца Суворова, а сам всё о Бэлле думал. Даже когда его током шибало на электропроцедуре. Зато на третий вечер у комбата случался праздник.

Цок да цок, цок да цок – стучали каблучки по коридорной плитке дореволюционной выделки. Эту походку Семён узнал бы из тысячи. Даже попытался прошлым вечером в соответствующем ритме стих составить, но ничего не вышло.

Еще в начале, на послеоперационном осмотре у заведующего, комбат упомянул о своем фармацевтическом прошлом. А когда активно пошёл на поправку, исчезла муть в голове и перестало его водить, подрядился Семён сестричкам помогать. Не приучен был сельский паренек без дела сидеть. То сводную рапортичку по расходу медикаментов составит, то поможет рассортировать лекарства по группам учёта и хранения. Ну а вечерняя раскладка препаратов для раненых и вовсе за ним закрепилась. У каждой палаты на посту маркированная плоская коробка, разделённая перегородками. Ячейка нумерована той же цифрою, что и кровать. Очень удобно. Зашла сестричка и наделила пациента порцией лекарств, в соответствии с листом назначения. Семён, например, лежал на третьей койке, а майор Николай Иванович – на седьмой. Комбату причитался один порошок и две таблетки, майору же давали микстуру и ещё три разных таблетки.

Листы назначения поначалу казались Семёну китайской грамотой. Известно, какой почерк у врачей, будто курица лапой чиркала. Зато возникал повод лишний раз к своей симпатии обратиться. Каждый раз, встречаясь с ней взглядом, он готов был высказать, выплеснуть свои эмоции. Сказать, что влюбился с первого взгляда. Ему и дышалось легче в её присутствии, и ничего нигде не болело. Но робел и всё больше молчал, вздыхая. Утром на её дежурстве подхватывался раньше всех. А она уже выглядела свежей, умытой и деловитой донельзя. Как будто и не было бессонной ночи и насыщенного институтского дня.

Вот только худенькая была. По деревенским меркам красоты студенточка не дотягивала в весе килограммов пятнадцать. Да оно и понятно – учиться и работать одновременно, ох как тяжело. И паёк здесь в тылу слабоватый. На фронте тоже голодали но, бывало, и от пуза ели. Однажды, в прошлом году, когда выбили внезапно немца из небольшой деревушки, досталось на роту два грузовика с продуктами. Один, как положено, трофейщикам отдали. А во втором, полусгоревшем, оказались рыбные консервы – сардины в масле и большая бочка с ромом. Запасливый Чапкевич целых две недели кормил командира деликатесом. Это французское слово, обозначающее редкий продукт, комбат узнал от бойца Елагина – бывшего на гражданке циркачом.  Тот с малолетства при манеже по Европам разъезжал. Даже во Франции побывал со своей труппой.

Из госпитальных харчей собрал Семён за пару недель небольшой гостинец для своей симпатии. Плитку шоколада, микроскопическую баночку паштета иностранного и полтора десятка баранок-сушек, что давали к утреннему чаю. Ему-то они без надобности были. Кусать и жевать комбату не разрешалось. Опять же, повезло капитану позавчера. Принесли в палату большой подарок – посылку от американских рабочих. Разыгрывали, по справедливости, не глядя. Лейтенант Петрунько засовывал руку в торбу, а майор, отвернувшись, говорил, кому это достанется. Семену выпал станок бритвенный из хорошей стали и кусочек туалетного мыла, пахнущего розой, в красивой упаковке. Целый день комбат воображал, как он преподнесёт в подарок продукты и мыло, и как всплеснёт руками Бэлла, смущённо улыбаясь, а может даже и поцелует его в здоровую щёку. Нет, наверное, не поцелует. Репутация в госпитале у неё очень серьёзного человека. Вольностей себе никаких не позволяла. Раненые народ информированный, а мужики сплетничают не хуже баб. Особенно на тему – кто с кем, и где, и как.

Заготовленную заранее речь Семён повторил раз пять. А всё равно, когда вручал гостинец, получилось сухо и казённо, как на политзанятиях. Хотелось сказать, как она ему нравится, стих прочитать поэта Есенина. Рассказать о той жаркой волне, которая подкатывает к груди, когда он видит фигурку в белой шапочке и халате, склонившуюся над перевязочным столиком, или поправляющую прядку темно-русых волос, с видимой на свету рыжинкой.

Не получилось. Не нашёл тех нужных слов, которые готовил загодя. Всё смешалось в голове. Только смог прошептать: «Я жду тебя очень! Каждый раз жду».

В старинном четырёхэтажном здании на Остоженке до революции располагался доходный дом. Во время гражданской какой-то период там обитали курсанты – будущие красные командиры. А с тридцать шестого года дом передали под общежитие для медиков. Поскольку наука о здоровье человека требует сосредоточения и усидчивости, в читальном зале, да и жилых комнатах царила почти академическая тишина. Право, и неудобно было шуметь, громко смеяться под суровыми взглядами корифеев медицины, чьи портреты украсили холл, лестничные марши и зал рекреации. И студенты, на третьем году войны, всё больше бывшие фронтовики, комиссованные по ранениям. Половина ребят в гимнастёрках с красными, желтыми нашивками, многие на костылях или с палочками. Люди ответственные, партийные, к эскападам не склонны.

В этом общежитии на третьем этаже (девочек селили на верхние этажи) вот уже более года проживала наша студентка. Утром, сдав смену в госпитале, она добросовестно отслушала две лекции. Практикум по биохимии продремала в уголочке. Всё-таки почти двое суток на ногах. И теперь, добравшись до своей обители, имела два доминирующих, противоречащих друг другу желания – наесться и выспаться. А вот что будет первым, Бэлла пока для себя не решила. Пройдя холл, она, по привычке, заглянула в читальный зал. За четвертым столом сидела рослая тоненькая брюнетка – соседка по комнате Зойка Черток. Увидев Бэллу, хохотушка Зойка призывно махнула рукой. Оптимизма и энергии у неё хватало за двоих. Да и жизненного опыта было поболее, чем у Бэллы. И замужем побывала, и развестись успела. А сейчас крутила роман с лётчиком.

– Подруга, что-то неважно выглядишь. Опять, небось, в операционную ходила? Ты же – постовая сестра!

– Зоя, таких навыков по хирургии, как у себя в госпитале, я еще долго не смогу получить. Да и не люблю филонить. Делать, так делать!

– Ой, какая ты правильная. Умереть и не жить!

– Не выделывайся, Зойка. Собирай манатки и пошли домой. Я утром перед занятиями карточки отоварила. Будем варить овсяный кисель. Есть ещё бублики и шоколад к чаю.

– Вот замечательно! А у меня картошечка и вяленый лещ.

– Откуда дровишки?

– От Лёшки вестимо, – ответила, перефразируя Некрасова, брюнетка. – Он вчера летал в Красноярск. Кое-что мне подкинул.

– Зойка, я тебе не говорила. У меня в госпитале появился воздыхатель. Ухаживает за мной на каждом дежурстве. Голубоглазый, с орденом, в капитанском звании.

– Что, новый хирург?

– Нет, из раненых. Я три недели тому назад ассистировала заведующему. Это когда Петров заболел. Капитана как раз и привезли с санитарного поезда. Но он не знает, что я тогда ему щеку зашивала. У него сложное ранение было – трещина верхней челюсти, выбиты два зуба, раздроблены кости гайморовой пазухи и рваная рана мягких тканей лица. Но сделали мы тогда его как конфетку. Швы когда снимали я посмотрела.

– Бэллка, ты что влюбилась? Ты о капитане и его челюсти так говоришь, будто стихи о «Советском паспорте» читаешь. Глаза горят, щёки пылают.

– Да, нравится он мне. От него такая волна душевности идёт. Простоват, правда. Но что ты хочешь – сельский паренёк с Черниговщины. Хотя и с образованием, он фармацевт.

– Где он орден успел схватить, провизор твой? Небось в благодарность за сульфидин для начальства.

– Дура ты, Зойка! Цинизма в тебе избыток. Пехотинец он, с начала войны. Сейчас командует стрелковым батальоном. А начинал со взводного.

Такого рода пикировки постоянно возникали между подругами. Каждый отстаивал своё мнение, порой диаметральное убеждениям другого. Дулись, обижаясь друг на друга, но потом мирились. Жизнь заставляла быть терпимыми. Да и нуждались девчонки друг в друге. Когда кто-нибудь из живших в комнате собирался на свидание, одевали барышню всем миром. Туфли жертвовала Бэлла. У Зойки забирали перелицованную юбку, у Женечки – шелковую блузку. Жакет и сумочку отдавала Валя. Тут же, по ходу, одежка подшивалась по фигуре и получался – шик, блеск, красота!

Сидевшие в читалке коллеги уже давно шикали на расшумевшихся подружек.

– Идем уже, там доскажу, – Бэлла резко направилась к лестнице.

– Бэлла, а что тот генерал, который пробовал за тобой ухаживать?

– Он хоть и контуженный, но замуж звал вполне серьёзно. При выписке свой денежный аттестат мне предлагал.

– Вот, была бы молодой генеральшей. Ездила бы на занятия на «Эмке» в каракулевом саке, а не в задрипанном пальтишке.

Бэлла подняла глаза на подругу. Увидела как растянулись в улыбке полные губы:

– Да ну тебя к чёрту с твоими подначками. Недаром и фамилия у тебя соответствующая. А что касается генерала – так он старик. Ему сорок четвёртый год пошёл.

В комнате было свежо. На батарее сохло незамысловатое девичье бельишко.Бэлла сразу переоделась в байковый лыжный костюм, в котором два года тому назад отправилась из Павлограда в эвакуацию. Затем выложила на стол горку продуктов и отдельно – гостинец от Семёна.

– Я полежу немножко, а то спина что-то беспокоит.

– Ты поспи, а я пока картошечку отварю, на стол накрою. Ой, что это такое? – Спросила Зоя, вертя в руках баночку с паштетом. И сама же перевела с французского, –фуа гра – паштет из гусиной печени. Откуда он у тебя?

– Капитан подарил, вместе с шоколадом и сушками.

Про мыло Бэлла решила не распространяться. С начала войны даже хозяйственное, темно-коричневое, являлось дефицитом.

На родной и привычной кровати дремалось нынче свободно и сладко. Две соседки по комнате дежурили с полудня в городской больнице на приемном покое. А третья – Женечка, с которой Бэлла делила койку, ночевала сегодня у родителей, живших в ближнем Подмосковье.

К ужину Зойка выставила полбутылки красненького. Девчонки выпили по рюмочке и слегка захмелели. Конечно, подруге не терпелось узнать все подробности. А Бэлле и сказать-то было нечего. Не будешь же хвастаться, что Семен умеет пахать, боронить, сеять. Может сколотить стол и табуретки. Один раз ходил в рукопашную и зарубил саперной лопаткой немца. А потом его вырвало, и после боя он напился. Это было давно, в сорок первом. А сейчас комбат уже больше года не употребляет вообще. Потому, что дал зарок не пить до конца войны.

– Ну, а целовались-то хоть?

– Нет ещё, у него половина лица под повязкой. Я его поцеловала в щёку. Мне рядом с ним хорошо. Спокойно и надёжно. Он хоть и молоденький, но мужчина, а не кисель какой-нибудь.

*  *  *

Спала Бэлла до рассвета младенческим безгрешным сном. И привиделось ей, как в вишневом панбархатном платье и лаковых туфельках, тех, что остались в Харькове, спешит она на свидание к Семёну. А вокруг все с букетами, радостные, танцуют, поют и плачут – значит война кончилась! Урра!...

От автора

В сорок четвертом Иван Пырьев снимет фильм «В шесть часов вечера после войны»*. И что удивительно, финал картины в деталях повторит сон нашей 

Студентки 

Комбат примет полк и встретит победный май в Курляндии. А до этого ему ещё предстоит получить от своей будущей жены семьдесят два письма и две новогодних открытки.Но стать семьёй они смогут только в тысяча девятьсот сорок шестом году.

А пока, до конца войны оставалось шестьсот двадцать семь дней и ночей.