1

Уж и не знаю, как это вышло, но только между супругами Свечкиными снова вспыхнула ссора.

О Вениамине Свечкине ничего худого не скажем – мужчина он положительный: с мягким дынеобразным животиком, непьющий, некурящий и одаренный несомненным музыкальным талантом.

Но в тот вечер чаша его терпения переполнилась. (У натур творческих, знаете ли, чаша терпения вообще переполняется довольно легко). Вот потому-то он и метался по комнате, как барс, пугая своим свирепым видом трехлетнего сына и кричал жене, что она – змея, мегера, и что это из-за нее он так ничего и не достиг в жизни.

Екатерина Свечкина, конечно, в долгу не осталась. Она, конечно, тоже ответила мужу, что он прекрасно видел, на ком женился. И, если она ему не пара – пусть пойдет, поищет себе партию получше. Да только вряд ли, не без сарказма замечала супруга, на всем белом свете найдется еще одна такая же безропотная страдалица, как она.

Слова эти весьма не понравились Вениамину. Тем более, что произнесены они были уж очень заносчивым тоном. Поэтому он подлетел к жене, оглашая родные пенаты протяжным рыком, и с ненавистью потряс кулаками у ее лица. Сиреною завыл ребенок. Нимало не смутившись, Екатерина Свечкина окатила мужа холодным презрительным взглядом. Точно наткнувшись на невидимую стену, несчастный супруг кинулся прочь от супруги, в горячке схватил стул и хватил им об пол с такой силой, что тот разломался на части. Вопль, который издал Свечкин, круша мебель, был поистине ужасен. Не довольствуясь битьем стульев, молодой человек подлетел к стене и с яростью забарабанил по ней кулаками. Жена, ради которой и разыгрывался весь этот спектакль, посоветовала ему постучать по стенке головой. Эта идея очень понравилась Вениамину. С леденящим душу воплем, он подбежал к шифоньеру и врезался в него лбом, после чего еще и вырвал из своей рыжей шевелюры небольшой клок волос.

– За что, боже, за что? – зарыдал он, царапая ногтями грудь.

С трясущимся от злобы лицом, он вновь повернулся к шифоньеру, и попытался открыть дверцу, но, словно назло, заело замок. Он уперся коленом в кривую, как лыжа, дверцу и стал раздраженно крутить туда-сюда ключ в разболтанном замке. Нет, ничего не выходило!

Вениамин повернулся к шифоньеру спиной и запальчиво поднял ногу, намереваясь лягнуть строптивую дверцу. И тут она сама, словно по мановению волшебной палочки, скрипнула и отворилась.

Свечкин выполнил безукоризненный разворот кругом.

Он выдрал из шкафа вешалку с гроздью рубах и, едва не кусая их от злости, швырнул на кровать. Полуприсев, резко спустил до колен спортивные брюки, демонстрируя своему семейству трусы в белый горошек и… заскакал, завертелся злым бесом на одной ноге, остервенело, дрыгая другой, в тщетной попытке стянуть с нее невесть как закрутившуюся штанину.

Каким образом удалось Вениамину удержаться в вертикальном положении и не свалиться на пол, запутавшись в собственных штанах – это остается для нас неразрешимой загадкой.

Кружась волчком в неистовом гопаке, он все-таки сорвал с себя брюки, скомкал их и запустил ими в дальний угол комнаты. Рванул на груди свою домашнюю рубаху – да так, что пуговки посыпались на пол. От плеча, как голубя, метнул ее к потолку.

Проиграть эту сценку еще раз с таким же накалом страстей, с той же экспрессией он, конечно, уже бы не сумел – даже и за очень большие деньги.

И вот Вениамин Свечкин уже стоит (еще пока без брюк) в своей выходной малиновой рубахе, пытаясь застегнуть пуговки непослушными пальцами. Подбородок – гордо выпячен, волосы вздыблены, в мрачно сощуренных глазах пляшут злобные огоньки.

Его жена подобна изваянию. На ней – измятый аляповатый халат (а для кого, скажите, наряжаться?) Зубы стиснуты, как у боксера на ринге. Ни один мускул не дрогнет на ее жестком эмансипированном лице.

И совершенно неважно уже для родителей, что рядом горько плачет малыш в мокрых колготках. Обе стороны слишком увлечены своей ссорой. Оба противника слеплены из теста одной закваски; глупо надеяться, что кто-то из них одержит победу, и вместе с тем совершенно ясно, что молодые супруги будут вести битву до "победного конца".

Но вот пуговки на рубахе многострадального мужа уже застегнуты. Вот он уже напяливает на себя и брюки!

Ни минуты! Нет, ни минуты более не намерен он оставаться в ЭТОМ доме! Уж лучше камень на шею – и… в реку!

Просунув голову в узкий ворот толстого шерстяного свитера, Вениамин выскакивает в чуланчик.

На вешалке, вперемежку с разнообразной одеждой, висят какие-то дурацкие пакеты, сумки, авоськи и даже, невесть как попавшие сюда, носки. На полу – россыпь обуви всевозможных калибров, так что, споткнувшись о какой-нибудь идиотский женский сапог, мирно соседствующий с кокетливыми босоножками (а ведь на дворе уже ноябрь!) немудрено и шею свернуть.

Пробившись сквозь толщу тряпья к своему пальто, Вениамин срывает его с крючка с такой поспешностью, словно в доме полыхает пожар. Он набрасывает на шею теплый шарф и нахлобучивает на лоб шапку, предоставляя жене возможность оставаться в другой комнате, с вздернутым кверху носом, сколько ей будет угодно, и в тоже время, надеясь, в глубине своего сердца, что она все-таки кинется вслед за ним (как это и подобало бы любой добропорядочной супруге) и станет удерживать его у порога родного дома. Этого, однако, не происходит. Что ж, отлично! Этим она только лишний раз доказала, что ни капельки не любит его!

Задыхаясь под толстым ворохом теплых одежд, Вениамин Свечкин гневно расшвыривает всякие там женские сапожки и прочую дребедень, желчно браня жену за то, что его теплых, на толстой платформе, ботинок, как водится, на стеллаже нет.

Но вот ботинки нашлись!

Вот они уже на ногах несчастного супруга!

С пылающими от гнева щеками, обиженный на весь белый свет, Вениамин выскакивает из дома. Прощальным аккордом хлопает дверь.

2

В это время тетя Маня дышала свежим воздухом у кирпичной арки ворот.

Увидев Свечкина, она приветливо закивала ему головой, сложив на животе сухонькие узловатые руки и изобразив на востреньком личике одну из своих медовых улыбочек. Тетя Маня, конечно, рассчитывала что и Вениамин, как благовоспитанный молодой человек, ответит ей тем же. Однако Свечкин, в распахнутом пальто, с болтающимися концами шарфа, пронесся мимо соседки, словно комета, порождая в ее голове множество всевозможных догадок.

Оказавшись за воротами, молодой человек зашагал по грязному, кривому переулку таким бодрым и уверенным шагом, как будто бы он и впрямь знал, куда идет.

– Бог ты мой! – со слезами на щеках, мысленно восклицал Свечкин, и его губы вздрагивали от обиды. – За что? До каких пор?

Неужели он и впрямь осужден, всю жизнь, нести этот крест?

О такой ли жизни он мечтал? К тому ли стремился? А ведь какие открывались горизонты! Ах, каких чудесных вершин он мог бы достичь, на каких великолепных орбитах мог бы вращаться, если бы только… не женился на этой мегере! «Нет, решено,– горячо думал Свечкин. – Развод! Завтра же подаю на развод!»

Узкий переулок круто уводил вверх и, взбодренный ссорой, Свечкин взлетал по нему, с легкостью горного козла. Наконец, дорога выровнялась, и около углового дома, с бурой выцветшей штукатуркой, он остановился перевести дух.

Старый, унылый дом… Здорово, приятель! Бывшая некогда розовой (как щечки младенца) твоя штукатурка осыпалась, и как бы покрылась морщинами. Двери твои покосились, прогнили, рамы сняты, и в оконных проемах болтается целлофановая пленка. Она тоскливо хлопает на ветру, и дом чем-то напоминает Свечкину слепого калеку – такого же несчастного, как и сам он, бедолагу. В этом доме уже не слышно музыки, смеха – тут никто не живет и, по всей видимости, он предназначен на слом.

Погруженный в свои невеселые думы, Вениамин машинально расправил шарф на груди. Потом застегнул пуговки на пальто – ведь ссора ссорой (сколько их еще будет!) а ноябрьский воздух довольно-таки свеж, и совсем нетрудно было подхватить простуду.

Вскоре горло несчастного мужа уже было бережно укутано шарфом. Пальто застегнуто все пуговицы. Толстые подошвы теплых ботинок надежно предохраняли его ноги от осенней слякоти. Итак, можно было смело двигаться вперед, предаваясь горестным размышлениям о своей злосчастной судьбе.

Вениамин тяжко вздохнул и… поднял взор к небесам.

3

В хмуром небе ярко вспыхнула желтая точка. Она начала падать, волоча за собой косматый золотистый шлейф. Прочертив уклонную искрящуюся дугу, звезда с шипеньем скрылось за крышей дома.

Подстрекаемый любопытством, молодой человек поспешно обогнул дом. В шагах тридцати от себя он увидел девушку. Она шла по тротуару, освещаемая зыбким светом уличных фонарей. Песочное, с золотистыми блестками, пальто незнакомки украшал кружевной воротник. Длинный серебристый шарф свисал с плеча, покачиваясь в такт шагам у тонкой талии. На голове девушки была лыжная шапочка. Во всем ее облике – в фигуре, в походке – Свечкину чудилось что-то до боли знакомое. Казалось, он уже видел ее в каких-то грезах, в каких-то далеких мальчишеских снах.

Если бы минуту назад кто-то сказал нашему герою, что в течение одного лишь мгновенья его душевное состояние может столь радикально измениться – он принял бы это за злую шутку – столь важной казалась ему его ссора с женой, и столь глубокий, как он полагал, она оставила в нем след. И вот, представьте же себе, все вдруг переменилось!

Чернела, в дрожащем свете уличных фонарей, грязь мостовых, но и самая грязь заблестела теперь как-то по-особенному. Шумел, в макушках деревьев, сырой ветер – но и в шуме ветра Вениамину слышалась чарующая музыка. Редкие прохожие несли на своих лицах печать великой тайны. На все, на все смотрел теперь Свечкин совсем иными глазами.

Между тем девушка шла, нигде не задерживаясь и, по-видимому, преследуя какую-то цель. Она как бы плыла по тихим улочкам нашего городка. Капли моросящего дождя, шум ветра, мокрые жухлые листья в грязи мостовых, дома, деревья – все реалии этого мира уплывали, отступали, как бы растворяясь в ночи, и вскоре перед очарованным взором Свечкина не осталось ничего, кроме силуэта незнакомки.

Долго ли пребывал он в таком состоянии? Этого Свечкин не знал.

Но вот снова стали различимы уличные звуки, и контуры внешнего мира проступили из расплывчатого пространства. В лицо Свечкину пахнуло сырым ветерком. Он осмотрелся и с удивлением обнаружил, что стоит в каком-то неизвестном месте.

Улица, на которой очутился Вениамин, казалась как бы склеенной из двух разнородных частей. На одной стороне возвышалось прекрасное белокаменное сооружение. Окна верхних этажей были освещены, и в них мерцал неяркий пульсирующий свет. Из окон лилась торжественная музыка, а за гардинами мелькали чьи-то тени. Широкая мраморная лестница уводила к парадному входу. Неподалеку от темных резных дверей поблескивало бронзовое дерево, и из хрустальных разноцветных шаров, висевших на причудливо изогнутых ветвях, струился мягкий свет, роняя блики на дуб и мрамор. Шагах в пятидесяти от входа блестел бассейн, тут и там воздух с шумом прорезали сверкающие струи фонтанов, и между ними важно плавали лебеди, а вдоль тротуара, в красивых каменных вазах, благоухали цветы.

С другой стороны улочки, в сумраке промозглого вечера, чернели витрины магазина «Овощи-фрукты». К нему примыкала ветхая сапожная мастерская. К ней угрюмо прислонился винный магазинчик, счастливо вынесший все бури крикливых антиалкогольных компаний.

И тут Свечкина осенило!

Раньше точно такие же домики теснились и по другую сторону улицы, но затем они были снесены, а на их месте развернулось бурное строительство.

Рыли котлован экскаваторы, сверкала сварка, щедро лился в опалубки бетон. Затем строительство заглохло. Участок обнесли забором. Со временем – а его прошло немало – забор покосился, а вокруг котлована каждое лето буйно разрастались кусты паслена и конопли.

Соседство заброшенной стройки с винным магазином оказалось сущей «Меккой» для выпивох близлежащих кварталов. Еще вчера, относя в починку сапоги жены, Вениамин своими собственными глазами видел этих людей, деловито шныряющих в гнилые бреши забора. С места их «паломничества» лилась лихая матерщина, визгливо похохатывали какие-то девицы – и все это было так буднично, так привычно… Жизнь улочки Советской (теперь ему припомнилось и ее название) текла своим чередом.

И вот теперь не было ни черного забора, ни пьяных рож! А на месте котлована появился белокаменный дворец, с бассейном и белыми лебедями!

Между тем незнакомка взошла на крыльцо. Она дотронулась узкой ладонью в серебристой перчатке до дверной ручки, и… оглянулась. Ясный, манящий взгляд ее чистых глаз обжег Свечкина. Сердце его сжалось и точно перевернулось в груди. Он глубоко вздохнул и застыл на месте.

Девушка открыла дверь и вошла во дворец…

Не было ни шума ветра, ни капель дождя. Была лишь пустота, и щемящая тоска о чем-то светлом, озарившем его душу нездешним ласковым светом.

Свет уходил – Свечкин вдруг ясно осознал это. И тогда он взошел на крыльцо.

Оказавшись у дубовой двери, наш герой замер, не решаясь войти внутрь, ибо в нем шевельнулась робкая мысль: «А имеет ли он право войти в эту белокаменную обитель? Ведь в ней, должно быть, обретаются существа высшего порядка?»

Он переступил с ноги на ногу.

Он понимал, что теряет драгоценное время и что, если не поспешить – он уже вряд ли увидит эту девушку.

Что делать? Что делать?! В груди молодого человека боролись противоречивые чувства. И тут, во второй раз за этот вечер, он поднял взор к небесам.

Небо было ясным, как стеклышко. В горней вышине, гигантской рекою, уходила в пучины вселенной жемчужная россыпь Млечного пути.

Когда Вениамин опустил взгляд, в нем уже созрело решение: да, он войдет в эти белокаменные чертоги! Да, он отыщет свою незнакомку! Он… Э, да чего там загадывать наперед!

Вениамин потянул на себя бронзовую ручку, в виде львиной головы. Дверь отворилась, и Свечкин попал в залитый мягким розовым светом холл.

Больше всего в этот миг, он опасался наткнуться на швейцара, в униформе. Но никто не преградил Вениамину путь, никто не потребовал пропуск и не спросил: «Вам куда, гражданин?»

«Чудеса!» – поежился Свечкин. И тут из полутемного коридора донеслись легкие, удаляющиеся шаги.

С гулко колотящимся сердцем, пошел Свечкин по коридору. Когда коридор окончился, и он увидел две двери. На одной висела табличка с надписью: «Для тех, кто умен». На другой ничего не было.

Призадумался Свечкин… А, и впрямь, умен ли он?

«Э, да какой там умен! – подумал Вениамин. – Был бы умен – играл бы сейчас в столичной филармонии!» И, толкнув дверь без надписи, вышел в новый коридор.

Знакомые шаги застучали где-то впереди, отзываясь в сердце молодого человека чарующей музыкой. Свечкин поспешил за девушкой, но шаги внезапно оборвались, и вот перед ним – еще две двери. На одной висит табличка: «Для тех, кто смел».

«Э, нет! Не зная броду – не суйся в воду»,– благоразумно рассудил Свечкин и, открыв дверь без надписи, попал в следующий коридор.

И снова – легкие воздушные шаги, и две двери в конце тусклого коридора. И – снова две таблички. И теперь ему предстоит решить новый вопрос: Добр ли он?

Ну, то, что не изверг и не садист – это понятно: пока еще никого не зарезал и не удавил. А вот что он сделал в своей жизни доброго?

Ну, на супруге своей женился… Это раз... Хотя, впрочем, это скорее безрассудный поступок, чем не добрый… Ладно, что еще? Ага! Котенка как-то на улице подобрал, такого тощего, облезлого… Молоком его кто поил? Свечкин! А коврик, чтобы ему спать помягче было, кто подстилал? Опять-таки Вениамин Свечкин! А потом этом котик вырос и превратился в толстого вороватого котяру!   

Впрочем, кот – это еще не показатель. А вот если бы он, допустим, выиграл по лотерее сто тысяч? И вызвали бы его в компетентные органы, и сказали бы ему там так. А зачем это вам, гражданин Свечкин, такая прорва деньжищ? Пожертвуйте-ка их на детские садики. Совершите, дескать, акт милосердия. А не то мы вам башку-то оторвем.

«А, с какой это стати, я должен отдавать свои кровные деньги? – взволнованно подумал Вениамин. – Мне, может быть, единственный раз в жизни так пофартило – и тут в карман норовят залезть. Ну, да ладно бы еще, кабы эти деньги и впрямь на детишек пошли. А то ж знаю я вас, бродяг! Все растащите, профукаете! Нет, не получите ни шиша!»

И, рассержено толкнув дверь без надписи, вышел в новый коридор.

Прямо лабиринт какой-то, обозлился Свечкин. Навесили тут разных таблиц! Смел ли ты? Добр ли? Умен? Да он себе отродясь таких вопросов не задавал! Живет, как все. Как и вся наша великая могучая страна.

И, дойдя до конца коридора, вновь увидел две двери. На одной – табличка: «для тех, кто красив». Тут Вениамин и раздумывать не стал – стразу толкнул дверь без надписи.

И вышел на улицу.

4

Сеял холодный дождь. Свинцовое небо, казалось, придавило землю. К остановке подрулил заплеванный грязью автобус. Свечкин глянул: как раз его номер! Подняв воротник пальто, он затрусил к автобусу и, ухватившись за поручни, стал решительно продираться внутрь. Ему кое-как удалось втиснуться, и двери со скрежетом сдвинулись, вминая Вениамина в людские тела. Кто-то наступил ему на ногу, чей-то локоть задел Свечкина за нос. И, как ни странно, в этой толчее он почувствовал себя, словно рыба в воде. Вениамин высвободил придавленную чьим-то телом руку, энергично дрыгнул ногой, поправил шляпу, съехавшую на левый глаз, и зычно закричал: «Передняя площадка! Продвигайтесь вперед! У вас же там "лебединое озеро" танцевать можно!»

•••

Ночью между супругами Свечкиными произошло бурное примирение: на скрипучем супружеском ложе, молодые люди были как никогда счастливы и нежны.

А на следующий день, забирая из починки сапоги жены, Вениамин не увидел уже ни прекрасного дворца, ни белоснежных лебедей.

Снова чернел перед ним покосившийся забор. И серые двуногие существа шныряли в его гнилые бреши – неумные, недобрые, несмелые.