Николай Довгай

Часть первая

 1

У дверей гастронома прохаживались двое.

 Один был высок, сухопар, с сухим мертвенно-бледным лицом и седыми всклокоченными волосами. Другой едва доходил ему до плеча, и выглядел дряхлым стариком.

 Занимался холодный ноябрьский рассвет. В голых ветвях деревьев, чернеющих на фоне бледно-серого неба, тоскливо посвистывал ветер, и в мутном сумраке нарождающегося утра эти двое казались пришельцами из преисподних миров.

 Старик нетерпеливо пританцовывал у крыльца магазина, заложив руки в карманы куцего пиджачка, одетого прямо поверх грязной майки. Второй персонаж этой драмы ходил у оконных витрин, словно восставший из могилы мертвец, или, быть может, Кощей Бессмертный.

 Мужчины бросали угрюмые взоры на оббитую темной жестью дверь, перечеркнутую полосой тяжелого широкого засова с висячим «амбарным» замком.

 – Да-а… – страдальчески вздохнул Старик, уже более не в силах выдерживать томительного ожидания.

 – И не говори… – с похоронным видом согласился Кощей.

 Оба мученика прекрасно понимали друг друга. Нахохлившись, Старик продолжал развивать свою глубокую мысль:

 – Э-хе-хе!

 – Н-ну и п-пе-чет! – скрипучим голоском подпел его товарищ.

 Тусклый свет едва пробиваются сквозь толщу грязно-серых туч. Неровные блики, падающие от желтеющих фонарей, ложатся на черные силуэты прилавков, на их островерхие крыши, деревья, ларьки…

  Сколько сичас время? – сипит Кощей.

 Слова даются ему с превеликим трудом, и двигается он так, словно проглотил кол. А соображает, если судить по его безумному виду, совсем туго.

 Запрокинув голову, старик всматривается в холодное небо.

 – Наверное, восемь…

 – В-восемь? – трагическим тоном восклицает Кощей. – Так п-пачему же она не идет?

 – Ничего,– успокаивает старик. – Придет…

 У решетки для чистки обуви он замечает окурок. Старик поднимает вываленный в грязи «бычок».

 Зажав окурок в зубах, он с трудом выуживает из кармана пиджака коробок спичек.

 Выловить спичку из тарахтящего коробка ему кое-как удается, а вот высечь огонек – нет. Проклятая спичка так и прыгает в его заскорузлых трясущихся пальцах.

 В грязь летит несколько сломанных спичек.

 – Ну и промышленность! – ворчит Старик. – Спутники в космос запускают – а спичек сделать не могут!

 Ему все-таки удается добыть огонек. Закурив, он заходится сухим болезненным кашлем.

 – Н-надо б-бросать курить! – нравоучительно замечает ему Кощей.

 – Я знаю,– Старик согласно кивает. – Здоровье уже не то…

 Он делает еще одну затяжку.

 Словно злые демоны ночи, к прилавкам подтягиваются торговки краденным мясом и подержанным тряпьем.

 В мутных сумерках осеннего утра прорисовываются контуры толстой дворничихи.

 – Эй, соколики! – басистым голоском окликает мужчин дворничиха. – Как дела?

 – А как наши дела? – степенно отвечает Старик. – Живем… Помаленьку…

 – Живете? – в голосе дворничихи слышна насмешка.

 – А чего ж? – дребезжащим голоском говорит Кощей. – Вот с-сичас м-магазин откроют – и заж-живем!

 Разлапив руки, он направляется к зарешеченному окну магазина, тщательно координируя каждое движение: ноги в драных ботинках приподнимает с большой осторожностью. Ступни ставит на землю так, словно движется по топкому болоту. Каждый новый шаг Кощей начинает лишь после напряженных размышлений о том, как сделать это самым наилучшим образом, предварительно взвесив в уме, какую именно из имеющихся в его распоряжении ног следуют поднимать на этот раз. Через минуту-другую он благополучно покрывает расстояние в пять шагов, отделяющее его от оконной витрины. Страдалец прижимает нос к холодному стеклу и прикрывает глаза ладонями, как щитками, с обеих сторон.

 – Ну, чо? Есть? – озабоченно спрашивает Старик.

 – Н-ничего н-не видать! – скрипит Кощей.

 Он напрягает зрение. В глубине торгового зала ему начинает мерещиться блеск вожделенных бутылок.

 – К-кажись, есть! – с робкой надеждой сообщает разведчик.

 – Есть, есть! – раздается за его спиной оптимистичный бас. – Вчерась в половине седьмого завезли!

 Кощей выполняет разворот кругом. Разумеется, в несколько приемов, как человек, стоящий на ходулях. У магазина – еще один собрат по несчастью. На нем – плащ цвета мореного дуба в элегантных винных разводах. Недурно сочетаются с ним полосатые пижамные брюки. Само лицо незнакомца находится в полнейшей гармонии с его туалетом. Особенно примечателен на нем большой вспухший нос, посиневший от длительных возлияний.

 – Она сейчас придет! – сообщает Нос радостную весть. – Я ее тольки шо видел!

 – Ну, слава тебе, Господи! – обрадованно вздыхает Старик, крестясь слева направо.

 – О-хо-хо! Скорее бы уже! – страдальчески вторит Кощей. – Уж больше мочи нет!

 Синий Нос ободряюще улыбается:

 – Терпи, казак,– атаманом будешь!

 Все отчетливее проявляются прилавки под островерхими навесами, и небольшой хозяйственный магазинчик неподалеку от гастронома, и металлические копья забора, опоясывающие по периметру забаловский рынок…

 Мужчины ждут.

 Наконец та, кого они ожидают с таким нетерпением, приходит…

 Она шествует по базару чинной поступью, лузгая семечки. На ней – белый пуховый платок и серая шуба, подпоясанная тонким кожаным ремешком.

 Посторонившись, «соколики» выстраиваются перед молодой женщиной в шеренгу.

 – Здравствуй, Томочка,– с льстивой улыбочкой на измочаленном лице, приветствует ее старик. – Здравствуй, красавица, дай тебе Бог здоровьишка и самых прекрасных женихов! Хи-хи…

 Томочка не отвечает. Ее брезгливый взгляд скользит по страждущим человечкам. Подойдя к решетке для чистки обуви, она начинает соскребать грязь с подошв дорогих, лимонного цвета, сапог. Мужчины смотрят ей в спину, почтительно выжидая.

– Ну и погодка! – вновь осторожно прощупывает почву Старик и глупо хихикает ей в спину.

– Г-говорят, сичас в Турции похолодало,– поддерживает светскую беседу и Кощей.

Со стороны судостроительного завода доносится далекий бас гудка.

– Восемь часов! – нервно восклицает Кощей. – Ой-ей!

Его зубы выбивают мелкую дробь, и тело дрожит так, что если бы кости его вдруг загремели, это, пожалуй, не удивило бы никого.

Тонечка подходит к двери и достает из коричневой сумки связку ключей. За ее спиной раздается жалобно дребезжащий голосок Кощея Бессмертного:

– С-пас-сай рр-радная! Уж-же кол-лосники прогорают!

2

После обеда «колосники» у Кощея раскалились до такой невероятной степени, что ему едва-едва удалось залить их жар стаканом сивухи, выпитой в кредит. Причем на частичное погашение прошлой задолженности ушли разводной ключ и полведра карбида кальция, стянутых им у растяп сантехников, когда те занимались ремонтом уличного водопровода. За этот же, сегодняшний стакан самогона Кощей клятвенно обещался своей кредиторше, тете Розе (более известной в округе под прозвищем «Хозяйка клоаки») отработать на переноске ожидаемого ею угля. Слово было дано Кощеем твердое, торжественное и нерушимое «как кремень». Причем особо разъяснено было, что сивуха ему нужна, собственно говоря, не для пустого баловства, но именно для пользы дела. Ибо стоило Кощею лишь только «принять на грудь» каких-нибудь там сто граммов «чемергеса» – как он сразу же начинал «вкалывать, словно зверь».

И вот, около трех часов пополудни, возле темно-синих, с желтым ромбом ворот тети Розы остановился самосвал. Из его кузова, вздымая облако черной пыли, с грохотом посыпался уголь.

Тетя Роза стояла в трех шагах от машины и нервно теребила в кармане передника два рубля, решая в своем уме весьма непростую задачу: сколько заплатить шоферу за его труды? Поначалу, ей хотелось дать водителю два рубля, чтобы потом можно было выхваляться перед соседями с чистой совестью: «А вот такая я дурная! Последнюю сорочку готова с себя снять и людям отдать!» Но когда пришел черед расставаться с деньгами – в руке тети Розы почему-то оказался лишь один рубль.

Едва машина отъехала – к угольной куче приковыляла Рюмочка, бывшая к этому времени еще относительно трезвой, ибо абсолютно трезвой она не бывала никогда.

– Здравствуйте, тетя Роза,– сказала Рюмочка с привет­ливой улыбкой на опухшем пятнистом лице. – Чо, уголек привезли?

– Му-гу,– утвердительно промычала тетя Роза и, приложив к Рюмочкиному уху ладонь трубочкой, конфиденциально сообщила. – Три рубля шоферу дала!

– Ого! – притворно изумилась Рюмочка. – Ну, вы и даете, тетя Роза! За что же ему три рубля? Хватило б с него и одного. Вон позавчера тете Леле дрова привезли – так она только рубль шоферу уплатила.

– А вот такая я дурная! – воскликнула польщенная тетя Роза. – Не то, шо другие. Все мне кажется как-то стыдно рубль давать. Дала ему три – а теперь хожу и переживаю: может быть, мало? Может быть, пять нужно было дать?

– Да вы шо, тетя Роза! Хватит и трех, и так перебьется! – успокоила ее Рюмочка, почесывая тощий зад. – И без того ободрал вас, как липку.

– К тому же, я гляжу, он меня еще и обдурил,– сварливым голоском заметила Хозяйка клоаки. – Я-то ему заказывала «орешек», а он шо привез?

– Ничего, тетя Роза, сгорит. Все сгорит! – сказала Рюмочка, ковыряясь грязным пальцем в носу. – Сейчас я слетаю за Кощеем – и мы вмиг все перенесем.

Она бодро заковыляла к старой покосившейся калитке. Протиснувшись в нее бочком, Рюмочка шустро юркнула на маленький захламленный дворик. Убогая «хатынка» под высокой развесистой акацией взирала на мир грязными подслеповатыми оконцами. Рюмочка приблизилась к двери и, не постучавшись, вошла в коридор. В нос шибанул смрадный дух – пахло плесенью и чем-то тошнотворным, словно в морге. Из коридора Рюмочка проникла в крохотную комнатенку с голыми пыльными стенами. Черная паутина длинными космами свисала по углам потолка. Замызганный стол украшала незамысловатая композиция из граненного стакана и пустой семисотграммовой бутылки из под вина. На топчане, вытянув руки по швам, лежал Кощей Бессмертный собственной персоной. Был он в драных ботинках и плаще без пуговиц. Нательная рубаха грязно-рыжего цвета облепляла тощую впалую грудь. Рюмочка затормошила его за плечо:

– Эй, Кощей, пьяная твоя морда, вставай! Есть дело на триста миллионов!

Пьяная морда не шевельнулась. Рюмочка воздела руки над неподвижным телом.

– Вставай! Труба зовет!

Через несколько минут, так и не сумев разбудить мертвецки пьяного Кощея, Рюмочка выскользнула в переулок из приоткрытой калитки и увидела Санька. Старик – а это был он – задум­чиво пинал уголь носком искривленного шлепанца, одетого на босую ногу и рассудительно говорил:

– Все верно, тетя Роза! И я придерживаюсь того же мнения: пора! Пора уже запасаться! Зима нонче будет суровая…

– Пьян как бревно! – крикнула Рюмочка.

– Кто пьян? – сурово нахмурился Санек.

– Кощей.

– А! Ну, что ж… ему уже легче…

Рюмочка приблизилась к собеседникам и воскликнула с видом невинной овечки:

– Вот вы скажите, тетя Роза, разве можно до такой степени напиваться?

– А что ж ты с него возьмешь, акромя анализа? – хихикнул Санек.

– И тот отрицательный! – сострила Рюмочка.

– А я как раз иду с партейного собрания,– с важным видом сообщил Санек. – Гляжу, тете Розе уголек привезли. Дай, думаю, подсоблю доброму человеку. Негоже ведь не придти в трудную минуту на помощь к ближнему своему.

– А как же иначе! – округляя глаза, с энтузиазмом вскричала Рюмочка. – Надо, надо выручать человека! Тем более – тетю Розу! Да я за тетю Розу в огонь и в воду пойду!

– И я пойду,– ни секунды не колеблясь, заверил Старик.. – За тетю Розу – куды хош пойду. И в Крым и в рым, и в медные трубы!

– Тетечка Розочка! – патетическим голоском вскричала Рюмочка, устремляя на Хозяйку клоаки по-собачьи преданный взгляд. – Ведь вы же меня знаете! Я же всегда всем говорила, шо вы – ангел! И всегда всем повторять буду! Потому шо другой такой женщины, как вы – на всем земном шаре не найдешь!

– Даже и пытаться не стоит,– подпел Санек. – Хоть всю землю обойди – а все равно нигде не сыщешь, дай бог вам здоровьишка и всяческих благ!

Прелюдия была разыграна как по нотам, и Рюмочка решила, что пора брать быка за рога. Ее костлявые ладошки молитвенно сомкнулись у впалой груди:

– Тетечка Розочка, золотая моя! Налейте сто грамм, а? Ведь вы же знаете, в каком я сейчас нахожусь трансе!

– Цыц, паразитка! – сказала Хозяйка клоаки, окатывая попрошайку ледяным взглядом. – Ты только погляди на эту шаромыжку! Еще палец о палец не ударила – а уже сто грамм ей наливай!

– Шурик! – возбужденно вскричала Рюмочка, нервно почесывая зад. – Ну, шо стоишь, как пень? Не слышал, что ли? Давай, тащи инструмент! Тетечка Розочка, родная! – взмолилась Рюмочка, заламывая руки над головой. – Ведь вы же знаете, какое у меня горе! Ведь у меня же сердце рвется на части! Душа горит!

– Я вижу, тебе только в драмтеатре играть,– заметила тетя Роза без тени улыбки.

– Ну, тетечка Розочка, ну, миленькая, золотая! – уговаривала ее Рюмочка. – Ну, по пять капель, а? Только для сугрева. И мы с Саньком – вот вам наше честное пречестное пионерское слово – будем вкалывать, как звери! Но вы же знаете нашу проблему: без допинга нам не обойтись.

– Эге… – сказала тетя Роза, кисло усмехаясь. – Один «зверь» уже принял допинг, шоб ему пусто было. Налила ж ему стакан чемергесу как порядочному человеку! А он, гляди-ка, подлюка такая, взял – и копыта откинул!

– Так то ж Кощей! А то – мы! Верно, Шурик? Ведь мы же с Шуриком – совсем другое дело! Да мы с ним как выпьем – так у нас работа в руках прямо горит!

– Прямо пылает,– авторитетно подтвердил Санек. – Никакого удержу на нас тогда нету.

– Да мы эту кучу – тьфу! – Рюмочка сплюнула через плечо. – Раз, два – и нету. Как будто ее здесь и не бывало.

– И никогда не существовало даже.

– А? Тетечка Розочка? Ну? По десять капель? Для поднятия боевого духа. А уж мы вас не подведем!

– Боже сохрани! – Старик перекрестился.– Никогда не подведем! Будем вкалывать, как черти!

– И на том свете,– заключила Рюмочка,– Господь Бог воздаст вам за вашу доброту.

Невзирая на уговоры, Хозяйка клоаки осталась непреклонна:

– Ни грамма не налью, пока весь уголь не будет лежать в сарае! И не мечтайте даже.

Накрапывал холодный осенний дождь. От низко нависших туч небо казалось сумрачным и унылым.

Рюмочка ловко наполняла ведра углем и, бойко шлепая по мокрому цементированному двору тонкими ножками в искривленных тапочках, таскала их в сарай тети Розы.

– Ай да работничек! Вот это и я понимаю! – нахваливала ее тетя Роза. – Не то, что мужики.

– И не говорите, тетя Роза,– весело отзывалась Рюмочка. – Перевелись в наше время мужики.

При этих словах женщины бросали насмешливые взгляды на Санька. А тому и впрямь приходилось туго. Под тяжестью ведер плечи старика обвисли, и на дряблой шее вздулись вены, а маленькое сморщенное личико, похожее на печеную грушу, искажала такая мучительная гримаса, что на него было просто тяжело смотреть.

Словно в тяжелом сне, таскал старик уголь, припадая на левую ногу. И Хозяйка клоаки стояла посреди двора под черным обвислым зонтом, подсчитывая ведра. В желтом переднике, с плутовато бегающими глазками на хищном морщинистом лице, она чем-то напоминала старую крысу.

3

Кощей проснулся от жажды и с удивлением обнаружил, как под самым потолком, высунув голову из стены, на него смотрит конская морда. От этого дива Кощею стало не по себе. Он мотнул тяжелой чугунной башкой – и голова в стене исчезла.

Решив, что следует выпить, Кощей встал с топчана и подошел к столу. Но бутылка с вином оказалась пуста, и он знал, что во всем доме нет ни капли спиртного.

Надо было что-то срочно предпринимать. Но что? Сходить к тете Розе и попробовать выцыганить у нее в кредит хотя бы глоток самогона?

Он направился было к двери в коридор, но двери почему-то не оказалось. Удивленный этим, Кощей решил заглянуть в комнату матери. Необъяснимым образом куда-то подевалась и дверь, ведущая в ее комнатенку... И куда бы ни двинулся Кощей, он натыкался лишь на пыльные стены. Пропала даже кровать брата. Сколько он помнил себя, она всегда стояла у маленького грязного оконца – а теперь ее не было! Само же оконце вдруг почему-то оказалось забранным толстой металлической решеткой, как в тюрьме, и сквозь него едва-едва сочился зловещий, мертвенно-желтый лунный свет.

Все это казалось совершенно необъяснимым.

Кощей ощупал себя. Да, это был он. Точно, он.

Тогда он решил проверить, на месте ли топор.

Он подошел к своему топчану и, опустившись на колени, сунул под него руку. Топор был на месте. Он вынул его из-под топчана и внимательно осмотрел при лунном свете. Затем засунул на прежнее место.

Между тем в груди его полыхал костер! Его трясла лихорадка, и липкий противный пот струился по телу.

Как же выйти на волю?

Он подошел к окну и увидел на подоконнике ножовочное полотно!

Кощей схватил его и начал перепиливать металлический прут оконной решетки. Но работа шла тяжело. Прут был тверд, а ножовочное полотно оказалось очень тупым, с гладкими зализанными зубьями. В конце концов, оно сломалось, и Кощей, с богохульными ругательствами, швырнул его на пол.

И вновь он заскользил безмолвной тенью по полутемной коморке. Нет, выхода не было! Бедняга был замурован в своей темнице на веки веков!

Он остановился посреди комнаты и увидел, что его тело отбрасывает длинную косую тень. При этом голова Кощея имела форму причудливого, как бы перевернутого вверх дном ведра. Это озадачило его. Уж не превратился ли он в привидение? Или все это только снится ему? Желая убедиться, что он не умер и не спит, Кощей поднес к лицу руки с растопыренными пальцами, и увидел, что от ладоней исходит бледно-лимонное свечение.

Не зная, что и думать, он застыл в пустой темной комнате.

И тут, в полосе лунного света он заметил в полу круглый лаз. Неподалеку от него торчал крюк, и к нему был прикреплен моток веревки. Кощей бесшумной тенью скользнул к крюку, бросил в проем веревку и стал спускаться по ней вниз.

Оказалось, под комнатой находился довольно обширный подвал! Он спустился в него и увидел каких-то людей за деревянным столом, освещенным тусклым светом коптящей керосиновой лампы. Еще несколько человек расположились у каменной стены на скамье. Кощей подошел к людям у стола. От них веяло смертной тоской.

– А, пришел,– сказал один из них, голый по пояс, обрюзгший и сутулый мужчина с тусклым лицом дегенерата. – Ну, садись. Что, тяжко?

Кощей сел за стол.

Предплечья и волосатая грудь мужчины были разукрашены синими татуировками. Потный живот был выпуклым, как у рахита.

– Конечно, тяжко,– ответил за Кощея лысый дедок с остренькой серой бородкой. – Вишь, как человек мается. Налей ему.

Старичок сидел рядом с татуированным. На нем была темная косоворотка с накинутыми на плечи ремнями от баяна. Баян лежал на его коленях.

Татуированный достал из-под стола бутылку. Он налил мутный напиток в погнутую алюминиевую кружку и протянул ее своему гостю:

– На, подлечись!

Схватив кружку, Кощей жадно осушил ее и почувствовал, как по его жилам растекается сатанинский огонь.

– Что, попустило? – спросил татуированный.

Кощей кивнул.

– Что ж ты к нам раньше-то не приходил? – спросил дедок. – Давно пора. Уж заждались.

– А кто вы? – спросил Кощей.

– Жильцы твои,– сказал дедок.

– Ну что? – внес предложение брюхатый. – Накатим еще по соточке? За знакомство?

4

– Ну, слава тебе, Господи, окончили! – сказала тетя Роза, со вздохом утирая лоб рукой, как будто это она сама перенесла весь уголь.

Рюмочка шустро подмела перед калиткой угольную пыль. Затем работники умылись во дворе под водопроводным краном и обтерлись какой-то грязной портянкой, выполнявшей роль полотенца.

Наконец-то пришел черед пожинать плоды своего труда!

Санек и Рюмочка прошли на летнюю кухню.

На хлипком столе, застеленном липкой клеенкой, стоит бутыль с мутно-желтым самогоном, лежат малосольные огурцы, помидоры, хлеб…

После первого же стакана пятнистые щечки Рюмочки расцвели, как сирень в саду, а сизые губы расплылись в блаженной улыбке.

– А вы знаете, тетя Роза,– словоохотливо заговорила она,– пошла я в воскресенье на базар и купила там курицу… Дай, думаю, отнесу ее деточкам в интернат. Нехай там им из нее бульончик сварят.

– Ну и как она им, понравилась? – плутовато прищурила глаз Хозяйка клоаки.

– А как же! Такая жирная, такая наваристая курица! – воскликнула Рюмочка.

После второго стакана она судорожно всхлипнула, и по ее пятнистым щекам вдруг покатились горючие слезы. Рюмочка ударила себя кулаком по груди:

– Вот вы скажите, тетя Роза, разве есть на свете справедливость?

– Цыц, паразитка,– осадила ее тетя Роза. – Пей, и не базикай.

– Нет, вы мне скажите, тетя Роза. Только по-честному. За что они меня материнства лишили? А? За что? Разве же я – плохая мать?

– А шо, хорошая? – усмехнулась Хозяйка клоаки. – Топить надо таких матерей. Как Муму.

– Шо ж вы такое говорите, Тетечка Розочка,– слезливо завыла Рюмочка, кося голову вбок и драматически хватаясь руками за сердце. – Не надо! Ой, не надо так говорить! Ведь вы ж мне – как мать родная, а я вам – как доца!

– Как внучка,– вставил клевавший носом Санек, с трудом разлепляя очи. – Которую серые волки съели.

– Не, честное пионерское! – пылко отсалютовала Рюмочка. – Вот вам крест святой! Я вам – как доца. А вы мне – как родная мамочка, которая и напоит, и накормит…

– Шо верно – то верно,– пробормотал Санек, болтая поникшей головой. – Напоит по первому классу, дай бог ей здоровьишка и самых прекрасных женихов…

– Уже наклюкался,– сказала тетя Роза. – Ишь, черт полосатый.

– Вовочка! Оленька! – запричитала Рюмочка, хватаясь за голову. – Деточки вы мои ненаглядные! Я ваша мама! Ваша больная, несчастная мама!

– Ну, все, пропало дело,– тетя Роза улыбнулась. – И в кино ходить не надо.

– Где, где вы, ангелочки мои дорогие! Мои цветочки, моя ягодки сладенькие,– протяжно подвывая, заголосила несчастная мать. – Менты! Менты поганые нас разлучили… И пррокуррор нам вынес прриговорр! – смахнув слезу, неожиданно твердым голосом запела Рюмочка.

Санек встрепенулся, тряхнул головой и тоже запел:

Иванко ты Иванко,

Сорочка вышиванка.

– Шо, захотели сломить Рюмочку? – обличающе загремела Рюмочка. – Скрутить ее кренделем? Свернуть ее в бублик? Ха-ха! Н-нет! Не согнуть вам Рюмочки, ментам поганым!

Высокый та стрункый,

Высокый та стрункый…

– А вот вам, вот! Кусите-выкусите! Хо-хо-хо! – бушевала его собутыльница.

Старик разлепил левый глаз.

Разъяренная Рюмка тыкала ему под нос дули. Он повернул голову градусов на пять вбок и поймал в прицел мутного глаза бутыль. Сосуд троился, расплываясь перед ним в сизом мареве. Санек попытался сфокусировать на нем взгляд, но бутыль упорно не желала принимать привычных очертаний. Впрочем, ситуация была и так понятной: во всех трех бутылях оставалось еще не менее трехсот граммов отменного первача. Грех было оставлять его там.

Санек расставил руки клещами, желая обхватить все бутыли разом.

– Так вы хотели воспользоваться моими материнскими чувствами? – ораторствовала Рюмочка. – Сыграть на моих деточках? На моих крохотулечках? На этих сладких, безвинных ягодках? Ах, вы, менты поганые!

Старик завладел одним из бутылей и любовно прижался небритой щекой к его стеклянному покатому боку.

– Ах вы, волки позорные! А вот я принципиально буду пить!

Несчастная мать повернула возбужденно пылавшее лицо к своей «родной мамочке»:

– Тетя Роза, а вы знаете, какая я теперь стала принципи­аль­ная? А? Нет? Паскудой буду! Я теперь, назло всем мусорам, из принципа буду пить!

– Ты бач, яка идейная,– сказала тетя Роза, усмехась. – Пора тебя уже и в партию принимать.

– А шо? Да! Я – идейная! А вы думаете, шо я не идейная? Нет, тетя Роза, я теперь стала идейная! Как декабристка. Я уже не просто так – я за идею буду пить!

Наклонив бутыль, безыдейный Санек плеснул себе в стакан самогона.

– Нет, это ж надо до такого додуматься! – не унималась Рюмочка. – Чтобы я! Я! Рюмочка! И бросила пить! Да они что там, совсем с ума все посходили?

– Похоже на то,– сказал Санек.

– А я вот пила, пью, и теперь, назло всем мусорам, еще сильнее пить буду! – провозгласила Рюмочка.– Принципиально буду пить! А прокурор пусть придет – и поцелует меня в зад!

Она визгливо засмеялась.

Санек допил свой самогон, удовлетворенно крякнул.

– Вовочка! Оленька! – Рюмочка вновь схватилась за голову. – Простите меня, деточки! Ой, да простите свою скверную, подлую мамку… Я виноватая перед вами! Ой, виноватая я!

Она зарыдала, царапая ногтями грудь.

Тетя Роза встала со стула и удалилась из кухни.

Санек тряхнул головой, разлепляя веки. В узкие щелочки глаз он увидел сразу нескольких Рюмочек. Все они горько плакали, и слезы катились по их опухшим щекам, падая в прижатые к груди граненые стаканы.

Санек вытянул палец, чтобы пересчитать стаканы, но сбился со счета. Он с шумным присвистом набрал в грудь воздух. Маленький ротик его приоткрылся, обнажив несколько щербатых гнилых зубов. Отбивая такт ладонью по столу, Санек запел:

Иванко ты Иванко,

С-сорочка вышиванка.

В-высокый та стрункый,

В-ысокый та стрункый,

Иванко, ты Иванко…

Он без конца и края повторял этот куплет, как будто окончательно свихнулся. В один из таких повторов раздался еще один голосок – это Рюмочка, дирижируя пустым стаканом, подхватила песню лихим тенорком.

Спустя четверть часа тетя Роза вернулась на кухню. Рюмочка распласталась на полу. Старик выводил носом шумные трели, навалившись грудью на стол.

– Ишь, паразиты. Уже нажрались,– проворчала Хозяйка клоаки.

Она принялась тормошить старика за плечо:

– Сашко! Вставай, пьянь поганая! Давай вставай, подлюка такая, и иди спать домой!

Старик мычал, как скотина, явно не соображая, где он находится и что от него хотят.

– Вставай! – тетя Роза тряхнула старика, ухватила его за подмышки. – Да вставай же! Ах, что б тебя… Паразит!

С помощью тети Розы Санек поднялся со стула.

– Тетя Роза… – просипел Санек, с очень важным видом выставляя перед своим носом палец. – Дай Бог вам здоровьишка и всяческих благ…

Его повело в сторону, и он боднул тетю Розу головой в грудь.

Он почувствовал, что должен сказать ей нечто очень важное.

– Те-тя Роза! – снова начал Санек, напряженно обдумывая свою мысль. – В-вы знаете, какой я человек? А! Нет? Не знаете? А я вам скажу… Я скажу…

Со слезами на глазах он припал губами к сухой морщинистой руке.

– Те-тя Роза! Золотая моя! Я – несчастный человек,– старик всхлипнул. – Вот тут,– он постучал себя по груди. – Тут у меня сердце. Понимаете? Мое сердце.

– Понимаю,– сказала тетя Роза, ловко подталкивая Санька к двери. – Очень нужно мне твое сердце.

– Вы думаете, я не могу чувствовать? – старик повел пальцем в воздухе. – Н-нет! Вы – ошибаетесь! Смею уверить вас… Вы оч-чень ошибаетесь!

– Давай, давай, иди… Не варнякай!

Она вывела его за порог летней кухни и, сгорбившись под черным зонтом, стала выталкивать со двора. Санек все цеплялся за ее руку, пытаясь объяснить, какое у него сердце.

– Тетя Роза! Ведь в-ы же не знаете! И никогда н-не узнаете… Мою душу – вы никогда не узнаете! И… не поймете… смею уверить вас…

Удерживая под локоть обмякшего пьяницу, Хозяйка клоаки отворила калитку.

– Да я такой человек! – воскликнул Санек сиплым голосом. – Вы знаете, какой я человек? А? Нет? Никто не знает… Никто, в целом мире не знает! И никогда не узнает…

– Ну, пшел!

Она подтолкнула его в спину, и он очутился в переулке. Сделав несколько кружевных шагов, Санек упал.