Микола ТЮТЮННИК

                                                                              Из книги «Спартак»

                                         ДРУГ МОЙ ПЕТЯ

                                                   Рассказ

     В первые годы существования нашего «Спартака» в соседствующем с ним сквере находилось два круглых, наполненных водой бассейна. В одном, что был крупнее и ближе к самому клубу, красовалась еще издали приметная скульптурная композиция, представляющая собой двух мальчиков, держащих в руках огромную рыбину. Изо рта рыбины, к радости и восторгу снующей здесь детворы, била вверх высокая, разбрасывавшая веселые брызги, струя. 

    Среди ребятни, которая целыми днями плескалась в этом бассейне, выделялся крупный и упитанный мальчуган, которого звали Петей. Петю все знали и все старались обратить на себя его внимание, сильно брызгаясь и громко выкрикивая его имя:

     – Петя! Петя! Петя!

     Петя воспринимал это как должное, потому что его мама была клубным кассиром, а с такими людьми нужно быть особенно почтительным. Он, как и все мы, плескался в воде, играл с нами в «латку». Получив эту «латку», выскакивал  из воды и гнался за улепетывающим шпингалетом по всему скверу. Глядя на Петин трясущийся животик, ребятня корчилась от смеха, но причину такой веселости всегда скрывали и, Боже упаси, никогда не обзывали его пузатым или «жиртрестом». 

     Петя жил в первом от «Спартака» доме, я же – через две улицы от клуба, поэтому сдружились мы намного позже, уже подростками, и Петя стал чуть ли не единственным у меня спокойным, серьезным и рассудительным другом, совершенно не похожим на многих моих хулиганистых друзей.

     Годам к пятнадцати нас уже выгнало выше ста восьмидесяти сантиметров, но Петя был намного шире костью и, разумеется, сильнее меня. Мы то записывались с ним в секцию бокса, и добросовестно ходили на тренировки, пока секция по какой-то причине не разваливалась, то занимались, уже самостоятельно, борьбой. У Пети в доме была заводская «двухпудовка», у меня же – самодельные гири, которые я унаследовал от своих старших двоюродных братьев. Поэтому на школьных соревнованиях по толканию ядра с нами не могли соревноваться даже десятиклассники. Но опять же Петя был первым, а я – вторым (вторым, пока Петя после восьмого не пошел работать). Я тренировался, толкая у себя за двором кусок большого камня, который мне потом подносил мой одноклассник и сосед Толя Барамыкин, у Пети же было настоящее спортивное ядро и я даже позже, после окончания школы, иногда заходил к нему во двор, чтобы вместе с моим другом  размяться…

     Родители Пети жили, я бы сказал, патриархальной семьей, что мне очень нравилось. Хозяйством, скорее всего, руководила мать, чье слово для Пети и его сестры Светланы всегда было законом. Но и отца, Василия Ивановича, урожденного сибиряка, а затем и белорусского партизана, где он и познакомился с их будущей матерью, скорее всего, боготворили. 

     Василий Иванович работал таксистом, и каждый вечер вся семья обязательно собиралась за ужином (или поздним обедом). Петя никогда не позволял себе нарушить этот семейный закон, и к положенному времени всегда прерывал наши прогулки и шел домой. Иногда приглашал и меня, и я в душе завидовал такому вот порядку в семье моего друга.

     Василий Иванович, как правило, приходил с работы, прихватив поллитровую бутылку «Столичной». Эта водка была не намного дороже традиционной «Московской», копеек, наверное, на тридцать, но, по заверению специалистов, отличалась мягкостью и приятным вкусом. 

     – Сегодня блатных возил, – выпив рюмку, рассказывал за столом Василий Иванович, – Заболотных и компанию… Куда только ни мотались: и по городу, и в Кадиевку…

     Я знал, что Лешка Заболотный, сорвав где-то хороший куш, любил посорить деньгами, заказать такси и помотаться с корешами по городу. Зная его щедрость, таксисты всегда были рады услужить, предлагая и в будущем свои услуги. Но Лешка, как правило, останавливался на Василии Ивановиче: за рулем – ас, в разговоре – сдержан, значит, и про подробности поездки не станет распространяться.

     И Василий Иванович особо не распространялся, только умиленно поглядывал на початую бутылку и снова принимался разливать.

    И Петя был весь в него: такой же сдержанный, крепкий, с округлым добродушным лицом. Только вот на целую голову выше отца, потому что ростом пошел в мать.

     Дом, где они жили, был небольшим, двухэтажным, в один подъезд. Кроме бывшего боксера и музыканта Звонарева, там жила и семья главного врача детской больницы Медведовского, который, как мне казалось, крепко меня недолюбливал и, по словам Пети, называл лохматым.

     Что ж, я действительно носил тогда хорошие лохмы, но не с закрытыми ушами, не под битлов, просто не стрижен – и все. А может, этому детскому лепиле (так медиков именуют на жаргоне)  не нравилась моя лихо, даже задиристо заломленная каракулевая фуражка, как, по его мнению, могут носить только босяки и хулиганы. А может, и моя дурная привычка всегда, даже разговаривая с ним, держать руки в карманах. А еще эта, примостившаяся  в уголках губ, сигарета…

     И как-то, наблюдая за нашими упражнениями с ядром, он мягко, но с чувством некого превосходства спросил:

     – А что вы, молодые люди, знаете о последних днях дома Романовых?

     Напомню: это была середина шестидесятых минувшего столетия, о судьбе царской семьи знали очень и очень немногие. Да и знали в общем-то поверхностно.

     Петя непонимающе взглянул на меня, засмеялся. Он снова вернулся из вечерней школы в дневную (невиданный случай!), я же после своего восьмого больше не учился. Откуда нам знать о каком-то доме, о каких-то Романовых. Я же, к своей нехорошей радости, понял, что вот сейчас, в эту вот минуту, наконец, смогу отыграться!

     – О последних днях дома Романовых? – медленно переспросил я, нарочито не глядя в сторону Медведовского и взвешивая на ладони ядро. – Ну, если вам интересно… Последний российский император Николай Второй, по фамилии Романов, вместе со всей семьей был расстрелян в нынешнем Свердловске в 1918 году. Случилось это в подвале дома купца Ипатьева. Только это не совсем верно…

     Медведовский сидел на лавке, округлив от изумления глаза.

     – А что не верно? – уже совершенно иным тоном спросил он.

     – А то, что Ипатьев был купцом. Ипатьев был горным инженером.

     Последние детали, наверное, окончательно сразили моего собеседника, который ну никак не ожидал такого ответа от лохматого недоросля в лихо заломленной каракулевой фуражке. Молчал и Петя. Молчал и улыбался. Он-то знал, что у меня не проходит и дня без чтения книг, что я почти наизусть знаю Пушкинскую поэму «Граф Нулин» и множество стихов появившегося в печати Есенина.

     – Да-а-а… – поднимаясь с лавки, только и протянул Медведовский, – да-а-а…

     Что значило это его «да-а-а», я так и не понял. И снова принялся толкать свое ядро.

     Петя мечтал всерьез заняться тяжелой атлетикой, мы даже ездили с ним на Сокологоровку, к известному тренеру Рулеву. Но что-то моему другу помешало. Его даже не призвали в армию, выписав «белый билет». И когда я вернулся со службы, Петя уже был женат. Женат на своей любимой белорусочке Алле, с которой переписывался несколько лет. Вскоре у них родился сын, в котором Петя и Алла, как говорится, души не чаяли. 

     Я знал, что Алла скучала за своими родными краями, где провела молодость и Петина мать. И Петя уже склонялся на ее просьбы о переезде. И переезд ускорила беда…

     Как-то, проезжая в автобусе мимо кладбища, я увидел похоронную процессию, где, опустив голову, шел и мой друг. К вечеру я был у него на квартире. В прихожей мы крепко по-братски обнялись, и я, наверное, впервые услышал Петин плач. 

      Похоронив первенца, Петя с Аллой не смогли больше здесь оставаться и, оставив могилку на сестру Светлану, уехали. Мы несколько лет переписывались, посылали посвященные друг другу стихи (Петя тоже иногда писал их), затем, как часто бывает, связь прервалась. А через несколько лет я встретил случайно Светлану.

     – Пети не стало год назад, – с горечью сказала она. – Он, наверное, удался в маму…

     Каждый раз, по пути к своим родителям, я нарочно делал круг, сворачивая к «Спартаку», чтобы снова пройти мимо Петиного дома и хоть на краткий миг воскресить в памяти те далекие годы, когда мы были молоды, счастливы и вся жизнь казалась нам бесконечной, уходящей в сказочную даль, дорогой… 

     Вместо нашего любимого клуба теперь одни голые полуразрушенные стены, без крыши. Петин дом цел, но заметно состарился, двор порос травой. На площадке, где мы толкали ядро, давно ни единого следа, ни одной вмятины от нашего спортивного снаряда…

2016 г.