Едва мы вошли на кладбище, как нас окликнул какой-то загробный хриплый голос:
- Эй, бабы, есть закурить?
Я в страхе обернулась и едва не упала в обморок. Нас догонял голый мужик. Тетка же, подняв косу, и, отодвинув меня в сторону, пошла на него в наступление. Мужик сначала застыл, схватившись за первый попавшийся крест, а когда тот затрещал, Голый взревел и с выпученными от страха глазами, чуть не сбив нас с ног, помчался в сторону леса.
- Эй, Петро, ты куда, дурень?! – крикнула ему тетка.
Мы хохотали так, что из-за леса и Солнце выскочило поглядеть, что за неположенные веселости развелись тут. Вскоре появилась молодица с козой. Ее дом стоял напротив кладбища.
- Настя! – спросила у тетки, - вы тут моего Петра, случайно, не видели? Вроде вышел покурить, а исчез куда-то, идол!
- Да в лес побежал зачем-то! – ответила тетка, и мы опять сложились пополам от смеха.
- А вы, что, пришли могилы свои в порядок привесть, покуда не жарко?
Эти слова вызвали у нас новый приступ смеха.
- Да пока не свои, ешшо!
- Молодцы, - засмеялась вместе с нами и молодица, - а то позарастало тут все… Траву покосите - не выносите в ров! Я заберу для коровы.
- Так, может, мы для своей коровы заберем? – спросила я тетку.
- Ешшо не хватало! –, мы, шо, совсем безу всяких мозгов-трупное молоко пить!..
- Какое? – переспросила я.
- Так трава эта, рази не доходит? - все соки с трупов повытянула. А эти придурки - штоб их поразрывало!- коз тут прибивают к крестам, и траву косят для коров. Молоко это трупное и сами пьют, и людям в город продают.
- Так, может, они не знают?
- Ага! Как же! тут сельсовет сколь раз таблички на ограде вешал.
Тетка обкашивала могилы и «знакомила» меня с моей родословной: «Ну, жили, с войны пришли калеками, работали в колхозе, дома строили, детей рожали, а потом померли – что интересного?» Я вытирала полой халата запыленные таблички и удивлялась, сколько у меня родственников, которых я могла еще застать в живых, если бы приехала десять, пять лет или даже год назад. Сколько бы могла узнать. А родная сестра моего отца ничего толком о них не знала, хотя и жила с ними в одном селе. Жили, мол, кому сколько Бог отпустил, да померли. И весь сказ.
- Но неужели же, совсем ничего интересного в их жизни так и не случалось? - допытывалась я.
- А что интересного тут могло быть? Работали с утра до ночи всю жизнь. Вот и весь интерес.
- Но всегда же в жизни есть хорошее и плохое, любовь обязательно какая-то… и даже смешные какие-то случаи.
Тетка Настя, опершись на косу, задумалась.
- Всякое, конечно, было. И любовь бывала, как без нее? И смешное бывало. Не без этого. Жизнь она длинная: хочешь - не хочешь, а иной раз кто-то так начудит , что и засмеешься.
- Так расскажите!
- Ну, вот тебе дед Прохор…. Это двоюродный брат моего отца, а твоего деда. Родной-то Василий Киреевич в моряках погиб, Севастополь оборонял. Второй родной и старший на целых десять лет Иван Киреевич вернулся без ноги, председателем тут был. Вот его дети в гранит одели, чтоб за могилкой не ухаживать… А косить не приезжают, мне приходится. А Прохор этот - двоюродный другого рода, по бабе твоей Маше… Их род всю жизнь возносился. И этот, видишь, как голову задрал, даже на фотографии? Такой и в жизни был. Цены себе никак, падлюка, сложить не мог. Пришел с войны при руках-ногах да видно в голову контуженный. Привез трофейный какой-то приемник – все волны будто ловил. Ни кола, ни двора. Один приемник. Баб одиноких много. Вот он с энтой своей болячкой и ходил в примы от одной бабы к другой. Смотришь, утром погрузит на деревянную одноколесную тачку свою заграничную придурь и везет. Все знают: ушел от Федосеевны. Куда направился, интересно? А-а, к Марусине Булгаковой. Та с умыслом: крышу всю за зиму вытопила, теперь надо рогозу накосить и покрыть крышу. Но он не падок до такой работы, его завфермой поставили. Вот он на следующий день вечером со своей тачкой чимчикует уже к третьей…Так и ходил с этой болячкой пока не преставился. Что интересного?
- Но тип интересный. А еще что-нибудь расскажите…
- Ну, вот тебе, Матрена Кузьминична, например, если взять сразу кого-то, кого уже обкосила… Она хоть и не родня нам, но раз была за нашим двоюродным дедом Архипом, то, вроде, как и наша. Она, когда немцы отступали из нашего села, спрятала у себя в погребе полицая.
- Зачем?
- А он не хотел с немцами уезжать, любил вроде Матрену. Мужики все наши на войне, а она была сочная молодайка, кровь не смогла свою унять, сошлась с этим полицаем, он из соседней деревни был. Вроде из-за нее и на войну не пошел, а как немцы пришли, они его и припахали в полицаи. Особого вреда от него не было, да и стояли у нас не какие-то там лютые фашисты, а писари, переводчики и фотографы. Все курганами интересовались.
- И что с ним стало?
- Да что стало? Жил себе то в погребе, то на чердаке, а как наши пришли – в лесу и на кладбище стал обитаться. Кладбище за войну как лес стало, заросло все. Дед наш Архип, как пришел с войны, так и заподозрил Матрену – бегает и бегает на кладбище будто бы за травой для коровы. Пошел за ней да и подсмотрел, как они с полицаем между могилами любились. Он не выдержал, сорвал, какой пришлось крест, да со всей люти и похристосил обоих, а потом того мужика притащил за шкирку в село да и сдал властям.
- Судили?
- Судили, конечно. Дали то ли десять, то ли пятнадцать лет. Дед наш бросил Матрену и она, говорят, подалась туда, где тот в Сибири лес валил и срок свой отбывал. Дед наш после нее раз десять женился – баб много, а мужиков где ить взять? Вот и болтался в неженатом виде по всему бабьему нашему царству на переменку с Прохором. заморским…
- Грустная история, а Вы обещали смешную.
- Да ить не конец ешшо! Тот полицай отсидел, он оказался из тех немцев-колонистов, что тут поселялись после первой мировой ешшо. Всех их в тридцать девятом и сороковом выслали в Сибирь лес валить, а этот как-то остался. Русским писался. Отработал, значит, свое. А когда Горбачев стал, он подался в свою Германию. И, как Союза не стало, приехал на шикарной машине к нам в село. С какой-то фифой в шляпе. Так вот Фифа эта в шлям-попо выявилась нашепй Матреной. Сказала, что приехала из Германии на родину смерть принять. Дед наш Архип согласился их на постой принять. Пил с этим немцем германское его пиво и высказывал ему свое закорененелое презрение. Немец не обижался, молча все слушал. А как солнце садилось, они с Матреной шли на кладбище. Дед однажды - за ними. Глянул, а они, нехристи, любятся там среди могил, как в молодые годы. Дед пошел домой, взял ружье да и застрелил обоих. Смеху было на все село…
- Да что ж тут смешного? – возмутилась я.
- А не смешно, таки и не смейся, кто приневоливает? – резонно заметила тетка Настя.

Несколько дней Настя с моим дедом Киреем свозили во двор уже высохшее на лугах душистое разнотравье … Укладывали его плотно между четырех забитых в землю высоких столбов. Крышу, сказали, поставят позже, когда и отаву сюда добавят.
- Хочешь на свежем сене поспать? – спросила меня тетка Настя.
- А как же я туда заберусь? – удивилась я.
Тетка молча притащила откуда-то из-за сарая высокую лестницу и приставила к сену. Потом взяла домотканное грубое рядно и легко полезла с ним наверх. Постелила и плюхнулась, как в люльку.
- Красотища! Пахнет, как в раю! Я завсегда тут летом сплю. И двор весь видать сверху, и звезды все об нос твой чешутся!
- Да рази внука моя имет такую шкуру дубленую, как у тебя, чтоб на том ряднище спать? – завозражала баба Маша.
Но я согласилась и на ночь таки устроилась на ночлег на одуряюще пахнущем этом ложе. Баба Маша, правда, не отпустила меня туда без миткальных простыней, чтоб Настино «ряднище» не так искололо мне бока
Столько звезд я никогда в жизни не видела. Да еще так близко. Я долго не только смотрела, но и мысленно облетала все звезды Большой Медведицы, Кассиопеи и семь светлячков Стожар. Из бабушкиного сада пахло ночной фиалкой. В ближнем болоте стонали и квакали лягушки. А надо мной заливались своими руладами майские соловьи. Под утро заснула под ароматным и певучим пологом звезд.
И вдруг какой-то чуждый скрип и треск. Сено подо мной со стороны лестницы заволновалось и какой-то чужой голос громко спрашивал: «ты что ж это, мать твою, дурища, закуталась, не ждала, чи шо?» Я открыла глаза и в ужасе увидела прямо перед собой стоявшего уже на последней ступеньке лестницы голого мужика. Он, чертыхаясь, срывал с меня бабушкину миткальную простыню. «Бабушка!» - заорала я не своим голосом и со всей силы двумя ногами двинула мужика в грудь. Он полетел вместе с лестницей и тоже кричал или даже ревел на всю поднебесную. «Бабушка! Настя! Бабушка!» - продолжала я истошно кричать и прыгала посреди стога. Выбежали бабушка с дедушкой, и Настя… Как они меня сняли оттуда, не помню.
Но утром пришла в мою комнату Настя и не злобно сказала:
- Все, штоль, городские такие пугливые? Ты зачем это, племяшка, мужика мне покалечила?
- Так он же голый был!
- Да рази я знала, што он вернется до срока из рейса? И он не знал, што не я сеновал
топчу.
- А я тут при чем?
- А ты совсем тут с боку припека. Сказала б, что ты – не я. Штоб он тебя насиловал? Ты ему и за три копейки не нужна. Одни кости – ни сисек, ни жопы.
- Но я же испугалась!..
- Только за испуг тебе все и прощается.
Через неделю Федора выписали из больницы, и он пришел с бутылкой самогона мириться
Настя достала три стакана и, наполнив их до краев, один подала мне.
- Я не пью, - отдвинула я от себя жутко пахнущее зелье.
Федор опрокинул одним махом себе в горло стакан, крякнул и спросил миролюбиво:
- А что так? Болезнь, какая у тебя, или шо?
- Просто я такое не пью.
- А шо пьешь, молоко, чи шампанское? –потянул к себе мой стакан, - Ну, тогда за твое здоровье я полечусь от своей дури. Настя, ты бы пошла - шампанского ей купила! А то нехорошо получается - мы пьем, а она нет. Кто ж так мирится?
Настя, вылив свой стакан в бутылку, которую захватила с собой, ушла в магазин. Федор
встал и, походив по кухне взад-вперед, вдруг придвинул свой стул вплотную к моему, сел и потянулся ко мне. Я вскочила.
- Тебе, что мало? – спросила я и схватила деревянную хлебницу.
- Да не бойся, дура, я тебя не обижу. Я вот что тебе скажу. Лежал я в больнице и думал: ни одна баба мне ешшо не отказала, потому я ешшо и не женился. На кой ляд мне такие блядушки нужны, а тебя я с первого глаза полюбил. На тебе хочу жениться. Есть у тебя какое-никакое платьишко, чтоб мы пошли в сельсовет расписаться? Ты вся в брюках на невесту не шибко похожа. Коли купить что надо, так поедем в район купим…
Что насупилась, как туча на солнце. Пойдешь за меня?
- Нет! – сказала я и, бросив на стол хлебницу, ушла на бабушкину половину.
- Что моя ласточка? – обняла меня бабушка Маша.
- Бабушка, не обижайтесь, я должна срочно уехать! Сегодня же …и прямо сейчас!
Пришедшая из магазина Настя, выслушав бабушкины причитания, сказала:
- И правильно, племяшка, уезжай, пока он заснул. Такой кобель проклятущий!... Прямо как и брат мой, отец твой… А шампанское возьми домой – выпьешь там с друзьями за свой отпуск. И не держи на нас зла. Мы к тебе всей душой. Приезжай ешшо, как надумаешь! Не цурайся нас. Мы хоть и не очень грамотные, но такие, как есть. Всю свою жизнь от дедов и прадедов честно трудились на этой земле, и страну кормили. Хоч при царе-батюшке, хоч сейчас. Ты другого, конечно, рода по своей матери, но, все одно, ты - наша кровинка. Корни у тебя крепкие. От тружеников. Трудись там по своему делу, хоть бы и писательскому. Никакой труд не грех.