Юрий Ковальчук

Было ещё совсем не поздно, но фары джихад-мобиля – внедорожника с установленным в кузове крупнокалиберным пулемётом, почти безнадёжно вгрызались в подступающую стылую ноябрьскую тьму, слайдами выхватывая то скучные пожухлые кусты степных растений, то стволы деревьев, то изгибы дороги.

Артём равнодушно пропускал сквозь сито сознания опостылевший донбасский пейзаж, изо всех сил пытался не уснуть. Рядом уверенно крутил баранку автомобиля доброволец с западной Украины Богдан. В кузове дремал утомлённый тряской пулемётчик с позывным «Печень».

Трое были друзьями. Они познакомились ещё на «революции достоинства». Потом пытались прорваться в Крым на «поезде дружбы», но их развернули «зелёные человечки» на Чонгаре, а потом чуть не убили ватники в Николаеве. Вместе вступили в добровольческий батальон и пошли воевать против сепаратистов на Донбассе в мае 2014 года. Чудом выбрались из котла под Иловайском, а затем артистически избежали отправки в мышеловку Донецкого аэропорта.

Сегодня они ненадолго отлучились из расположения, чтобы провернуть одно небольшое дельце. Они стояли в Д-ске уже более трёх месяцев и за это время успели реквизировать всё ценное. Экспроприировали и продали (или отправили домой) не только транспорт, золото и бытовую технику, но даже металлические ворота и металлопластиковые окна. Танком сминали металлические гаражи, чтобы потом отвезти их в «металлоприёмку». В общем, высосали посёлок досуха. Жители разбежались, осталось лишь несколько древних старух, взять с которых было абсолютно нечего.

Оголодавшие и болезненно трезвые бойцы рыскали по округе в поисках ценных ресурсов, но проклятые аборигены массово уезжали, вывозили или прятали всё ценное, причём проявляли дьявольскую хитрость. Случалось, прятали автомобили в котлованах или развалинах.

К счастью, недавно попался подозрительный мужичок, который после допроса с пристрастием рассказал много интересного. В том числе о богатом владельце нелегальной угольной шахты – «копанки», который жил на отшибе в каком-то урочище и славился своей нелюдимостью и высоким качеством угля. Разумеется, как только выдался свободный денёк, побратимы решили навестить зажиточного аборигена, чтобы провести с ним разъяснительную беседу о необходимости посильной помощи украинским патриотам в борьбе против российских агрессоров.

И вот они ехали уже несколько часов. Машина то ныряла в балки, то взбиралась на холмы. Дорога петляла и прыгала то вверх, то вниз, играла в «жмурки» между деревьями, и конца ей не было видно. Печка в автомобиле не работала, и было довольно прохладно. Со всех сторон подступала первобытная осенняя тьма.

Артём выплюнул в окно бычок. В сторону брызнул пучок искр. Затем он достал из кармана смартфон и принялся изучать карту.

«Далеко ещё? У меня вообще такое впечатление, что мы просто катаемся по этой степи в белый свет, как в копеечку. Может, заблудились? Не дай Бог, ещё заглохнем, будет вообще жопа», - забеспокоился Богдан.

«Не, нормально всё. Чутка блуканули, а сейчас на грунтовку выедем. Я эти места знаю – в детстве к отцовской родне тут часто катались в гости. Главное эту грунтовку найти, а оттуда уже просто будет», - успокоил его Артём.

Помолчали. Джихад-мобиль подпрыгивал на ухабах. В кузове выругался Печень, которого от тряски приложило лицом о приклад пулемёта.

«Слышишь, - осклабился Богдан, – ладно, я из Винницы. Ну а ты же местный. Считай, всю жизнь тут на Донбассе прожил. Чего тебя, не давит против своих, ну, в смысле местных, воевать?»

Артём помолчал, потом зевнул: «Да мне-то что? Свои мне были папа, мама. Сестра вот своя. А остальные мне как-то побоку. Тем более, что я отсюда с такой радостью прошлой осенью сбежал. Ну, что тут делать? В шахте работать? Вроде, и платят ничего, а всё равно вкалываешь, как папа Карло, горбатишься. Сейчас лучше. А стрелять… Да мне на самом деле вообще насрать, в кого стрелять. Главное, чтобы идея была. Ну, и платили чтобы нормально. Короче, не заморачивайся – ты будто сильно идейный? Ладно, я – украинского языка не знаю, а ты вот с западной, а на русском говоришь. Где ж идея?»

«Да мне идею в Киеве отстрелили прошлой зимой, - задумчиво проговорил Богдан. - Я поначалу приехал, как и все, бабла подкосить, а потом один товарищ мне встретился политически подкованный. Он мне много всякого рассказывал про жидов и про москалей; даже говорил, что все мировые президенты типа каким-то ящерам подчиняются. Вот я с ним и начал на самый рожон лезть, впереди планеты всей. А потом ему в рожу брусчатка прилетела – кто-то из наших бросил. Так ему нахрен все зубы выбило. Вот я и понял тогда, что все эти идеи – говно, потому что брусчатка всегда сильнее».

«Во-во, - подтвердил Артём. – Я под Иловайском тоже много понял, когда наши дебилы штабные пацанов хер знает куда помирать отправляли».

Машина уже выехала на грунтовку и теперь двигалась ровнее. Трясти стало меньше, и Печень снова уснул в кузове. В молчании троица рассекала сырую осеннюю темень. Время от времени Артём командовал, в какую сторону нужно свернуть. Вскоре между терриконов показался едва заметный, а от того волнующий, огонёк. Через несколько минут тормоза взвизгнули, и джихад-мобиль остановился в нескольких сотнях метров от дома. Богдан и Артём вылезли из машины. Стараясь не шуметь, захлопнули дверцы. Сняли автоматы с предохранителей. Из кузова ловко выпрыгнул Печень.

Побратимы кучно двинулись к жилищу. Разошлись в стороны перед убогой оградой из ветхих штакетин, за которой чернела туша одноэтажного дома с единственным глазом окна и какие-то хозяйственные постройки.

Умело принялись проверять двор. Артём аккуратно потянул дверцу какого-то сарая, но там было заперто. Тихо он проскользнул к следующей постройке. В ноздри шибанул с детства знакомый дух лошадей. Не удержавшись, с нажимом, чтобы не скрипела, приоткрыл дверь конюшни и заглянул внутрь.

Лошади всхрапнули, ощутив незнакомый запах. Занервничали, встряхнули гривами; ближайшая к Артёму грозно пристукнула копытом. На ходу вспоминая детские заговоры, он принялся бормотать что-то успокаивающее, но величественные животные всё равно волновались. Внезапно лунный свет на несколько мгновений озарил лошадиные морды. Артём с удивлением и ужасом осознал, что гарцующие перед ним кобылы слепы. Недоумённо он постоял в нерешительности несколько секунд. Затем тряхнул головой, как будто избавляясь от наваждения, и вышел из конюшни.

Богдан и Печень уже ждали его возле входа в дом. Богдан затаился у входной двери, а Печень осторожно заглядывал в узенькое окошко. Дом был старый и вросший в землю, поэтому окно находилось у самой земли, и Печень нависал над ним, заглядывая в освещённый квадрат сверху вниз. Артём подошёл к товарищам, убедился, что они готовы, и несколько раз сильно пнул входную дверь тяжёлым армейским ботинком.

За дверью послышался шорох и невнятные переговоры. Потом приближающееся кряхтенье и скороговорка то ли причитаний, то ли ругательств. Затем надтреснутый старушечий голос произнёс за дверью: «Кого это нелёгкая принесла?»

«Открывай, старая, украинськи вызволители пришли», - заорал Богдан и для убедительности так саданул по двери прикладом, что, казалось, весь дом ходуном заходил и где-то в шкафах зазвенела посуда.

После секундной паузы внутри что-то щёлкнуло и дверь отворилось. В комнате горел свет, но до такой степени тусклый, что там, казалось, было даже темнее, чем на улице. В дверном проёме с коногонкой в руках стояла крохотная старушка в платочке и ватнике. Она молча смотрела на Артёма, загораживая вход. Устав ждать, пока она впустит их, Артём с усилием впихнул старушонку внутрь и осторожно, преследуя стволом автомата направление взгляда, вошёл в домишко и огляделся.

Внутри дом выглядел неожиданно огромным. Просто не верилось, что вросшая в землю избушка может быть такой вместительной. А может быть, всё дело было в тенях, которые, подобно пролитым чернилам, вытекали из каждой щели и из каждого угла. В углах колыхались покрывала паутины. Всё казалось не просто старым, но ветхим – даже проглоченный пузатым шкафом телевизор выглядел антикварным, хотя это была «плазма» одной из последних моделей.

«У них, наверное, есть ноутбук на паровой тяге», - подумал Артём и неожиданно для себя хихикнул.

Побратимы, озираясь по сторонам, вошли вслед за Артёмом. Богдан сильно толкнул старуху вглубь помещения, а Печень закрыл за собой дверь и задвинул засов. Бабка отошла в сторону, сложила руки на переднике и молча рассматривала незваных гостей, а те, в свою очередь, с удивлением разглядывали странный дом, в котором богатство утвари и старинной, но явно дорогой, мебели пряталось под паутиной, пылью и сумраком.

«Кто вы такие и какого чёрта тут делаете?» - голос прогремел так звонко и внезапно, что визитёры невольно вскинули оружие и направили его в сторону говорившего.

Незамеченный ранее, за столом, уставленным плошками и горшками с разнообразной снедью, сидел косматый старик. В руках он держал гранёный стакан с мутной жидкостью, в котором украинские герои инстинктивно распознали алкоголь. В другой руке у старика была двузубая вилка, на которую был насажен добрый кусок мяса. Между плошек с закуской цитаделью возвышался штоф с сивухой.

Старик производил странное и немного пугающее впечатление. Древний истёртый картуз на львиной гриве седых волос, засаленный пиджак с каким-то значком на лацкане – одежда как будто была создана в позапрошлом веке. Косматые брови сползали на полыхающие живым молодым огнём глаза. Большие мозолистые руки крепко вцепились в стакан и вилку. Он глядел на ворвавшихся в его дом вооружённых людей без страха, скорее, с вызовом или даже презрением.

«Пошли вон!» - гаркнул старикан на пришельцев, а затем, полностью утратив интерес к ним, залпом опрокинул стакан и стал сосредоточенно рвать крепкими белыми зубами мясо.

«Здрасьте! - ожил, как будто вынырнул из-под тёмной воды, Артём. – Мы к вам по делу. Надеюсь, ненадолго. Если будете вести себя хорошо и с пониманием, то мы скоро уйдём и никто не пострадает».

Он ждал реакции на свои слова, но хозяин дома и бровью не повёл – вместо ответа плеснул себе в стакан пойла, выпил, и, закряхтев, подтащил поближе миску с варёными яйцами. Взял одно, принялся чистить, не реагируя на таящуюся в словах Артёма угрозу.

Такой поворот событий здорово озадачил побратимов, привыкших к почтению, которое вызывает у обывателей вооружённый до зубов и готовый к насилию человек.

От пронзительного смеха, внезапно рассыпавшегося мелким бисером по полу, Артём и его товарищи невольно подпрыгнули, а затем с недоумением повернулись на старуху, которая по-бабьи подперев ладонью щеку заливалась, как полоумная. Так же внезапно она смолкла и, повернувшись к вооружённым мужчинам спиной, подошла к наполовину скрытым блеклой шторой стеллажам и принялась звенеть там банками с консервированными овощами и соленьями.

Ситуация явно развивалась не по сценарию и грозила выйти из-под контроля. Артём встряхнулся. Сбросив оцепенение, он подошёл к столу, за которым восседал злой старик и без приглашения уселся напротив. Печень занял позицию у окна и опёрся спиной о стену, задумчиво поигрывая пальцами на курке автомата. Богдан медленно пошёл вдоль стены, украшенной старыми фотографиями и давно утратившими актуальность календарями, с интересом разглядывая эту коллекцию артефактов давно ушедшей эпохи.

Среди фотографий было много изображений шахт и шахтёров. Судя по одежде и механизмам они были сделаны ещё в ХIX, а то и в XVIII веке. Попадались причудливые старинные календари с дивными рисунками, открытки и литографии. За титанических размеров платяным шкафом Богдан увидел красный угол с иконостасом, под которым теплилась лампадка, и привычно потянулся рукой, чтобы перекрестить лоб, но внезапно застыл.

То, что поначалу показалось старинными иконами, тёмными и сумрачными от времени, оказалось налитым переливающейся и отблескивающей угольной тьмой сгустком черноты; струящимся потоком, вопреки времени и пространству изливающемуся из нефтяного нутра вселенной прямо в глаза, в мозг и сознание Богдана. Это не было человеческим и, если подобное могли создать Боги, то лишь те, чьи имена были забыты задолго до появления первого человека.

Мнимые иконы изгибались, притягивали, завлекали. Богдану стало плохо: в голове стремительно закружил водоворот, всасывая последние крохи сознания. Неизвестно, что было бы, но внезапно к нему подскочила старушонка, сильной рукой схватила за шиворот и почти швырнула вглубь комнаты. Богдан, ни жив, ни мёртв, не только не сопротивлялся, но и готов был целовать ей руки. Но, не обращая на него и йоты внимания, старуха деловито задёрнула красный угол шторкой и вновь ушла к стеллажам к своим банкам и соленьям.

Тем временем Артём, которого изрядно уязвляло равнодушие странного старика, невозмутимо закусывавшего очередной стакан сивухи варёной картошкой, решил, что события развиваются как-то вяло и надо переходить к активным действиям.

Ему в компании с Печенью и Богданом уже не раз случалось вот так сидеть напротив упрямых, артачащихся и жилистых старожилов шахтёрского края. Не раз приходилось осаживать их попытки обороняться; стрелять первым, волнуясь лишь о том, чтобы не убить до времени. Пытать, опасаясь как бы не кончить раньше, чем выяснится местонахождение заветной «кубышки». Всегда где-то запрятана «кубышка»; богатый край… А здесь, он чуял это своим ненасытным нутром, «кубышка» была, и ещё какая, знатная!

Проблема была лишь в том, что он привык ломать этих трудных, иссохших людей. Привык насилием и угрозами вселять в них страх и чувствовал его сквозь отвагу или презрение, через показную браваду или отчаяние, как чует кровь дикий зверь. А сейчас он не чувствовал страха, и ему это было очень не по душе.

Артём стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда, и с наигранным дружелюбием заорал: «Что молчишь, старый чёрт!? Так что ли встречают украинских героев-освободителей? Давай, командуй своей старой - пускай накрывает на стол. Ещё водочки подольёт – вон, в бутылке пусто уже почти. Выпьем, закусим, да заодно и поговорим».

Старуха, чуть ли не по пояс погрузившаяся в свои консервации, затряслась как будто от беззвучного смеха. Старик сосредоточено прожевал картошку, а затем впился в Артёма своим колким взглядом с таким выражением мохнатого лица, словно разглядывал диковинного гада в террариуме. Молчание продолжалось не менее нескольких минут, и Артём уже начал терять терпение, когда хозяин дома, наконец, заговорил.

«Если хотите есть, можете взять вон там, в чуланчике. Там же и водка», - выплюнул старик. Он указал сучковатым пальцем в угол, а затем ловко вылил остатки сивухи себе в стакан. Выпил залпом и перегарно выдохнул: «Гостюшки».

Артём поискал глазами старушонку, но она ещё глубже, чуть ли не по пояс, заползла в банки с овощами и фруктами и тихо тряслась там. Вопросительно взглянул на Богдана, но тот стоял вполоборота, всё ещё пытаясь прийти в себя после странного видения. Тогда он повернулся к отирающемуся у окна Печени и кивком указал на угол: «Сообрази чего-нибудь пожрать. Уже поздно, надо быстрее дело делать».

Печень отпустил автомат и отправился разведывать пыльный, укрытый вуалями паутины угол. Там, в зарослях сплетённых трудолюбивыми пауками, Печень разглядел небольшую дверцу в стенной шкаф. Откинув «Калашников» за спину, чтобы не мешал, он открыл ржавый шпингалет и потянул за ручку. Внутри оказались покрытые старыми газетами полки, на которых лежали консервы, свечи и упаковки спичек, стояли бутылки с какими-то жидкостями и прочие припасы.

Печень потянул руку к аппетитному куску сала, завёрнутому в промасленную бумагу. И тут, в ответ на его движение, а может, почувствовав пришедший из-за его плеча тусклый свет, привлекательная картинка реальности распалась. Притаившиеся при звуке его шагов, напряжённо замершие в ожидании, пока открывалась дверца стенного шкафа, десятки слепых и белесых подземных крыс кинулись врассыпную. Они сталкивались друг с другом и переворачивались, сшибались с предметами и ныряли в спасительные норки, связанные с глубокими угольными шахтами, откуда они пришли, подстёгиваемые голодом.

Отвратительные лысые тельца посыпались из шкафа. С верхних полок они падали на Печень. Слепые твари прыгали ему на грудь, плечи и руки, скатывались вниз, разбегались в поисках убежища и пропадали в щелях, ведущих в подпол. Несколько из них забрались Печени за шиворот. Он отпрянул от шкафа и, отчаянно завопив, принялся бить по себе руками. Из его штанины выбралась крыса и метнулась прочь от света, назад, в спасительную темноту стенного шкафа, но с разбегу врезалась в стену. Застыла не несколько секунд, а затем сориентировалась и юркнула в темноту.

Печень орал как сумасшедший. Ему удалось поймать за хвост неистово царапающуюся крысу, застрявшую между кителем и бронежилетом. Он с яростью швырнул её в шкаф и замер, дрожа, а потом сложился пополам, и его обильно вырвало на пол. Выпрямившись, он стоял, бесцельно озираясь и тяжело дыша. Богдан и Артём также молча уставились на него. Вдруг, как будто комната раздулась, увеличившись в размерах, что-то взорвалось – косматый старик откинул голову и, блеснув в потолок крепкими белыми зубами, могуче захохотал.

Некоторое время Артём с ненавистью разглядывал его, тщетно ожидая пока старик заткнётся и уговаривая себя не выстрелить в ржущую косматую рожу прямо сейчас, но потом плюнул. Он встал, подошёл к Печени и толкнул его к столу: «Поди, присядь». Затем Артём подошёл к шкафу, откуда уже успели ретироваться все крысы. Он сгрёб в охапку несколько свёртков с едой и огромную, будто с картинки, бутылку сивухи и, вернувшись к столу, метнул снедь перед Печенью.

Достав нож, Артём быстро нарезал закуски. Нашёл относительно чистую кружку и, наполнив её до краёв мутным напитком с сильным запахом алкоголя, передал Печени. Тот жадно вылакал спиртное и вернул посуду, а потом стал набивать рот едой. Затем Артём налил подошедшему к столу Богдану, выпил сам.

Всё это время хозяин, прекративший, наконец, смеяться, молча жевал солёный огурец, поглядывая на побратимов из-под косматых лохм, свисающих на глаза. Артём хлопнул ещё стакан, закусил салом и передал кружку Печени. Потом достал из кобуры на поясе пистолет и сунул его прямо в лицо владельцу дома. Старик никак не отреагировал и продолжал меланхолично дожёвывать огурец.

«Так, веселье кончилось, - Артём щёлкнул предохранителем. – Если ты, старая падаль, хочешь дожить вместе с твоей бабкой до завтрашнего дня, слушай меня внимательно и делай, как сказано. Понятно?»

Старик ничего не ответил, но его горящий взгляд теперь упирался поверх ствола пистолета в Артёма.

Тот продолжил: «Мы знаем, что у тебя есть денежки – добрые люди нам всё рассказали, так что отпираться бессмысленно. Нам нет резона вас убивать. Куда лучше будет, если ты сам всё отдашь, а мы вежливо попрощаемся и поедем по своим делам. А ты продолжишь работать в своей копанке. И, может, мы заглянем к тебе через месяц, и ты нас встретишь, как дорогих гостей и освободителей. И защитников. Потому что мы теперь будем вас двоих защищать. На тот случай, если кто-то другой решит с вас получать денег. Так что предлагаю прекратить заниматься хернёй и стать добрыми друзьями. Или перейти к пыткам и последующей мучительной смерти».

Артём устал от своей проповеди, а потому положил пистолет на стол, налил стакан и выпил. Затем он на всякий случай опять взял пистолет и направил его на старика. Тот как будто задумался. Внезапно он пожевал губами и сказал: «Не надо пыток. Если хотите моего богатства, то вы его получите. Но надо ждать утра – я прячу деньги в штольне. Боюсь, что дом могут обокрасть. Так что – утром. А пока ешьте и пейте». Он протянул руку к бутылке, но Артём убрал её подальше.

Тогда хозяин невозмутимо нырнул под стол и, вернувшись оттуда с большой бутылью, плеснул себе в гранёный стакан и опрокинул его в седую лохматую бороду.

«Что ж, будем ждать утра, - впечатлённый трюком старика Артём повеселел. – Только давай без шуток, а то завалю обоих». Он обернулся, чтобы поглядеть на старушонку – та продолжала сражаться с банками, причём она почти целиком залезла на стеллаж, из которого теперь торчали только костлявый зад, обтянутый выцветшим платьем, и две худые ноги в коричневых колготах и стоптанных сапогах.

Старик поставил бутыль с сивухой посреди стола. Сходил к стенному шкафу и принёс оттуда ещё еды. Достал из-под стола шахтёрский фонарь и зажёг его – стало светлее и как будто уютнее. Побратимы сели пировать. Их настроение заметно улучшилось. Вскоре алкоголь и сытная еда подействовали на них расслабляюще. Друзья рассказывали историю за историей, всё чаще перебивая друг друга, и даже время от времени пытались втянуть в беседу старика, но тот молча дымил трубкой, откинувшись в своём кресле.

В какой-то момент захмелевший Артём положил голову на руки и уснул. Ему снилась какая-то омерзительная чёрно-белая каша из образов. Он мучительно прорывался сквозь них, пытаясь добраться до реальности, но это было невыносимо трудно, и в какой-то момент, растратив последние силы, он покатился в пыльную угольную тьму.

Артём проснулся, дрожа от холода, и мутно осмотрелся вокруг. В комнате стало совсем темно. Старушонка исчезла, как будто окончательно растворилась среди своих солений. Богдан и Печень, обнявшись, что-то пьяно рассказывали друг другу. Хозяин молча дымил трубкой, но теперь на его коленях сидел огромный заяц. Старик гладил его шёрстку; из-под его руки во все стороны летели голубые искры статического электричества.

Осознав, как сильно он замёрз, Артём застегнул бушлат, налил себе чашку сивухи и в несколько приёмов выпил. Долго кривился и нюхал ломтик сыра, пока не стало лучше. Потом повернулся к молчаливой фигуре с зайцем: «Какого хрена так холодно?»

«Буржуйка остывает. Во дворе справа угольный сарай. Надо принести ведёрко», - сказал старик. Он нырнул под стол, потревожив зайца, который недовольно заверещал и, достав оттуда погнутое ведро, поставил его рядом со столом.

«Я принесу. Заодно до витру надо», - сказал Богдан. Он подхватил ведро, взял протянутый ему стариком фонарь и, заметно покачиваясь, вышел наружу.

Ноябрьская ночь была чернее антрацита. Звёзд почти не было; тьма жадно всасывала слабый свет шахтёрского фонаря и как будто только того и ждала, когда он погаснет и можно будет наброситься на беззащитного человека.

Богдан с трудом добрался до сарая. Повесив фонарь на металлический крючок, он наклонился, чтобы набрать ведром уголь, но его повело в сторону, и он чуть было не свалился набок. Выругавшись, сощурил один глаз, тщательно примерился и черпнул уголь ведром, как будто воду. Результат оказался неудовлетворительным, и он несколько раз повторил процедуру. Потом, разозлившись, поставил ведро рядом и принялся набирать уголь в пригоршни и бросать в ведро.

Черный, как космос, уголь моментально покрыл его руки. В воздух поднялась чёрная пыль. Ни на что не обращая внимания, Богдан продолжал сыпать уголь в ведро, но оно почему-то всё не наполнялось. В какой-то момент он попытался разогнуть уставшую спину, но понял, что не может. Богдан дёрнулся всем телом, однако что-то крепко держало его за руки, обволакивая их нечувствительной, но непреклонной силой.

Затем Богдан почувствовал, как что-то тянет его внутрь угольной кучи. Протрезвев от страха, он изо всех сил старался вытянуть руки из чёрной массы, которая теперь переливалась сотней оттенков тьмы, но лишь проваливался всё глубже.

Прошло всего несколько секунд отчаянной борьбы, и вот он уже задыхался пылью и ужасом, вплотную разглядывая бесконечную чёрную бездну, которая пела ему какую-то песню. Слова становились всё громче. Он уже почти мог разобрать их; перед глазами было черно… Уголь был во рту и в носоглотке, он утопал в угле. Больше Богдан ничего не видел и не слышал...

Артём вяло переговаривался с Печенью, который снова и снова рассказывал одну и ту же фронтовую историю, причём с каждым разом количество убитых сепаратистов неуклонно росло. Старик всё так же гладил зайца – шерсть животного топорщилась и переливалась огромными голубыми искрами.

«Хрень какая-то, что-то Богдана долго нет», - подумал Артём, но в этот момент Печень ткнул ему под нос полную до краёв чашку и перебил мысль. Артём выпил и вернул чашку Печени, который немедленно наполнил её и, высоко закинув голову, стал пить. Внезапно мерные глотки прервались спазмом, и он, издав сдавленный звук, прыснул во все стороны сивухой.

Оброненная чашка покатилась под стол. Печень, прижав руку к груди, силился не то закашлять, не то вдохнуть. Из его горла вырывались сдавленные звуки. Артём вскочил и принялся бить Печень по спине, но это не помогало: тот продолжал давиться, издавая жуткие всхлипы. Его тело начало содрогаться в конвульсиях, и он, оттолкнув Артёма, который от неожиданности повалился на лавку, упал на пол и стал биться, как в эпилептическом припадке.

Артём хотел было кинуться к нему, но увиденное заставило его застыть на месте – изо рта Печени появилась слепая морда белесой крысы. Понюхав воздух, она рывками начала выползать изо рта мужчины и вскоре упала ему на грудь. Тут же юркнула куда-то во тьму, а изо рта Печени уже лезла новая слепая морда. Выпученные глаза украинца выражали безмерное страдание и ужас, из них текли слёзы.

С ужасом Артём смотрел, как изо рта Печени одна за другой появляются крысы и тут же убегают во тьму. Глаза Печени закатились, лицо посерело. Затем изо рта вылезла последняя крыса, повертела слепой мордочкой в разные стороны и убежала, оставив на полу бездыханное тело в луже мочи.

Артёма трясло. Он, как завороженный, смотрел на труп Печени. Потом медленно повернулся к хозяину дома. Тот, выпрямившись, с интересом разглядывал Артёма. Заяц на его коленях искрился, он прямо сиял голубыми разрядами электричества.

Рука Артёма поползла по столу в сторону прислонённого к стене автомата. В этот момент старик, как молния, сорвался с места. Выхватив откуда-то из под пиджака обушок, он с силой вонзил его Артёму в кисть, пригвоздив её к деревянному столу. Брызнула кровь, рука забилась, как раненное животное, а в глазах потемнело от боли. Некоторое время он находился на грани потери сознания, но постепенно, даже несмотря на чудовищную боль, вернулся в полутёмную комнату. Старик снова спокойно дымил трубкой. На его коленях переливался голубым заяц.

Превозмогая тошноту и тёмный водоворот в голове, Артём, облизнув пересохшие губы, тихо прошептал: «Я знаю, кто ты. Пожалуйста, отпусти меня».

Старик задумчиво рассматривал его сквозь клубы табачного дыма и молчал.

«Я не знал… Я не хотел… Мы не знали», - он покачнулся, но вовремя восстановил равновесие, схватившись здоровой рукой за стол.

«Я знаю тебя, - Артём облизнулся. – Ты – Шубин, шахтный дух. Дух Донбасса. Отпусти меня – я не хочу умирать…».

Шубин улыбнулся, обнажив свои белоснежные зубы, и задумчиво протянул: «О, нет! Ты теперь не умрёшь. Ты пошёл против себя и своего народа, ты предал свою кровь. Принёс столько горя, совершил столько преступлений, что убить тебя было бы слишком несправедливо. Тебя пришлось бы убивать сотню раз, чтобы ты искупил всё, что натворил, - старик покачал головой. – Теперь ты пойдёшь со мной, Артём, пойдёшь вниз. И останешься там надолго. Очень надолго. До тех пор, пока не кончится уголь на Донбассе».

Шубин засмеялся, выбил трубку о стол и положил её в карман. Потом он встал, прижимая к груди голубого зайца, и пошёл к стенному шкафу. Открыл дверь, в последний раз оглянулся на Артёма и, шагнув в неё, исчез.

Артёма трусило, по лицу струился холодный пот. Рука горела огнём, его била сильная дрожь. Схватившись рукой за обушок, он постарался вытащить его из стола. Ему было невыносимо больно, но обушок не сдвинулся ни на йоту. Артём дёргал снова и снова, пока, обессилев, не повалился обратно на лавку.

Дом сжался, затем раздался в стороны, как будто вздохнул, а затем снова сжался и задрожал. С потолка посыпалась пыль. Артём, лёжа лицом на столе, смотрел, как трескаются стены и, кружась, подобно снегу, летит сверху мусор.

Половицы прыгали, как клавиши рояля. Стеллажи, в которых сгинула старушонка, сложились – во все стороны брызнуло стекло, рассол и ошмётки овощей. Окна вздулись чернотой, которая начала разрастаться во все стороны, заливая стены и пол.

У Артёма уже не было сил, чтобы пытаться освободиться: ему оставалось только наблюдать, как проваливается пол, обнажая бесконечную чёрную пропасть, а затем невидимая сила всасывает туда мебель, стены, дом и его самого...