Борис Филановский

                                               
Давно это было. Где – то в конце пятидесятых. Дело было в Сибири, где я отбыл положенное. А положено было в те былинные времена отработать институтский диплом. Обучение было бесплатное. А расплачивались за «бесплатное обучение» натурой. В своё время были две основных формы работы крепостных крестьян на барина. Барщина и оброк. Эта работа молодых специалистов «по распределению» напоминала скорее барщину. Идея просто расплачиваться деньгами за обучение ещё не была в ходу. Более прогрессивный метод оброка маячил только в отдалённом будущем. Помните, как у Пушкина Онегин явил собой пример прогрессивного руководителя: «ярем он барщины старинной оброком лёгким заменил, и раб судьбу благословил». До таких времён мы ещё не доросли. Всё-таки пятидесятые годы двадцатого века. Время построения коммунизма в одной отдельной стране. 
Мы отрабатывали 3 года там, куда посылала родина. А она-то знала куда послать. Россия большая страна. И послать есть куда. Мне досталась Сибирь, северный Кузбасс, город Анжеро-Судженск. Куда Макар телят не гонял. А гоняли самого Макара. Возможно ввиду отсутствия телят. 
 Ну и гнали в Сибирь молодых инженеров. Не на убой, разумеется. Не те времена. Хрущёвская оттепель. Либерализьм. Просто на работу. Как тогда говаривали – добровольно-принудительно. Я с моим другом Мишей К. попал на Анжеро-Судженский химкомбинат. 
Завод занимал территорию с пол-Милана. Или Флоренции, если кому больше нравится. То ли завод был большой, то ли эти итальянские города не очень, но от проходной до ЦЗЛ (это лаборатория такая) топать было полчаса, не меньше. Примерно, как во Флоренции от Понте-Веккио до моста Америго Веспуччи. (Это уж потом мы с Татой убедились). Или в Милане как от вокзала топать до театра Ла Скала. К тому же топали в обход. Потому что в центре площадки завода была стройка. Строили первый цех. И строили его, естественно, зеки. Собственно, это была не совсем стройка – это была солидно обустроенная зона. Четыре вышки по углам. Часовые с автоматами. Два ряда колючей проволоки. Посредине огромный костёр. Под названием «Ташкент». Так сказать, местный вечный огонь.  
Но, несмотря на суровые декорации, нравы были простые, патриархальные. Это вам не сталинские концлагеря. Ребята из зоны часто кричали нам: ,»эй, Москва, чефиру киньте пачку, колотун». Ну мы и кидали, когда был. И ничего. Никаких выстрелов. Никаких собак на нас не спускали. Иногда, какой-нибудь уж очень суровый конвоир орал: «режим не нарушать – будет доложено». Но ясно было, что это так, для балды. Интересно, все отлично знали, что мы из Ленинграда, но всё равно нас называли «Москва». Возможно, на расстоянии 5000 километров, какие-то 600 км казались пустяком – а может, были и другие, более таинственныё причины этой пересортицы. Кто знает. Таинственная штука – эта наша русская душа. 
В лаборатории, где мы работали, к такому слабому режиму относились скорее положительно. Народ был всё опытный, знающий. Враги народа, одним словом. Дело в том, что здесь проходила граница (– 50), или может быть ( - 40). Я сначала не очень-то понимал, что такое минус столько-то. Но мне быстро объяснили: люди, освобождённые из лагерей, даже многие реабилитированные правительством, не имели права жить в столицах. И не только. Минус столько-то городов – не суйся из Сибири в Россию. Как раз минус проходил через Кузбасс. И через завод проходил этот минус. Может быть и поэтому химики подобрались опытные. 
Сам главный инженер завода – почтенный сухопарый латвийский профессор сидел здесь с этим минусом. Нам рассказали, что он сидел в тюрьме за покушение на Сталина. Он смог оправдаться тем, что находился в момент покушения в Риге, а покушаемый, наоборот в Москве. Следствие приняло во внимание этот аргумент. Поэтому он получил всего 8 лет. Легко отделался, говорили завистливые коллеги. Они-то получили на всю катушку. 
Наслушались мы много таких историй, не очень-то хочется вспоминать. Так, одни только осколки. Скажем, вспоминается одна пожилая дама, Агата Борисовна. Мы как-то присутствовали при небольшой разборке этой дамы с завлабом. Бедный зав оборонялся, а дама (хотя и в ватнике, но дама) объясняла, что чего-то такого не потерпит. «Вы меня заставляете делать фракционную разгонку альдегидов без масляной бани, а я у Ленина в Цюрихе на коленях сидела». Силлогизм был, конечно, средней силы. Но дело-то было не в торжестве формальной логики. Тут просто у бедной Агаты в голове вся историческая правда перекосилась, подумал я. И был неправ. Оказалось, всё чистая правда. И ничего не перекосилось. Что нам быстро объяснили наши реабилитированные (но не до конца, не до конца) химические враги народа.
Агата была из семьи каких-то немыслимых революционеров-эмигрантов. В Швейцарии они были соседи с Ильичём, Каменевым, Зиновьевым и всей этой гоп-компанией. А этот киндер-вундер Агата ребёнком качалась на соответствующих правильных (и не очень) коленях. По дурости эти революционеры вернулись делать мировую революцию, и соответственно… Тех немногих, кто остался в живых, тех, скажем так, простили. Но дальше Сибири никто не имел права и носа показать. И так далее.  
Страшно далеки они должны быть от народа – как указывал марксистский классик. И не угадал. Потому что они как раз оказались в самой гуще народной. Народ – вот он весь, в Сибири. Здесь, как на ладошке.  
Много было на заводе разных племён и народов. Скажем Серёжа Ройтберг. Заведовал у нас самодеятельностью. Кудрявый голубоглазый молодой человек. Совершенно седой. Очень свой. Он раньше учился в медицинском где-то на юге России. И организовал кружок по изучению марксизма. Где-то в 51 или в 52 году. Милые интеллигентные мальчики. Глубины философии. То да сё, хуё моё. Нашли время. И место. И состав преступления. Преступление-то было настоящее. Подумать только,  в нашей солнечной стране эти доктора недорезанные стали изучать труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Добровольно. Не из-под палки, как все нормальные люди. Чудеса.
 Естественно, половина кружковцев оказалось стукачами. Хотя этих марксистов и ловить-то было нечего. Но, тем не менее, был целый детектив. Наружка, отпечатки пальцев, очные ставки. Собаки, Карацупы, ко мне Мухтары.  Даже засада какая-то была. Наконец изловили злодеев. В процессе следствия выяснилось, что, на несчастье Сергея Р., ему попался смешливый   следователь. Казалось бы, ничего такого в этом нет. Ну, смешливый деревенский парень с дипломом юриста.  Но это только на первый непросвещённый взгляд. А на деле – наоборот.  Сергей Р. на вопрос: «на какую разведку ты работаешь» ответа не знал. Поэтому отвечал наобум. Скажем, на мексиканскую. Это было, наверно, смешно. Следователь смеялся. Потом переставал и, естественно, бил по морде.  
 Поскольку его смех унижал его же достоинство. А по морде, вроде оно как бы и ничего. Возможно, по мнению тогдашних правоохранительных органов, давание по морде было способом сохранить авторитет юстиции в глазах подследственных. Следствие длилось долго. Да и суд тоже требовал времени. Статья 58-10, срок - 25. Строгие были времена.
А когда преступники попали на этап (а этап был длинный) увидели «ряд волшебных изменений милого лица». Охрана стала ласковая. Ну не то, чтобы совсем ласковая, но какая-то гуманитарная.
Это был апрель-май 53. Серёжа рассказывал, до того дошло, что охранники сами кашу горячую разносили по вагонам. Зеки даже удивлялись, социалистический сюрреализм какой-то.
Сергея Р. выпустили. Простили, так сказать. Года через два. Но, соответственно, место жительства ему было определено в Сибири. Не дальше. Где мы и познакомились. И обаятельный Сергей Р. подбил меня на уголовное преступление. Ему-то было не привыкать. С его-то прошлым. А я, видать, подавал надежды.   Он предложил мне сдать за него литературу в Театральный институт в Питере. Он поступал в Театральный. Экзаменов не боялся. Творческая личность. А вот с запятыми, сказал он мне, есть трудности. Подзабыл за время лагерей.  «А у тебя, Борис, наоборот», - довольно туманно сообщил он. Экзамен за него я сдал. На пятёрку. Но это совсем другая история.
 
А настоящая сибирская история случилась со мной без всякого моего участия. Ну, то есть я, конечно, участвовал. Но как-то так. По касательной. Дело было как в добротном советском фильме. Когда срывается пром-фин-план. Поскольку недотёпы-смежники срывают поставки сырья. И трудящиеся совершают подвиг. Изыскивают скрытые резервы. Проявляют чудеса трудового героизма. И спасают план. Всё так и было.  
С небольшой поправкой. От выполнения плана в срок зависела прогрессивка. То есть настоящие деньги. А это пол-зарплаты, а то и побольше. Для всего завода. А не выбьешь прогресс, начальству будет совсем плохо. Это вам не Россия, где пролетарии совсем дрессированные, как собачки у дедушки Дурова. Здесь Сибирь. 
У нас был прорыв с поставками сырья. Завод не получил уксусный альдегид. Он необходим. И его не везут. То ли цистерны кончились. То ли весь Томск запил. Аллах его знает. Но без этого чёртового уксусного альдегида весь завод останавливается.
 Для тех, кто не в курсе (а никто не в курсе) это такая очень едкая жидкость, кипит при 20.5 ⁰ С. И сильно пахнет свежей корюшкой, собака (Я потом эту корюшку лет 5 не мог есть). Во всяком случае, решили его получать разложением паральдегида (полимера уксусного альдегида), которого было навалом. Так как вся советская экономика основана на чуде. И именно благодаря капризу родной советской плановой экономики (читай – чуду) на завод когда-то привезли этот полимер, который никому на хрен был не нужен. Потому и сохранился на моё, как бы сказать помягче, счастье. 
И всё бы хорошо, только этот ацет-альдегид испаряется, а пары его взрываются, чуть нагреешь. 
И принято было чисто русское решение. Гениальное, между прочим. Построить ледяной дом. Ну, как у Лажечникова. Только не шуточный, а для дела. Снег выпадает в конце сентября. И до мая. Так что времени хватает. Налили воду. Поставили фундамент. На воде. Которая знала законы природы. И превратилась в лёд. А на ледяном фундаменте воздвигли нормальный цех. Со всей химией, трубопроводами, реакторами, раздевалками и сортиром. Между прочим, тёплым. Никакой халтуры. Потому что понимали люди, что к чему. 
Меня вызвали куда следует. А следовало к главному инженеру. Который после лагеря уже ничего не боялся. Мне говорили, что и до лагеря ничего. Меня встретил каменный латышский человек. Довольно элегантный.
-Мы фам предлакаем, Борис Касриэлович, руководить устанофкой – медленно и правильно произнёс он моё отчество. Не боитесь?
Он нашёл правильный тон. Для мальчишки сказать: боюсь, ну, просто невозможно. Так я стал начальничком. 
Я был представлен трудовому коллективу. То есть самому себе. Так я думал. Как оказалось, думал я неправильно. За меня подумали. Меня встретили человек 6 мужичков, во главе с бригадиром, женщиной. Но какой. По сравнению с этой бригадиршей главный инженер завода выглядел суетливым одесситом. Это была очень красивая, очень русская женщина лет сорока пяти. С каменным лицом. По сравнению с ней лицо главного инженера, сильное и неподвижное, сохраняло хоть какое-то выражение. Здесь – ничего. И под этим пеплом – огонь. Голубые глаза просто полыхали. Полыхали, если можно так выразиться, в рабочее время. Это тоже сразу бросалось в глаза. Я понимаю, что у меня появляются какие-то художественные подробности. Довольно дурацкие. Но тут ничего не поделать. Действительно – женщина. Действительно – русская. Действительно – ледяная красавица в ледяном доме. И под этой ледяной маской таится огонь. И мужички за спиной, как эти кремлёвские курсанты. По стойке смирно. Но не оловянные солдатики. Видно было, по первому слову бригадирши они были готовы на всё. Ну, может быть, почти на всё. Они стояли и молчали. Молчание было видно невооружённым глазом. Сказать, что я сохранял олимпийское спокойствие, было бы преувеличением. Много разных людей попадалось в Сибири. Ведь и разбойники не перевелись на Святой Cоветской Руси. А эти были похожи на разбойников. А бригадирша и вовсе напоминала пирата. Или пиратку, если кому женский род больше нравится.
 
Первым делом суровая бригадирша провела со мной интервью. В смысле, допрос по полной форме. Пол, возраст, вероисповедание, партийность, социальное происхождение. Слава богу про химию альдегидов не спросила. Чего я, естественно, опасался. Понятно, почему. Вдруг чего-нибудь не того ляпнешь – со стыда сгоришь. Но пронесло.
Попал я на национальном вопросе. Недаром так углублённо в советских ВУЗах изучались труды классиков марксизма-ленинизма про марксизм и национальный вопрос. Серьёзно к теории подходили лекторы ОМЛ.  Правильно говорил вождь: -«Тэория бэз практике мэртва». Честно говоря, я очень опасался, что здесь придется иметь дело с практике.  
Борис Касриэлович, - по бумажке прочитала моё несоветское отчество бригадирша – вы кто по национальности будете?
- Ну как кто, чего уж там, еврей я буду, а что? Я поднапрягся. В разборках по причине национального вопроса мне приходилось бывать. Всё-таки воспитание получил на Сенной площади в Питере. Не пажеский корпус. 
Но драка в рабочее время. Но с целой бригадой. И с такой бригадиршей. Шансов у меня было, кот наплакал. И путей отступления не видно.
-А в чём дело? 
-Нет, нет не волнуйтесь борис Касриэлович, нам просто необходимо познакомиться. Работа опасная, мы должны знать друг о друге как можно больше. 
Что-то у меня не сходились концы с концами. Речь этой женщины была слишком правильной. Так обычно говорили шпионы в наших советских фильмах. У меня даже мелькнула шальная мысль. Сейчас спросят: «ты за луну или за солнце». Я-то знал ответ, а вдруг не угадаешь.  
Поэтому я просто спросил: - «а вы-то сами кто будете?
И получил исчерпывающий ответ: - «мы высланы с Урала в Сибирь за отказ служить в армии. Мы верующие христиане. Мы псальмы поём. Вино и табак не употребляем. Заповеди блюдём. А евреи – святая нация. Это национальность Господа нашего Иисуса Христа. Мы уважаем евреев. 
И она поклонилась мне в пояс. Больше того, чего уж сейчас-то скрывать, она потянулась поцеловать мне руку.
Чего, конечно, я допустить не мог. Руку-то я отдёрнул. Но что делать в этой прямо скажем, нестандартной для химзавода ситуации, не сообразил. Действительно, ни в одном страшном сне не привидится: посреди рабочего дня бригадир целует руку сменному инженеру. Хоть бы и наоборот – не привидится.
Это уже потом, в вечернюю и ночную смену, мы много разговаривали. Я пытался убедить Любовь Петровну, что наш народец не хуже, но и никак не лучше любого другого. Что много было прекрасных людей в еврейской истории, да и негодяев хватало. Что судьба не была к нам благосклонна, что несмотря на всё… И т.д. и т.п.
На что мне Л.П. твёрдо отвечала – это нация господа нашего Иисуса Христа. Это святая нация.
Она была крепка в вере. И эта вера вела её всю жизнь. Привела в Сибирь, на поселение. И здесь они не пропали. Вера спасла. Здесь они выстроили общину, срубили дома, построили маленькую церковь. Читают евангелие. В армию служить не идут. Людей убивать нельзя. Господь не велел. Мужчин сажают в лагерь за отказ. Года на три, не больше. Здесь по соседству. Строить 1-й цех на нашем же заводе. А потом мужики идут обратно на завод, или в шахту. В Кузбассе работы хватает. А эти христиане работать умели.
 И действительно, такой слаженной работы мне не приходилось видеть. Хотя много пришлось повидать на своём веку. Эта бригада работала без напряжения, без сбоев, без суеты. Профессионально. Меня многому научили эти прекрасные люди. И ещё я понял умный план серьёзного латышского экс-профессора. Соединить верующих христиан и лопуха еврея в одну команду, чтобы не оставить весь завод без денег. Да и самому не попасть под молот райкома или серп профкома. А что работа опасная, так ведь знали куда идут.
Были бы умнее – пошли бы в балет, к примеру. Или торговать пряниками.
А что до установки – пришла весна и весь цех растаял. Как Снегурочка. В опере Римского-Корсакова.