Вячеслав Лопушной

Помню себя с трех лет. Яркими островками–эпизодами, разумеется. Как, например, сбежал из своего двора, а случайный знакомый привел меня домой к радости близких. Один из ранних островков накрепко впечатался в мою память: это моя няня Анна Павловна...
Первые послевоенные годы в сибирском городе… Родители порой сутками дома не показывались. Отец, боевой офицер, дни и ночи на службе пропадал. Мама, врач, - то в больнице дежурила, то по вызовам ходила. А своих бабушек и дедушек я на этом свете, увы, не застал. Поэтому, видно, и поселилась в нашей просторной коммуналке Павловна, или, для краткости выговора, Паална, как её все называли. Надо же было кому-то присматривать за двумя бедовыми пацанами.
Как позже мог вычислить, няне тогда уже за пятьдесят перевалило. Смутно вырисовывается её тогдашний облик какого-то доброго гнома… Меня, кажется, долго не могли отучить от вредной привычки - прятаться от всех в укромном месте, после чего приходилось…стирать штанишки. Стирая, Паална потихоньку ворчала, называла «хорёк душной», а потом гладила мои белесые вихры, тщетно уговаривая больше так не делать…
Паална обожала «важнейшее для нас искусство». Мы с братом, понятно, не возражали против таких походов в кино втроем. Правда, из фильмов тех только и осталась в памяти картинка из трофейного черно-белого «Тарзана»: огромный волосатик, прыгающий по деревьям и бьющий себя в грудь, как в барабан. И не одну серию он так прыгал. Помню, что я добросовестно пялился на экран, посасывая леденец…
В нашем доме Паална прожила где-то до моих четырех-пяти лет. Нет, до Арины Родионовны она явно не дотягивала. Сказок, по-моему, вообще не знала. Малограмотная, она, однако, читала нам те немногочисленные детские книжки, что появлялись в доме. Едва ли не по складам разбирала строчки сквозь выпуклые стекла круглых очков. Как-то Паална читала стишки про оленей, спасающихся, то ли от пожара, то ли от наводнения. И меня очень уж тронули слезы олененка, обращенные к подгонявшей его матери-оленихе:
Ну, мама, ты должна понять, 
 Что вы-то взрослые олени, 
 А мне всего четыре дня, 
 И у меня болят колени…
Я заставлял няню повторять этот отрывок снова и снова. Боялся, что олененок не спасется. Но, как будто, все там окончилось благополучно. А эти вот немудреные строчки так почему-то и остались во мне на всю жизнь…
Пролетели годы. Родители переехали на родину отца, в теплые края – продлевать свою старость, что им счастливо и удалось. Но я уже прикипел к Сибири. Как инженер шагал вверх на стройке и, хотя ещё не был женат, уезжать не собирался… И как-то получилось, что с Паалной связи не потерял. Она мыкалась по белу свету. Где-то на Кавказе здравствовал уже пожилой ее сын. Но, судя по всему, она ему не нужна была вовсе. Силы кой-какие, несмотря на восемьдесят с лишком, у нее еще оставались. Приезжала она к нам и раньше: дома у нас всегда ей были рады. А теперь Паална наезжала ко мне - погостить ненадолго, умудрившись поселиться в доме престарелых - в соседней области, всего-то километров за семьсот. По сибирским меркам это ведь недалеко… Посылала письма, открытки, испещренные запредельной «клинописью», какую только я один и мог разобрать. И я отправлял ей поздравления, а нет-нет – переводы: пару-тройку крепких советских десяток. «На эти деньги, всё больше лотерейные билеты покупаю. Всё, что выиграю, тебе достанется, сынок» - карябала она. Но в лотереях ей везло не больше, чем в личной жизни.
Однажды Паална приехала опять и попросилась у меня пожить. «Я тебе не помешаю, милок, и убираться понемногу еще смогу» - проговорила она, жалобно глядя сквозь толстенные линзы… Моя сталинская двушка вроде позволяла потесниться. Но, аккурат, уже готовился к свадьбе, и просьба застала врасплох. Моя невеста уже видела ее у меня, подивившись нашему общению через столько лет. Но тут другой случай. Обрадуется ли? Не отказал, но, видимо, в моем голосе няня не услышала прежнего радушия. Всё поняла, утром уехала и больше не приезжала. А вскоре получил от нее письмо с моими фотокарточками. И понял вдруг, что Паална не хочет, чтобы они пропали: готовится к уходу. Засуетился было к ней съездить, да куда там – дел хватало по горло. Запоздало вспомнил о своем благом намерении через много месяцев…
И еще немало лет проплыло. У моих детей, слава Богу, был «полный комплект» бабушек-дедушек. Правда, жили они в других городах. Но по мере сил принимали – и с радостью – участие во внуках. Однако не уверен теперь, что няня, именно такая - добрая и самоотреченная, как Паална, - детям вовсе была не нужна. Когда порой срывал свои неудачи, своё дурное настроение на них, виноватых лишь в том, что, за недосугом твоим, может быть, недополучили любви и, к тому ж, взяли от тебя не только достоинства…
А я, как будто, не так уж и виноват перед своей няней. Но почему же опять подступает горечь к горлу?... Да ведь она просто любила меня, как никого другого! А я не знаю даже, где её могилка, никому, конечно, не нужная… Только вновь застилал глаза влажный туман, когда моя младшенькая вдруг в шутку оживляла наивное четверостишие. А теперь уже и внучка:
Ну, мама, ты должна понять, 
 Что вы-то взрослые олени, 
 А мне всего четыре дня, 
 И у меня болят колени…