"Слово о друге" - глава из книги Кима Иванцова «О друзьях-товарищах», была напечатана в журнале «Пионер» № 11 за 1972 год.

Ким Иванцов (1926-2016)

 Глава из книги Кима Иванцова «О друзьях-товарищах»

Невысокий подвижный паренек в заломленной на затылок кепке, из-под которой выбиваются светлые волосы. На плечах видавший виды пиджак, под ним майка-безрукавка. На брючном ремне самодельная медная бляха в виде орла — предмет особой гордости владельца и источник постоянной зависти его сверстников...

Таким я впервые увидел Сергея Тюленина. Было это летом 1938 года. Мы в тот год оба перешли в пятый класс.

Как большинство наших ребят, Тюленин любил купаться в реке, прыгал с обрыва «ласточкой», отчаянно нырял. У него водились всех ви­дов рогатки, пистолеты, стреляющие горохом, и деревянные сабли. Мы вместе гоняли по пыльным улицам тряпичный мяч и, чего греха таить, не один раз совершали набеги на сады пригородного колхоза. А когда начался учебный год, пошли в одну и ту же школу.

*

Детство Тюленина было далеко не безоблачным. Семья большая — девять детей. Старый, больной отец, Гавриил Петрович, с трудом мог её содержать, и Сергей всегда старался хоть чем-нибудь ему помочь. В седьмом классе Тюленин решил поступить в училище трудовых резервов.

— Одним ртом в семье будет меньше, — объяснил он мне.

Некоторые ребята, в том числе и я, присоединились к Тюленину. Нам хотелось поскорее стать взрослыми.

9 октября 1940 года на большой перемене мы отправились в горсовет, чтобы записаться в ремесленное. Хотели в железнодорожное, но, оказалось, из нашей Ворошиловградской области в эти училища не берут.

Человек, с которым мы разговаривали, спросил, учимся ли мы. Получив утвердительный ответ, он расправил пышные, как у Буденного, усы и скомандовал:

— Кру-гом! Учиться ша-агом марш!

Сергей разочарованно сжал тонкие губы и первым уныло побрел к выходу.

*

В шестом классе мы с Сергеем были на районной олимпиаде детского творчества. Она проходила в клубе имени Ленина.

На сцену вышел крепкий, коренастый юноша. Русые волосы старательно приглажены. Большие с длинными ресницами глаза добродушно смотрят на публику. Отутюженный костюм, белоснежная рубашка. Всё сидит на нем ладно, аккуратно, празднично.

Юноша широко улыбнулся и стал читать свои стихи:

И рыбу я люблю ловить

Со школьными друзьями,

На берегу уху варить

С картошкой, с карасями.

Люблю я шелест камыша

И взлет днепровской чайки...

Зал дружно аплодировал поэту.

— Е-щё, е-щё! — требовали слушатели.

Решительно вскинув голову, юный поэт сказал:

— Добре, — и прочитал еще одно стихотворение, на украинском языке.

— Здорово, а? — сказал Сергей. — Надо с ним познакомиться.

Знакомство состоялось очень скоро — на следующий день. Мы шли куда-то по аллее парка, и Сергей, оживленно разговаривая, сломал подвернувшуюся под руку ветку. На него коршуном налетел невесть откуда взявшийся парень.

— Зачем л-ломаешь? Ч-человек посадил дерево, а ты его попортишь! — выпалил он, слегка заикаясь.

Сергей резко повернулся, сжав кулаки. Однако, узнав вчерашнего поэта, опустил руки и сконфуженно произнес:

— Да я так, нечаянно...

Парень миролюбиво улыбнулся:

— Ну, если нечаянно, прощаю. — и протянул руку: — Олег Кошевой.

*

Тюленин много читал. Особенно о героях гражданской войны и об авиации. Нравилась ему поэзия Маяковского. Помню, он с увлечением декламировал «Товарищу Нетте пароходу и человеку». «Прозаседавшиеся», «Подлиза». «Хорошее отношение к людям», «Даешь изячную жизнь».

Раздобыв интересную книгу. Сергей забывал обо всем на свете. Читал и дома, отложив в сторону учебники, читал и на уроках. И тогда в дневнике его появлялись неважные отметки. Как-то библиотекарь Елена Ивановна сказала Сергею:

— Есть, Тюленин, книга о Котовском, которую ты спрашивал. Да только не знаю, давать ли ее тебе...

Сергей удивленно посмотрел на нее.

— Говорят, ты читаешь на уроках,— продолжала она. — Хорошо то, что в меру...

Сергей смущенно опустил голову и, помолчав, сказал:

— Этого больше не будет.

А уж если Тюленин давал слово, то держал его крепко...

*

Мы не раз слышали о будущей войне. И готовились к ней. На уроках военного дела изучали винтовку, с завязанными глазами умели разобрать и собрать затвор, стреляли из малокалиберки, учились бросать гранаты. В кружках ПВХО готовились к противовоздушной и противохимической обороне, тренировались в надевании противогазов. Сдавали нормы на значок «Готов к ПВХО» и с гордостью носили на лацканах пиджаков новенькие блестящие значки.

В марте 1940 года, когда Сергея принимали в ОСОАВИАХИМ, моего друга спросили:

— Как у тебя с дисциплиной?

— Дисциплина, — неуверенно начал Тюленин. глядя в сторону,— ...дисциплина посредственная...

— Надо, чтобы была отличная,— заметил сидящий за столом президиума военрук Небытов. — В нашем деле без крепкой дисциплины никак нельзя. Так ведь?

Сергей утвердительно кивнул.

С каким благоговением смотрели мы на военных, время от времени появлявшихся в нашем шахтерском городке! И с нетерпением ждали, когда и нас призовут в армию, хотя до этого было еще далеко...

А пока что увлекались физкультурой, воспитывали в себе силу воли. Особенно мы любили гимнастику. Тренировались на кольцах, турнике, брусьях, прыгали в высоту и длину, лазили по пожарным лестницам. Во время каникул устраивали ближние и дальние походы. Однажды, возвращаясь с реки Каменки, попали под сильный ливень с градом. Сергей предложил снять рубашки и принять этот не совсем обычный душ. Подгоняемые ветром крупные капли дождя и увесистые зерна града, больно хлестали тело. Сжав зубы, мы терпели, старались не проявить малодушия. Домой пришли в синяках.

Или, бывало, лезем по крутому обрыву, и Сергей говорит:

— Представь себе, что это на войне, там ведь не станешь выбирать дорогу.

И мы взбирались на кручу. Срывались, летели вниз кубарем и снова карабкались вверх, до крови обдирая руки и ноги.

*

В те годы весь мир восхищался полетами Чкалова, Громова, Гризодубовой, Коккинаки, Ляпидевского, Мазурука. И мы все мечтали стать пилотами. А Тюленин прямо-таки грезил авиацией. В последний предвоенный год он даже китель носил, как у летчиков, с настоящими «летчицкими» пуговицами.

Во время войны с белофиннами в 1939 — 1940 годах Сергей тщательно следил за сводками о действиях нашей военной авиации.

В школе мы слушали его рассказы о воздушных боях. Сергей хорошо знал типы самолетов, помнил фамилии отличившихся в боях пилотов.

Как-то приехал в Краснодон Герой Советско­го Союза летчик Александр Иванович Белогуров, о подвиге которого мы читали в газетах.

1 марта 1940 года в клубе имени Ленина была назначена встреча с ним. Мы с Сергеем пришли за час, однако в клуб пускали только по пригласительным билетам. Милиционеры едва сдерживали натиск желающих послушать героя — их оказалось гораздо больше, чем мог вместить клуб. Под напором толпы мы все же втиснулись в зал и с восхищением слушали Александра Белогурова. Он рассказывал о том, как был подбит его бомбардировщик, как он вынужден был приземлиться на вражеской территории и, раненный, пробирался к своим.

Помню, как горели глаза Тюленина в тот вечер.

Через несколько дней в этом же клубе мы смотрели кинофильм «Истребители». Песенку летчика, главного героя, роль которого исполнял Марк Бернес,— кстати, его тоже звали Сергеем—«В далекий край товарищ улетает...» мой друг потом часто напевал. Сестра моя Нина рассказывала, что Сергей пел ее и во время оккупации, когда был в «Молодой гвардии».

В седьмом классе осенью Тюленин записался в авиамодельный кружок. Он помещался в небольшой комнатке под лестницей. Я не раз бы­вал там и до сих пор помню, с каким старанием натягивал Сергей марлю на скрепленные клеем и нитками палочки — будущие крылья модели.Той же осенью случилось событие, особенно взволновавшее нас. Вот что я писал о нем в дневнике:

«18 ноября 1940 года. Сегодня в школе появился старший лейтенант. Он записывал желающих учиться в Ворошиловгрядской специальной школе Военно-Воздушных Сил. Записывал он только десятиклассников. Жаль!».

«22 декабря. После уроков завуч Григорий Абрамович Резников объявил, что прием в Ворошиловградскую спецшколу ВВС продолжается. Принимают учеников седьмых—десятых классов. В ответ мы дружно грянули «Ура!». «Кто хочет перейти в спецшколу,— сказал завуч,— послезавтра в военкомат. Там все ра_сскажут подробнее».

«23 декабря. Когда же, наконец, наступит завтрашний день?»

«24 декабря. Утром Тюленин, я и другие ребята ходили в военкомат. Полное разочарование: семиклассников не берут. Из восьмых-десятых классов — пожалуйста. Тюленин сказал, что, может быть, в военкомате напутали и нам стоит съездить в Ворошиловград».

«25 декабря. Ворошиловград. Трехэтажное с колоннами здание на окраине города. Над дубовой дверью золотом написано: «Ворошиловградская специальная средняя школа Военно-Воздушных Сил». Долго топчемся в нерешительности, не осмеливаясь войти. Наконец, тщательно вытерев ноги, открываем дверь. Дежурный посылает нас на второй этаж, и мы предстаем перед высоким молодцеватым капитаном. С завистью смотрим на его форму, петлицы. выправку. Нам бы все это! Капитан, взглянув на наши документы, отрицательно качает головой: «Вам еще рано. Заканчивайте семь классов и, пожалуйста, приезжайте».

*

К 10 июня 1941 года мы сдали экзамены и получили свидетельство об окончании семи классов. Впереди были каникулы, свобода. Однако Сергея занимало другое. Он решил поступить на работу, чтобы помогать отцу.

После непродолжительного и не очень торжественного собрания мы с Тюлениным долго сидели в классе, строя планы на будущее.

— Работа работой, а учиться все равно надо, пойду в вечернюю школу,— тихо сказал Сергей.

Неровным почерком он написал на доске: «Последний день — учиться лень».

— Сколько раз мы, Кимаша, писали эту фразу! — сказал он задумчиво. — А вот только сейчас понятна вся ее нелепость...

По непривычно тихому коридору мы вышли в школьный двор, где недавно с ребятами посадили деревья. После дождя молодые тополя и акации сверкали на солнце свежей зеленью. Сергей положил мне руку на плечо:

— Помнишь, как Чехов говорил: «Если каждый человек на куске земли своей сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша...» Вот и наш след на земле... Пройдет несколько лет, вырастут посаженные нами тополя, и новые ученики скажут нам спасибо...

На минуту он задумался, а потом с тревогой опросил:

— А вдруг не скажут?

Насупил брови, но тут же рассмеялся:

— Придет же в голову такое...

*

И вот грянула война, сразу перечеркнув все наши мальчишеские надежды. Да и только ли мальчишеские?

Первое, о чем мы думали, услышав о войне,— как можно быстрее попасть на фронт. Мы были уверены, что война продлится недолго, два-три месяца, и страшно боялись опоздать.

Уже 23 июня мы с Сергеем были в военкомате. Райвоенком, старший политрук Войтанник, усталый, осунувшийся, даже не стал с нами разговаривать. Буркнув «Не мешайте работать», он скрылся за дверью своего кабинета.

Целыми днями мы бесцельно бродили по городу. Тут и там висели листки, извещавшие, что Краснодон находится на военном положении. Работники милиции и военкомата ходили с противогазами. Это еще больше усиливало тревогу и желание поскорее попасть на фронт.

Так прошел месяц. 3 августа Сергей прибежал ко мне на рассвете с новостью:

— В больницу раненых привезли.

Мы выскочили на улицу. Второпях нарвали в палисаднике цветов и что было мочи понеслись к больнице, в противоположный конец города.

Неподалеку от больницы стоял санитарный эшелон. Народу, несмотря на ранний час, собралось много. У всех были цветы, фрукты, узелки с домашнейснедью. Врач, приехавший с эшелоном, взобрался на кабину автомашины, поблагодарил краснодонцев за сердечную встречу и попросил освободить дорогу для разгрузки раненых. Толпа попятилась. Многие стали тут же помогать санитарам. Тяжелораненых осторожно укладывали на носилки, легкораненых наперебой приглашали к себе домой.

Позднее мы с Сергеем часто бывали в госпитале. Помогали медсестрам, писали раненым письма, читали газеты и книги, сводки Совинформбюро, бегали на базар за самосадом. Общительный характер Тюленина, его доброе сердце радовали измученных людей, и на какое-то время они забывали о своих страданиях, горестях первых утрат.

*

На шоссе день и ночь, поднимая облака пыли, скрипят подводы беженцев, нервно сигналят автомашины, нагруженные имуществом эвакуируемых учреждений, устало и нехотя бредут стада коров и овец. Иногда в этот поток вливаются машины с ранеными. Все торопятся на восток...

Мы с Тюлениным каждый день ходим в райком комсомола. Мы еще не комсомольцы, но в райкоме нас хорошо знают, особенно первый секретарь Прокофий Иванович Приходько (или попросту Проня) и заведующая сектором учета Валя Герман. Они нам часто дают поручения.

Большую часть времени мы проводим на шоссе, чем можем, помогаем беженцам: выносим в ведрах воду, объясняем, как проехать, рассказываем, о чем сообщалось в последних сводках Совинформбюро. Сводки весьма неутешительны: фронт быстро приближается к Краснодону.

Однажды у клуба имени Горького рядом с водоразборной колонкой остановились машины с детьми. Дети с жадностью набросились на воду. Сергей вдруг предложил:

— Здесь же недалеко сад, у того деда, знаешь, его куркулем зовут. Натрусим яблок ребятишкам -— куркуль от этого не обеднеет.

Я согласился. Мы бежим к саду, но у калитки натыкаемся на хозяина. Останавливаемся, не зная, что делать. Эх, будь что будет — подходим к «куркулю» и рассказываем ему, в чем дело. Взгляд «куркуля» постепенно добреет. Он спрашивает:

— А не врете?

— Нет, дедушка, честное слово.

«Куркуль» идет в сад и вскоре возвращается с полным ведром отборных яблок.

— Ведро не забудьте принести,— строго наказывает он.

*

В Краснодоне полным ходом идет эвакуация. Распахнутые окна и двери покинутых домов, взорванные шахты. Из труб валит сизый дымок — сжигают архивы. Из госпиталей вывозят раненых.

Воинские части наводнили город, и нам казалось, что теперь будет легче попасть на фронт. Но эти надежды оказались напрасными. Трудно перечислить всех, к кому мы обращались в те дни. Просили, умоляли, требовали, доказывали... Наконец, пустили в ход обычную хитрость: прибавили себе по нескольку лет. Глядя на меня, некоторые командиры нет-нет да и задумывались, но небольшому и худенькому Тюленину никто не верил.

Однажды моя сестра Нина передала нам просьбу Вали Герман зайти в райком комсомола. Не мешкая, мчимся с Сергеем к знакомому серому зданию.

— Вас ждут, — Валя указала рукой на угловую комнату.

За столом, заваленным какими-то бумагами, сидели двое военных. Как я узнал позже, это были работники штаба восемнадцатой армии, старшие политруки Коробов и Попов. Один из военных оторвался от бумаг:

— Вы к кому, ребята?

— Валя сказала, чтобы мы зашли.

— А, Валя... — неопределенно произнес политрук.— Садитесь.

Мы робко присели на краешек дивана.

— Ваши фамилии Тюленин и Иванцов?

Мы согласно закивали.

— Так-так, — задумчиво протянул политрук и спросил: — Сколько же вам лет?

— Мне шестнадцать, — поторопился Сергей.

— Н-да. Не густо... Ну, а тебе?

Я был на год моложе Сергея, однако выпалил:

— Через месяц будет восемнадцать.

— А если точнее, без вранья?

«Была не была» — проносится в голове, и, подняв голову, смотрю прямо в глаза старшего политрука и повторяю:

— В самом деле восемнадцать.

Небольшая пауза, раздумье, а потом — как обухом по голове:

— Что ж, можете идти. Вышла ошибка.

Так и не поняли мы в тот день, кто эти военные и что им было надо от нас.

Утром меня снова вызвали в райком. Я надеялся встретиться там с Сергеем, но его не было. Со мной долго беседовали политруки, рядом с ними сидели первый секретарь Краснодонского райкома партии Василий Кондратьевич Нудьга и заведующий военным отделом райкома Алексей Григорьевич Берестенко. Мне предложили работать в подполье, если Краснодон будет оккупирован. Я охотно дал согласие и попросил взять и Сергея Тюленина.

_        — Возьмем, обязательно возьмем. — сказали мне.  — А пока своему другу ничего не говори. Никому ни слова.

*

Осенью 1941 года в жестоких боях частям Красной Армии удалось задержать фашистов на реке Миус. По-видимому, отсутствие необходимых резервов побудило наше командование бросить на фронт и партизанские отряды, сформированные на неоккупированной еще территории Донбасса. Так зимой 1941 года попал на фронт и Краснодонский партизанский отряд бойцом которого я стал. На фронте мы вели разведку, прерывали связь противника, уничтожали его огневые точки. Нередко вместе с воинскими частями наш отряд удерживал участки обороны, отбивая атаки гитлеровцев.

Весной 1942 года партизанские отряды, в том числе и наш, были отозваны с фронта и направлены на восстановление угольных шахт, я пе­решел в Краснодонский истребительный батальон. Вскоре в Краснодон со строительства оборонительных сооружений под Ворошиловградом в родной город возвратился и Сергей Тюленин

Как-то в середине июля, в свободный от службы жаркий день, мы долго бродили с моим другом по пыльным улицам. Вспоминали школу учителей, товарищей. Около райкома комсомола остановились.

— Помнишь, — сказал я Сергею, — у Островского: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз...»

— И мы проживем ее так, — перебил меня Сергей, — что не будет стыдно ни нам, ни нашим отцам. Никто не скажет, что в дни, когда над Родиной нависла опасность, мы забились в нору.

Я пристально посмотрел на друга и спросил:

— Так что же ты все-таки решил?

— Остаюсь в городе,— ответил он.— Не таращи глаза. В армию, сам знаешь, мне не попасть. А в эвакуации, в Ташкенте, делать нечего... Кое с кем из ребят уже договорился. Они тоже не собираются сидеть сложа руки. Мы будем бороться.

«Будем бороться!» — это прозвучало как клятва.

Мы распрощались. Навсегда. 19 июля 1942 года со своей воинской частью я ушел из Краснодона. На следующий день в город ворвались фашисты.

Невысокий, худенький, плохо одетый, но цепкий, сильный и волевой — таким остался в моей памяти Сергей Тюленин. Эти качества его ха­рактера и сильно развитое чувство товарищества в полной мере проявились, когда Сергей работал в «Молодой гвардии». Моя сестра Нина, да и другие оставшиеся в живых молодогвардейцы не раз рассказывали об этом мне. Когда Сергей узнал об арестах, то первое, что он сделал,— поспешил предупредить товарищей, не думая о собственном спасении.

Вот таким он был.