Николай Тютюнник                                             

                                                                   (Продолжение) 

                                                                                  6

     В тот день они решили на время оставить Забу в медпункте. Пусть немного окрепнет. А вскоре он и получил эту, необычную для животных, кличку.

    – У, какой черный,  – засмеялся диспетчер, – впервые увидев маленького

 новосела. – Как забойщик!

    Забойщик, – и забойщик. (То есть шахтер основной подземной профессии, добывающий уголь). Так и прозвали они нового подземного жителя Забойщиком, а для удобства произношения – Забой.

    Заба, на удивление, быстро освоился, и уже через неделю самостоятельно гулял не только на «пятачке», где располагались диспетчерская и медицинский пункт, но начал интересоваться и более дальними «просторами». Медсестра и ее сменщицы, обнаружив его исчезновение, выходили из своего помещения, оставляя дверь открытой, и начинали кликать:

     – Заба! Заба! Кис-кис-кис!

     Заба не важничал и не умничал: зовут – надо идти! Тот час же возвращался, доверчиво терся о ноги своих хозяек.

     – А ну, пошли домой, бесстыдник!

     Когда выпадала смена, всегда заходил и приносил угощение Тихонович. Заба сразу же узнавал своего спасителя и, комично подняв хвост, мчался ему навстречу. Вообще, надо признать, он за короткое время стал тут всеобщим любимцем и если бы смог поедать все его каждодневные угощения, то уже через месяц превратился бы не просто в огромного кота, а целого тигра. Но Заба пока оставался в возрасте котенка, поэтому и съестные припасы поглощал по мере требования маленького организма, и все же начал круглеть, заметно поправляться, удивляя всех густой и лоснящейся шерстью.

     Вкусная и полезная пища (а такой колбасы, которая продавалась в те годы в Донбассе, не видели ни в одной области тогдашнего Союза!) придала Забе не только красоты, но и сил. При нынешнем изобилии он, наверное, смог бы самостоятельно выбраться из того вагона и даже залезть на самое высокое дерево. Жаль только, что под землей нет никаких деревьев, одни темные угрюмые «коридоры», по которым ходят люди и ездят вагоны. Признал нашего Забу и парень-машинист, который без злого умысла посадил  его тогда в вагон со стойками. Признал и прояснил ситуацию, рассказав, как случилось, что нынешний всеобщий любимец оказался в шахте.

     – Разве ж я мог тогда подумать… Посадил и побежал. Ничего, я хоть сегодня вывезу тебя на-гора!

     Однако под землей уже привыкли к потешному, быстро взрослеющему котенку. Да и будет ли ему лучше там, на земле, на территории шахты, где круглые сутки не прекращается работа, где так и снуют опасные для животных вагоны и куда забредают бродячие собаки. Это уже вопрос.

     А здесь маленький путешественник  – словно сыр в масле! Все его кормят, все гладят. Вот только с мышами, которых и под землей достаточно, особенно в тех местах, где шахтеры устраиваются завтракать, у Забы дружбы не было. Да и какая может быть дружба между потенциальным хищником и его жертвой? Правда, на роль хищника Заба  никак не подходил: ласковый, мягкий и доверчивый. От изобилия еды у него так и не прорезался инстинкт охотника, которому изначально надлежало бы истреблять этих мышей. Он не желал с ними возиться даже ради забавы. Мыши это быстро поняли, перестали убегать, и только с интересом поглядывали из щелей на прогуливающегося рядом зверя, каких под землей никогда не было.

     И спустя месяц Забу невозможно было узнать – так вырос, так округлился и так освоился в своем подземном царстве. Он уже самостоятельно добирался до одного и другого уклонов и без происшествий возвращался назад. Вечной темнотой Заба, по всему видать, тоже нисколечко не тяготился. Ведь каждому известно, что для семейства кошачьих самое удобное время для охоты – ночь. А стало быть, и темнота. И Заба лучше любого шахтера ориентировался теперь в подземной темноте, за десяток метров уступая дорогу спешащим на-гора шахтерам или постукивающему колесами составу. Он все меньше времени проводил в медицинском пункте и медики к этому привыкли, хотя, приходя на смену, первым делом интересовались:

     – А Заба где?

     – Шляется где-то! – с напускной обидой отвечала сдающая смену. – Совсем от рук отбился!

     – Ничего, есть захочет – прибежит.

     И Заба всегда возвращался, легонько скреб укрепившимися когтями дверь.

     А то как-то забрел в лебедочную камеру, где работал Тихонович. И старый шахтер обрадовался ему, как радуются внукам! Перво-наперво покормил, хотя Заба и без того уже плотно позавтракал, но для приличия обнюхал кусочек колбасы, съел половину. Тихонович не обиделся, знал, что его найденыша кормят все желающие. Странновато, конечно. Многие из тех, кто ухаживает сейчас за этим котиком, не замечают его сородичей, бегающих там, наверху, на поверхности. Не замечают, а то и обижают, отталкивая при случае ногой от своей двери. А здесь, в шахте, становятся такими внимательными и добрыми! А может, ничего странного и нет. Обыкновенное человеческое сочувствие: тоже ведь «шахтерик», подземный житель, давно не видевший солнца.

     Еще раз подзаправившись, Заба начал обследовать помещение. Нет, здесь не так светло и уютно, как в медпункте. Там чистота и яркое освещение. Там коробка с мягкой подстилкой и блюдце. Здесь же, как и на уклоне, грубые металлические крепления да еще огромный «барабан» подъемной машины, на котором многочисленные витки крепкого каната. Заба уже начал присматриваться к этому «барабану», рассчитывая, что Тихонович позволит его обследовать, но тут зазвонил телефон, который всегда пугал Забу, и Тихонович на звонок включил свою машину. И огромная, по сравнению с маленьким Забой, махина «барабана» начала понемногу крутиться, набирая и набирая обороты. Да если бы молча, а то ведь с каждой секундой все возвышая и возвышая гул, переходящий в свист!

     Заба запрыгнул к Тихоновичу на сиденье, прижался к нему, закрыв от страха глаза. Тихонович накрыл его своей, пропахшей машинным маслом, ладонью и начал поглаживать. Гладил, пока не опустил груз на нижний горизонт, пока не выключил свою лебедку. И уже догадывался, что после такого испытания Заба вряд ли покажется здесь хотя бы еще раз.

     Заба действительно всерьез перетрусил (разве он виноват, что все коты и кошки не переносят резких звуков!) и как только лебедка умолкла, задал стрекача! И не куда-нибудь, а прямиком в медпункт, ловко ориентируясь в полутьме и даже обегая редкие лужи просочившейся из трубы воды. Прибежал, поскреб в дверь и его с радостью впустили.

                                                                      7

     Шло время. Заба настолько привык к своему положению подземного жителя, что уже не мог вспомнить свои предыдущие дни и месяцы, проведенные там, на земной поверхности, не мог вспомнить свою маму-кошку и братиков-сестричек. Ему теперь и в голову не могло прийти, что где-то существует совсем иной мир, где под огромным синим небом, в котором купается ласковое теплое светило-солнце, много света, много зелени, много травы и деревьев… Да и как могло прийти, если он начисто забыл, что все это существует в природе. Он был полностью доволен своей жизнью и не представлял себе никакой иной. Обследовав все мало-мальски интересные места вблизи своего медпункта, он, сам не зная почему, заинтересовался высокими креплениями рядом с диспетчерской и не понятно каким образом забрался наверх. Теперь с высоты ему хорошо было видно всю «площадку», где периодически собирались машинисты и другие шахтеры, видно было, как внизу, прямо под ним, проносились вагоны, которые теперь ему были не опасны, и Заба остался этим очень доволен. Тем более что снизу он был не заметен, и медсестра тщетно звала его, поглядывая в разные стороны.

     – Заба, Заба-а! Кис-кис-кис!

     С тех пор, с каждым днем взрослея, Заба частенько забирался на свою «смотровую площадку», ложился на живот и довольно наблюдал за происходящим внизу. Соседние мыши, разгадав его добродушие, чуть ли не ходили по нему пешком и уже начинали сомневаться: действительно ли это животное – тот самый страшный зверь, кот? Когда Забе надоедало их топтанье, он приподнимался на лапы, мыши падали с него и с восторженным писком бросались прочь! Они словно дразнили его, как порой детишки дразнят захмелевшего прохожего.

     Но в один день все изменилось.

     В этот день, Заба это хорошо запомнил, сосед-диспетчер был особенно строг, заставил своих подчиненных, машинистов, навести вокруг диспетчерской чистоту, убрать все бумажки, все валяющиеся кусочки породы. Даже вынес из своей диспетчерской довольно потрепанный веник и приказал «площадку» подмести.

     Забе не понравилась поднятая парнями пыль. Он несколько раз мучительно чихнул и, минуя поборников чистоты, привычно взобрался на свое полюбившееся место: вы работайте, а мы полюбуемся.

     Быстро управившись, машинисты дружно разъехались по своим участкам, и Заба решил, что на этом все интересное и закончится. Но вскоре, со стороны ствола, показались длинные яркие лучи ламп, которые именуются «надзорками». Заба еще не знал, что такие лампы бывают только в начальства, которое и впрямь надзирает за рабочими. Потянуло с той стороны и одеколоном, указывая, что среди надзора есть и женщины. Но такие тонкости Заба, конечно, знать не мог. Поэтому только умостился поудобнее, чуть ли не свесив голову вниз.

     Лучи «надзорок» плясали по всей выработке, снизу вверх, словно что-то выискивая, пытаясь выявить то ли нарушения паспорта крепления, то ли недопустимое расположение электрических кабелей. На то он и надзор, или даже комиссия, чтобы «выявить и наказать»!

     Заба замер и неотрывно следил за этими, до синевы яркими, лучами. Следил, словно завороженный, широко открыв глаза. Столько яркого света в шахте ему еще не приходилось видеть. И тут один из этих лучей больно полоснул ему по глазам!

     – Ой! – вскрикнула какая-то женщина. – Господи, что это?!

     Теперь Заба попал уже в перекрестные лучи, словно вышедший на цель бомбардировщик. Он вздрогнул, зажмурился, вжался в металлическую балку. А ведь уже думал, что в шахте для него все знакомо, все изведано, и бояться теперь здесь совершенно нечего!

     Испугалась не только женщина. Видать, слегка перетрусили и мужчины. Поди,  догадайся, – что это?! Неужели таких размеров крыса? Так… не похожа! В густой шерсти!

     – Эй, диспетчер! – позвали издалека. – Это что у вас за звери здесь… находятся?

     Выскочил диспетчер, даже забыв предварительно надеть каску. Кинулся, чуть ли не кланяясь, навстречу обещанной высокой комиссии. Поймал взгляд начальника шахты.

     – Кот, Константин Петрович! Обыкновенный кот, задержался… значит… тут…

     Начальник вытаращил глаза.

     – Да вы что, мать… – но вовремя сдержался, оглянулся на женщину, которая до сих пор не могла прийти в себя. – Да вы что здесь, зверинец мне развели?! Ну, я с вами еще… – погрозил кулаком.

     Заба сидел не шевелясь, только водил своими, горящими в свете ламп, глазами.

     Начальнику шахты, видно, было неловко перед комиссией. Нечего сказать, –прославился! Теперь пойдут разговоры и насмешки, что на «Глубокой» под землей обитают коты. Комиссия из области, стало быть, слухи дойдут и до министерства. Специально, конечно, никто об этом докладывать не станет, а вот за столом, за рюмкой, наверняка вспомнят и посмеются.

     – Ладно, – махнул начальник рукой, словно не придал случившемуся серьезного значения, – давайте к делу! Где мехдоставка?

     – На верхней площадке, – услужливо и скороговоркой ответил диспетчер. – Ждет вас.

     – Ждет… – буркнул начальник. – Мы на нижний горизонт. И пусть ожидает, пока не справимся.

     – Конечно, Константин Петрович! – чуть ли не откозырял диспетчер. – Будет ожидать. А кота мы сейчас… спровадим!

     Уж лучше бы и не вспоминал! Начальник снова прожег его взглядом и повел комиссию к людскому уклону.

     Бедный Заба, всеобщий любимец! Правду говорят люди, что от любви до ненависти – один шаг! Что ему только не пришлось теперь услышать!

    – Заба, черт паршивый! Где ты, сука, на мою голову взялся! Чтоб ты сдох на пузе! А ну, иди сюда! А ну, слазь оттуда! Я кому сказал!

    Перепуганный Заба не знал, что делать. Поэтому даже не пошевелился, только прижал уши. Видя это, диспетчер начал искать хоть какой-то кусок породы. Все подмели, чертовы «коногоны»! Все подчистили. По его же указанию.

     Пришлось махать руками, затем снятой курткой.

     – А ну, слазь оттуда, тебе говорю! Слазь!

     На эти крики вышла медсестра, догадавшись, что высокая комиссия прошла мимо.

     – Где ты там сидишь?! – набросился диспетчер и на нее. – А ну, забирай своего обормота и чтоб духу его здесь не было! Через пару часов будут возвращаться, и мы вместе с твоим котом вылетим с работы!

     Перепуганная медсестра не знала что отвечать.

     – Заба! Заба! – сдерживая волнение, позвала она. – Кис-кис-кис!

     Но Заба уже догадался, что случилось что-то непредвиденное и надо быть осторожным, не доверяя никому. Поэтому не откликнулся, только попятился назад, по стальной балке, откуда его и так никто бы не смог достать.

     – Не надо на него кричать, – все же осмелилась возразить медсестра. – Он испугается и вообще забежит куда-то.

    – Пусть забегает! Глаза бы мои его не видели!

    Выкрикнув это, диспетчер побежал в диспетчерскую. Не дай Бог, еще лебедчика не окажется на месте, тогда начальник уж точно выгонит его с треском.

    Прибежал, позвонил, успокоился. Даже пожалел бедного кота. Знал же, что не по своей воле тот оказался в шахте.

                                                                    8

     Да, такого поворота дела Заба, конечно, никак не ожидал. Носились с ним, как с человеческим ребенком, наперебой подкармливали, гладили. Никто и ни разу не прикрикнул, не обругал, не оттолкнул с дороги. Ходил себе, гулял, где хотел, ни у кого не спрашивая на то разрешения, и уже решил, что вся эта территория принадлежит ему. И вдруг появились в сиянии множества лучей какие-то пахнущие одеколоном люди, сначала испугались сами, а затем напугали тех, кто здесь работал. И напугали так, что один из них, диспетчер, стал с Забой невыносимо криклив и груб, добрая же и всегда ласковая медсестра, наоборот, почти потеряла от страха голос. Теперь вот стоит, зовет. А голоса нет.

     Не дозвавшись своего приемыша, молодая женщина тоже вспомнила о своих первейших обязанностях, повернулась, ушла в медпункт, но дверь оставила приоткрытой. Чтобы Заба, одумавшись, мог в любую минуту прибежать, проскользнуть внутрь помещения, где ему всегда было очень тепло и уютно. Но Заба продолжал сидеть на прохладном, укрытом легкой ржавчиной металле, и не знал, что делать дальше. Поймать его здесь никто не сможет. Даже если кто-то из машинистов залезет наверх. Заба все-таки кот, а про кошачью ловкость слышал каждый. Один короткий прыжок – и по-ойдет гулять поверх многочисленных креплений, где столько разных щелей и лазеек, что не обследуешь и за год! Правда, все это не безопасно. Все-таки шахта, можешь не только хвост, но, как говорят сами шахтеры, и голову там оставить. А как потом Забе без головы?

     Оставшись один, Заба, против обыкновения, не задремал, мирно мурлыча, а, наоборот, навострил свои уши. Куда это звонил по телефону диспетчер? Кому это он приказывал срочно приехать? И чей это электровоз резервным ходом приближается сюда?

     То, что электровоз подходил резервом, то есть, без вагонов, Заба уже мог определить. Значит, диспетчеру нужен был сам машинист. И очень срочно, иначе бы не звонил, не отрывал от работы. И у Забы неприятно похолодело в животе. Он минутку поразмыслил, – что делать дальше. Лучше бы, конечно, спуститься – да в медпункт, на отведенное ему место. Но ведь там рядом обозленный чем-то диспетчер! Чем Заба не угодил ему?

     Непонимание своей вины удручало более всего. Выходит, можно было и впредь нарваться на неприятность. И какое затем последует наказание – одному диспетчеру известно.

    Тем временем подкатил электровоз. Резко затормозив, закачался, словно морской катер, носовой качкой. Машинист привычно щелкнул ключом, выскочил из кабины и прямиком в диспетчерскую. Видно, еще не знал – зачем так срочно понадобился.

    – Поймать, и с первой же клетью его на-гора! – послышался зычный, переходящий на крик голос диспетчера. – Бегом!

     Теперь все ясно! Забе даже не нужно было понимать человеческую речь, чтобы его тут же осенило: по его душу! Значит, нужно рвать когти! Он не стал дожидаться, когда молодой, проворный паренек, желая мигом угодить начальнику, взберется на верхнюю балку крепления и стащит Забу за шкирку вниз. Вот вы, значит, какие, друзья хорошие! Тогда прощайте! Он и без вас проживет!

     Пока парень бегал внизу, пытаясь высветить место, где обычно располагался ставший  неугодным кот, смышленый Заба спокойненько  покинул свое лежбище, перепрыгнул с плоской балки на верхняк полуовального крепления, откуда его нельзя было высветить даже лучом лампы-«надзорки», и мог бы затаиться там хоть до конца смены, когда вредный командир машинистов отправится на-гора. Но каким-то чутьем догадался, что ему теперь и впредь не видать покоя, что преследовать и ловить его будут и другие, пришедшие на смену и этому диспетчеру, и этому машинисту.

     И, без малейшего звука, без малейшего шороха, как умеет только кошачья порода, полез дальше, с крепления на крепление, между каменными выступами и влажным от сырости металлом, где местами почти не было никакого пространства. Его запах тут же уловили незнакомые Забе мыши, поэтому тревожно запищали, попрятались в совсем уж крошечные расщелины. Заба испугался, что эти пискуны могут выдать его своими тревожными голосами, поэтому спустился ниже, выглянул наружу. Полутьма, рядом никого, лишь в стороне диспетчерской мелькают огоньки ламп.

    Заба успокоился, спрыгнул вниз и легкой тенью побежал дальше. Побежал, куда глядят его горящие в темноте глаза…

                                                                    9

     Каждый день, приходя на смену, Тихонович заходил в медпункт.

     – Ну, что, – не было?

     – Не было, – вздыхала медсестра. – Как в воду канул.

     – Да-а…

     На этом «да-а» их разговор и заканчивался. Медсестра знала, что Тихонович дорабатывает последние дни и даже подал заявление на расчет. В связи, так сказать, с выходом на заслуженный отдых.

     Что заслуженный, – то заслуженный. Как спустился под землю в восемнадцать лет, так всю жизнь здесь и проработал. Даже получив тяжелую травму. А теперь – все! Теперь прощай, шахта! Прощай, кормилица. Можно было бы, конечно, пару годков прихватить, работа не тяжелая, на кнопках. Да надоело все-таки каждый день надевать эти «шахтерки», опускаться под землю… И, главное, – для чего ему лишние деньги? Для кого?

     Еще неделю назад Тихонович не прочь был поговорить об этом с каждым, кто интересовался его планами. Теперь же и медсестра не спрашивала, и ему самому не до разговоров о пенсии. Не выходит из головы этот чертушка Заба. Неужели где-то придавило? В шахте ведь опасностей хоть отбавляй. Не под колеса, так... где-нибудь за креплением прижмет. Или привалит.

     – Да-а, – словно в раздумье, повторил Тихонович и, не поднимая глаз, вышел.

     Пошла уже вторая неделя, как Заба исчез. Неужели вправду обиделся или почувствовал какую-то для себя неприятность? Так не зла же ему хотели, а всего лишь вывезти на поверхность. Оно ведь и вправду непорядок: домашнее животное, а разгуливает по шахте!      

     Диспетчер не осмелился сказать начальнику шахты правду, наплел, что машинисты поймали, вывезли на-гора и отнесли за террикон. Пускай, дескать, теперь погуляет в чистом поле! А что, если Заба объявится да снова попадет на глаза начальнику?! Даже не начальнику шахты, а кому-то из более мелкого руководства? Сразу побегут и заложат, что диспетчер соврал. Ведь про кота этого, будь он неладен, знает теперь вся шахта!

     Диспетчер нервничал, наказывал своим машинистам смотреть во все глаза. Может, где-то и заметят беглеца. Не здесь, так на нижнем горизонте. Он, зараза, шустрый, может оказаться и там. Если еще живой.

                                                                    10

     Старая полуслепая крыса тяжело доживала свои, отмеченные одиночеством, дни. Когда-то, еще при лошадях, которые находились в соседней подземной конюшне, у нее была большая и шумная семья. И что только ни делали с ними: и подбрасывали отраву, и швыряли в них кусками тяжелой породы, и проклинали, кто как мог, а они жили себе семьей и не тужили. Да и то спросить: за что такая немилость к ним, подземным старожилам? За то, что иной раз уворуют чей-то завернутый в газету завтрак? Или напугают лошадь? Зато никто, кроме их, крыс, не сможет заранее почувствовать обвал, никто не подаст знак: ребята, бежим! Вот как только крысы побегут, так сразу же срываются с места и люди, шахтеры. А не прислушаются, не побегут следом, оставляя опасное место, – запросто угодят под обвал. А там уж как кому повезет. Одному только ногу прибьет, другому по голове достанется, а кого-то и с головой накроет! Покуда откопают, а человек уже и не дышит.

     И никакой же тебе за такое предупреждение от людей благодарности! Мало того, что вывели из шахты лошадей и крысиное семейство почему-то пошло на убыль. Так нашли еще какой-то особый яд, от которого вымерла потом, считай, вся семья. Старая крыса тогда была совсем молоденькой, прошаталась где-то целую ночь, а когда вернулась к своей норе, увидела мертвыми всех своих сородичей. У нее хватило ума не тронуть валяющиеся остатки отравленного мяса, поэтому и осталась жива. Полуживой оказалась и одна из ее сестер. Долго болела, но все же выздоровела, и они считай до последнего жили вместе, вместе старясь и ненавидя людей.

     В оставленной лошадьми конюшне был оборудован склад взрывчатых материалов. Поэтому вход на его территорию был огорожен решеткой, за которую пропускали далеко не всех. Не пропустили бы и старую крысу. Но она знала другие проходы, или лазы, совершенно с другой стороны. И страстно мечтала о мести, которую ей подсказала когда-то еще ее бабка. Где-то под утро людей, не занятых делом, буквально сваливает сон. Тогда они ничего не видят и не слышат. И можно незаметно подобраться и отгрызть у них… подушечки пальцев!

     Почему именно подушечки пальцев, – бабка-крыса не уточнила. Может, это самое вкусное у людей место, а может, и самое болезненное. Но, по ее словам, крысы так поступали всегда. И мысль о такой мести не покидала старую никогда.

     Она даже приметила одного из дежурных в этом складе, выдававшего проходчикам взрывчатку. Старый такой, шаркающий подошвами. Наверняка до утра не выдерживает, засыпает в ночное время. Будет знать, как травить крыс! Даже если травил не он – другие. Все эти люди одним миром мазаны.

     Старая крыса дождалась, когда дежурный старик появится в ночную смену, потому что время суток определяла безошибочно. Дождалась, когда он выдал по сумке взрывчатки двум шахтерам, а затем надолго застыл, сидя на деревянном топчане. Скорее всего, ждал, что придут и другие бригады, которым тоже предстояли взрывные работы. Когда придут, - никому не известно. Все зависит от того, насколько быстро обурят забой. Поэтому старик долго не ложился, сидел, слегка покачиваясь, готовый в любую секунду откликнуться на чей-то насмешливый крик:

     – Эй, дед! Что там – спишь?!

     Старая крыса могла бы себе спокойненько пробраться в склад лишь ей известными путями, проверенными норами, но захотелось побравировать, зайти через решетку, чтобы той же дорогой выскочить назад. Крыса уже злорадно представляла, как после ее укуса старина дернется, вскрикнет, начнет махать рукой, разбрызгивая во все стороны капли крови, и спросонья не сразу догадается, что произошло. А она за это время успеет выскочить, спрятаться в свою нору. Но спрятаться неглубоко, чтобы слышать, как старый ругается, топая от бессилия ногами и проклиная и без того всеми «трижды проклятых крыс». Старая крыса даже с удовольствием бы засмеялась, но смеяться она не умела. Оскаливать зубы – это пожалуйста! Злобно пищать – тоже без труда. Даже почувствовать какую-то, таящуюся в выработках, опасность, - все ей под силу. И… и вдруг почувствовала ее.

     Нет, это был не обвал, способный запечатать огромными камнями, именуемыми в шахте породой, всю выработку. Здесь была опасность иного рода. Опасность от присутствия… живого существа. Снова лошади? Так нет, лошадей ни одна крыса не боится. Огромные, сильные, способные своими копытами размазать любую крысу, они все-таки побаиваются ее сородичей, побаиваются их острейших зубов.

    Нет, это была не лошадь. Но что?!

    Уже приблизившись к решетке, за которой почивал старый шахтер, крыса остановилась, повертелась во все стороны, стараясь не пропустить никакой мелочи, таящей в себе неожиданную опасность. И тут увидела… его! Что-о это-о, неужели кот?!

     Как она, родившаяся и прожившая свою жизнь под землей, могла догадаться, что это кот, извечный недруг наземных крыс, – никому не известно. Но генетическая память подсказала, что это – враг, и враг опасный, которого крысе нужно атаковать первой. Старая, подслеповатая, но хорошо чувствующая врага, она приняла свою извечную боевую позицию, нервно пошевелила торчащими, как у кайзеровского фельдфебеля, редкими, но жесткими усами, и кинулась на откуда-то взявшегося кота. Кинулась на Забу.

                                                                     11

     В тот день Тихонович тоже работал в ночную смену. И это была его последняя смена в шахте. Он специально подсчитал так, чтобы утром выехать на-гора, сдать на склад еще не потрепанную спецовку, каску. Сапоги, еще добротные, кирзовые, он не сдавал, потому что они были его домашние, купленные в магазине. Будет в чем ходить осенью на рыбалку.

     Что еще предстоит ему сделать в последний день его пребывания на шахте?

     Вот только подумал об этом, и такой тоской обволокло душу! И чего – казалось бы! Всю рабочую неделю шахтеры ждут того выходного, чтобы не опускаться в шахту. Весь год считают месяцы до желанного отпуска, даже если придется провести его не на морском курорте, а на клочке земли, именуемом дачей. А тут тебе бессрочный отпуск, до конца твоих, не таких уж и долгих, лет. Отдыхай и радуйся, благодари Бога за каждый новый день. И вдруг эта тоска! По этой, пропахшей шахтой спецовке, что ли? Или по самой шахте, с ее пылью, газом и всевозможными опасностями, которые постоянно подстерегают человека? Да пошло оно все к такой матери!..

     Можно, конечно, и ругнуться, и послать все это куда подальше. Но тоска от этого не пройдет. Потому что это тоска по юности, которая прошла под этими подземными сводами, тоска по всей твоей шахтерской жизни, которая уже покатилась под крутой уклон, тоска по верным друзьям, которых и забрала эта шахта. Да и вообще: что такое – эта шахтерская льготная пенсия. Колхозник проработает до шестидесяти, а потом еще лет двадцать-тридцать проживет. Шахтер же выйдет на пенсию в пятьдесят, а сколько лет еще протянет – самому Богу известно. Может, пять, а может и год…

     Передав смену, Тихонович попрощался со сменщиком, пожал ему руку. Потом еще раз зашел в диспетчерскую и под конец – в медпункт.

     – Ну, что – не приходил? – уже безо всякой надежды спросил медсестру и скривил в полуулыбке сухие губы. Будто извинялся за ежедневный вопрос. И по глазам понял, что Заба так и не нашелся.

     – Тогда до свиданья, оставайтесь здесь с добром, а я уж свое оттрубил, – покачал головой. – Не поминайте лихом.

     Медсестра быстро подошла к нему, коротко чмокнула в щеку.

     – Если найдется, мы вам сообщим.

     И Тихоновичу эти слова были приятнее любых добрых пожеланий…

     Подойдя к стволу, Тихонович увидел знакомого с юности старика, который в последние годы выдавал на складе взрывчатые материалы.

     – Что это ты с сумкой? – спросил его с легкой иронией. – Сухари собираешь?

     – Ага, сухари! – почти выкрикнул тот, как всякий плохо слышащий человек. – Это ж у вас там, на уклоне, кот прижился? Который потом исчез?

     Тихонович от неожиданности замер, уставившись на мешок своего давнего приятеля.

     – Ну, так и что?!

     – Крысу у меня на складе задушил! Я как раз придремал малехо, потом слышу визг, писк…

     – Так, а сам он, кот, живой?! – перебил его нетерпеливо Тихонович. – Живой?!

     Старик развязал сумку.

     – На месте еще дышал. Но весь покусанный!

     – А ну, дай-ка мне!

     Тихонович развернул сумку, поднес ее повыше к электрическому светильнику. Заба, весь в ранах и засохших пятнах крови, лежал неподвижно, и только веки закрытых глаз его нервно подергивались.

                                                                     ***

     Заба поправился довольно быстро, и Тихонович чувствовал себя по-настоящему счастливым человеком. Теперь они жили вместе, вместе по вечерам смотрели телевизор, вместе сидели на лавочке у подъезда, на удивление и зависть словоохотливым соседкам. Но более всего Забе понравилось рыбачить. И как только Тихонович начинал обувать свои кирзовые сапоги, которые в те годы были самой удобной обувью как под землей, так и в работе по хозяйству, Заба подскакивал к нему, терся мордашкой о ноги хозяина, мурлыкал. Дескать, смотри же, не забудь и меня!

     Да кто ж тебя, дурашку, забудет! Ведь как бывает Тихоновичу радостно, когда он вытаскивает из воды очередную рыбешку и, сняв с крючка, бросает мурчащему от нетерпения другу! Смотрит, улыбается и… тихонько вздыхает. О чем? Да мало ли – о чем…

     В обиде теперь на Тихоновича только бродячие коты, которые раньше встречали его по дороге с пруда. Вся рыбка теперь уходит на угощение вот этому, со шрамами на мордашке, коту.

     Случается им проходить и мимо шахты. Тогда Тихонович с тоской поглядывает на вертящиеся колеса копра, которые подтверждают, что она все-таки еще живет и, как прежде, трудится, шахта кормилица. А Заба с интересом присматривается к стайке бродящих у столовой кошек и всегда пытается что-то вспомнить. Но, так и не вспомнив, проходит мимо.

2016 г.