Елена Думрауф-Шрейдер

Рассказ из цикла «Тогда была война»

Третий день бегает Васятка по селу, рассказывает прохожим, что его дед Матвей и старший брат Митька уехали на войну помогать батьке бить фашистов.

- Они всех-всех врагов победют! Митька сильный! Как даст фрицам, будут знать! А дед подмогнёт! Он и ружьё с собой взял.

Старушки останавливались, слушали семилетнего мальчонку, охали-ахали, гладили по голове, крестили. А соседские мальчишки дразнили недоумком. Но Васятка, уверенный в своей правоте, вставал куда повыше, и кричал:

- Пацаны, я же слыхал! Я взаправду слыхал, как дед сказал Мамане, что они обернутся за пару дней. Чтоб Маманя места для ночлега приготовила.

Иногда казалось, уж очень смышлёно говорит мальчонка, а порою глазки забегают-забегают, на лице появится испуг, начнёт заикаться, и сказать толком ничего не может. В таких случаях дед для него всегда был и подмога, и защита.

Вдруг в самом конце улицы, показался какой-то всадник, а за ним - гружённая подвода.

- Пацаны, смотрите, это ж Митюха скачет! Ну, чего я говорил! – и побежал навстречу брату.

Шестнадцатилетний Митя, согнувшись до самой гривы медленно идущей лошади еле держался в седле. Он ничего не видел залитыми кровью глазами. Лошадь привезла домой сама. К седлу были привязаны поводья другой лошади, впряжённой в длинную телегу.

Васятка, увидев брата, остановился как вкопанный. Его глаза округлились, и он, хватая, словно рыба ртом воздух, упал как подкошенный в придорожную траву. О болезни Васятки и его припадках в селе знали все. Из ближайшей хаты к подводе подбежала девушка. С криком замахала руками, зовя соседей на помощь. Увидев лежащего на земле мальчишку, поспешила к нему. Подняла голову, пошлёпала по щекам, и Васятка очнулся. Первое, что он увидел перед собой - дедовы ноги в кирзовых сапогах. Они волочились по земле, свисая меж перекладин телеги, а сама телега была полна детьми. Мёртвыми детьми. Они сидели и лежали в разных позах, на лицах - застывшие гримасы боли и ужаса.

Из хат на шум выбегали женщины. В оцепенении замирали на обочине и, прикрыв фартуками рты, молча крестились. А потом к небесам поднялся холодящий, раздирающий душу бабий вой.

Васятка подскочил на ноги. С трясущейся головой, непроизвольно дёргающимися руками, с горьким стоном обежал вокруг повозки. Несчастный, не осилив своим слабым умишком случившееся, развернулся и с громким криком: «А-а-а! Д-д-д-де-да! М-м-ми-тя!», - бросился бежать, но запнулся и упал лицом в пыль. Поднявшись, облизав пыльные губы, торопливо размазал непослушными руками слёзы по грязным щекам и со всех ног пустился домой, к Мамане.

С улицы донёсся крик младшего сына. Мать узнала бы его из тысячи голосов. Она бросилась навстречу больному ребёнку, думая, что его кто-то обидел. Обессилевший мальчуган упал ей на руки, и долго, заикаясь, не мог выговорить ни слова.

Женщины остановили лошадь. Сняли седока, который, слава Богу, был жив, но в беспамятстве, перенесли домой. Митя пришёл в сознание лишь через два дня. Открыв глаза, увидел стоящую к нему спиной женщину во всём чёрном.

- Ма-ма, - прошептал он сухими губами.

- Митенька, очнулся, - заплакала она. – Как ты, родимый? На, попей. Сынок, а где же Гриня?

- В пещере, на Заячьей горке. Там все выжившие дети. Мам, забрать их надо.

- Слава Господу, Гриня жив! Митя, что же случилось? – измотанная за последние два дня похоронами и неизвестностью, спросила мать.

- Фашисты в городе разбомбили тубдиспансер, а нас догнали в лесу. Мама, я обещал, что приеду за ними. Они больше не заразные. Их подлечили. Заберите их.

- Боже мой! Детей туберкулёзных не пощадили. Ведь дед хотел забрать только Гриню да двоих Заливченко с хутора. Осиротели они, мать их померла. А на вторую телегу - овса хотел пару мешков подкупить. Детей-то, почему вы целый обоз набрали?

- Так они все в сточной канаве сидели. Ну как? Одних брать, а других не брать?

Вокруг бомбят! Дед пожалел их. Хотя, лучше бы и не забирали, может, выжили бы.

- А что же живых-то ты домой не привёз?

- Фашисты не видели вторую подводу, а то бы и их… Всё кричали: «Тубэкулёзэ. Кранк. Кранк!» Дед угнал подводу в лес и затаился с ними в чащобе. А нас обстреляли гады, и всех восьмерых насмерть, - он сжал зубы, и слёзы покатились по щекам. – Лошадь встала на дыбы и стащила нас в канаву. Меня ранили, и я свалился под телегу, а остальных изрешетили.

- Господи, свят-свят! С мужиками не совладают, на детях отыгрываются проклятые. А деда-то как? – плакала всё громче мать.

- Он спасал детей… Мам, он ведь сначала не знал, что всех насмерть… Я очнулся под телегой, когда он подбежал с ружьём, а фашисты уже на мотоцикле отъехали. Убедившись, что все дети мёртвые, дед, не скрывая злобы, осыпал убийц проклятиями. Вдруг затрещал мотоцикл. Деду бы за телегу спрятаться, а он стрелять начал. Уж больно ему отомстить хотелось. Зарядил ружьё и кричит:

- Что ж вы за нелюди, коль детей порешили! Истуканы бездушные! Ненавижу! Своих-то, поди, лелеяли? Дитё жить должно! А вы, что вы сделали, сволочи? Будьте вы прокляты!

Двоих застрелил, а потом его… наповал. Так и упал в телегу, - и дрожащий голос Мити стих. А через минуту он настойчиво повторил:

- Маманя, надо остальных спасать. Там двенадцать ребятишек.

- Надо, конечно надо. Сынок, да я же не знаю, где пещера находится.

- Помоги мне встать. Сколько я уже лежу?

- Два дня ты в беспамятстве, сынок.

- Ого! А вдруг их нашли!? Фрицы расстреляют. Ой, больно, голова кружится!

- Да разве ты можешь с простреленной головой встать и идти на Заячью горку? Тут тебя самого спасать надо, - и увидела, как у сына снова закатились глаза, и голова упала на подушку.

- Маманя, а я знаю, где Заячья пещера. Мы с пацанами там были, - пролепетал Васятки.

- Ох! Не смей, сынок! – строго посмотрела она на него. – Деда сегодня похоронили, батька на фронте, старший сын раненый, средний больной где-то в пещере, и осталось ещё только тебе попасть фашисту в лапы. Вон, присматривай за братом. Воды подашь, а я к бабам. Немцев в селе нету, если до ночи не явятся, то по темноте отправимся.

- Маманя, я с тобой, ты же дорогу не знаешь.

- Сынок, нельзя тебе от Мити отходить. Понимаешь? Даже по нужде, если только очень быстренько, и к его постели возвращайся. Вдруг помощь ему нужна будет, а рядом никого. Упаси Господи, помрёт, - устрашающе сказала мать и пригрозила пальцем. И этого было достаточно, чтобы в мальчонке пробудилось чувство ответственности за жизнь брата.

- Маманя, а ты тихой тропкой ходи.

- Какой тропкой, сынок?

- Ну, тихой, где никто не ходит, за домами, - но толком ничего не смог объяснить.

Стемнело. Всего две женщины, соседка Мотя и её золовка Софья, согласились идти на выручку детям. Пришёл ещё парнишка Иван. Но у него на ноге был большой нарыв, и женщины, поблагодарив, оставили его дома. Софья знала дорогу к пещере и заверила, что туда не больше трёх километров пути. Собрав немного еды и воду для детей, женщины ушли со двора. Больше всего их пугал лесной отрезок пути, по которому пару дней назад Митя привёз убитых детей. Дорога оказалась не такой близкой, как предполагала Софья, а раза в три длиннее. Измотанные дорогой, переживаниями и страхом, они всё же вышли к пещере. Неожиданно все трое резко остановились: навстречу им, напугав, поднялась с земли призрачная детская фигурка.

- Маманя, вы не убитые? Я вас так долго жду, так долго… – и Васятка, зашмыгав носом, уткнулся в подол мамкиного платья.

- Сынок, родненький, ты как здесь? А Митя, как же Митя дома один?

- А Ванька зашёл его проведать. Он покараулит, обещал.

За двое суток, что не выходили из пещеры на свежий воздух, без питья и еды ребятишки ослабли. Но старшие помогали идти младшим. Самых маленьких женщины несли на руках. И уже через два часа по короткой дороге, через кладбище, по тихой тропке Васятка привёл их в село. Боясь распространения заразной болезни, детей разместили в хате Мамани, так как среди больных был и её сын Гриша. Маманя приняла всех. Детям было от четырёх до девяти лет. Лишь у Кати Жасминовой, самой старшей девочки, нашлась бабушка, остальные остались сиротами.

Эти страшные военные годы пережили не все. Вот и Маманя потеряла всю свою семью.

Сначала умерли младшие сыновья - Васятка и Гриня, а с ними и шестилетняя Раечка из приёмных. Потом пришли похоронки на мужа и старшего сына Митю.

После войны Маманя безуспешно пыталась найти родственников детей, которых приютила. Но не нашла, и в сорок шестом, чтобы их не отправили в детский дом, в сельском Совете подписала бумаги, что несёт ответственность за всех. Лишь восьмилетние Маша Фасова и Костя Бочков запомнили свои фамилии. Им в сорок шестом было уже по тринадцать, но они не ушли, остались в семье. Остальных семерых Маманя записала на себя. Так девять чужих детей стали ей самыми близкими и родными. Только для них и жила, и работала.

В канун Нового пятьдесят второго, на сорок четвёртом году жизни, от сердечного приступа, Маманя скоропостижно скончалась. Для всех детей это была ужасная трагедия. Горе, которое, казалось, не пережить. Лишившись материнской поддержки, заботы, ласки и любви, в одночасье осиротели все. Очень трудно было, но они всё осилили и выжили.

Прошли годы.

Однажды, после долгожданной встречи большой семьи, собравшейся из разных уголков страны в Маманиной хате, на её могиле возле нового памятника односельчане нашли в жестяной коробочке письмо «из прошлого в вечность»:

«Маманя, дорогая ты наша мамочка! Низко кланяемся и всегда вспоминаем тебя с великой благодарностью. Мы – дети твои, не растерялись в этом большом мире. Мы остались, благодаря тебе, вместе, одной дружной семьёй. Нас теперь много-много. Прости, родная, мы ведь тогда даже твоего настоящего имени не знали. Односельчане тебя называли Маня. А для всех нас ты была самая добрая, самая справедливая, всегда и всем спешащая на помощь Маманя. А по документам, оказывается, ты – Маргарита Карловна Малгожатова, урождённая Байер.

Спасибо тебе за то, что ты была, и за то, что мы есть!

Помним тебя, родная, не забываем! Твои дети».

10.05.2013