Владимир Корнилов


 К О Л Ь К А   Ж М Ы Х

I

В деревеньке нашей, утопающей летом в зарослях черемухи и сирени, состоящей в основном из коренных русских жителей,– во время последней и самой страшной из всех войн, когда-либо выпадавших на долю человечества,– осело немало разноплемённого люда, бежавшего на Урал и далее на восток от неминучей смерти.
Так по рассказам моей бабушки Ефросиньи у нас в Рождественке наряду с другими эвакуированными во время войны прибился одинокий, похожий на подранка, мальчуган. Это был худенький, русоволосый подросток с испуганными глазами, наполненными до краёв слезами и горем.
Деревенские жители сочувственно, по-отечески, относились к страданиям беженцев, многие из которых поселились в их семьях. Помогли на первых порах с одеждой, обогрели их своим душевным теплом и приветом, разделили между собой кров и последний кусок хлеба.
Приютили и Кольку – так звали двенадцатилетнего сироту-горемыку, потерявшего во время одной из бомбёжек своих родителей. Дел и забот в эту грозную пору хватало на всех с лихвой. Кольку поначалу по решению колхозного собрания направили на уборку урожая. И он, согретый сочувствием и вниманием старших, старался ответить им на это своим честным, по мере мальчишеских сил, трудом.
Но, из поручаемых ему заданий, больше всего любил Колька сопровождать груженые овощами или другим, не менее ценным по тем временам, грузом подводы, направляемые в районный центр для сдачи государству. В дороге мальчуган ласково понукал изможденных работой лошадей. Никогда не позволял себе хлестнуть их кнутом или гибкой лозиной. Знал норов и клички каждой. И умные животные в знак благодарности терпеливо сносили свои непосильные тяготы.
Председатель колхоза, Анна Васильевна Ступина, приметив однажды такое радение и любовь мальчика к животным, доверила ему вместе с вернувшимся с войны инвалидом Михеем Гориным пасти общественный скот, сопровождать лошадей в ночное. Так и прижился Колька при конном дворе, совмещая в себе обязанности «ночного директора» и младшего конюха.
Ночью он сторожил лошадей, охранял от разора колхозные корма и постройки… Сны у него были всегда короткими и тревожными. Они приходили к нему из той жуткой жизни, когда погибли его родители, со вселенскими грозами и пожарами, сметающими на своем пути все живое. От страха Колька вздрагивал и в ужасе просыпался. Незадолго до его пробуждения как всегда по утрам Михеев петух уже успевал оповестить деревню своим заливистым пением о новом зарождающемся дне.
А в это время занимающийся в окнах рассвет, уже сулил мальчишке нескончаемые на весь день хлопоты… Продрогшие за ночь в своих стойлах кони, незлобливо всхрапывали, стучали копытами о деревянные настилы пола. И он, наскоро одевшись и сполоснув лицо студёной колодезной водой, принимался за свои нехитрые крестьянские обязанности. Входил в конюшню, оглядывал похрапывающих лошадей, осматривал капканы на крыс, которые в последнее время несчётно развелись на колхозном подворье и, перебегая стаями по конюшне, пугали мирных животных. Успокоенные его появлением кони, приветствовали друга радостным ржанием, тянули к нему свои теплые влажные губы.
Колька, ласково оглаживал каждую из приветствующих его лошадей, разговаривал с ними, внося в их быт спокойствие и умиротворение… Воздух конюшни, наполненный ночным дыханием животных и смешанный со струящимися запахами конского навоза и пота, остро проникал в его ноздри, словно едким нашатырём высекал из глаз слезы. Но эти терпкие деревенские запахи не вызывали у Кольки отвращения и неприязни. Без лишней спешки и суеты выполнял он привычную работу. Носил со двора корм, доставал из колодца воду, поил лошадей, чистил конюшню, натаскивал свежую для настила солому…
Управившись с беспокойным хозяйством, Колька запрягал своего любимца Гнедого в кошёвку и по заснеженным зимним улицам объезжал все подворья, оповещая колхозников о предстоящем собрании или вручая кому-либо из взрослых парней повестку о призыве в армию.
Сверстники уважали Кольку за его самостоятельность, за бесхитростный, щедрый характер. Перед ними он никогда не задавался, разъезжая с поручениями по деревне в разукрашенной председателевой кошёвке. Несмотря на свое сиротство он не озлобился на жизнь, а оставался добрым и отзывчивым подростком, готовым в любую минуту прийти на помощь.
Но, как говорится в пословице: «В семье – не без урода»,– так и в нашей Рождественке не всем была по нутру эта Колькина самостийность. Особенно невзлюбил его тринадцатилетний Шваня (так звали по кличке здесь первого забияку и драчуна Шевцова Ваньку за не сходящие с его лица ссадины и шрамы). Он буквально не давал мальчишке прохода, постоянно при встрече оскорблял его, обзывал Жмыхом, укорял в жадности и рвении перед начальством только за то, что Колька не давал растаскивать по ночам с колхозного двора собранный урожай овощей и подсолнечника, за которые Анна Васильевна строго с него спрашивала. Особым дефицитом и лакомством для деревенской ребятни считался в то голодное время подсолнечный жмых, привозимый из райцентра для поддержания ослабленного после болезни и отёла скота. Невзирая на приказ председателя, вменившей с самого начала подростку охрану колхозного подворья, Колька всё же на свой страх и риск в редких, лишь в исключительных случаях, позволял кому-либо из сверстников, крадучись от Анны Васильевны, взять несколько плиток жмыха для поправки больного братика или сестрёнки.
Нелегко жилось деревеньке в эти ужасные годы. Все чаще слышался в избах неутешный, раздирающий душу, плач, – означающий, что опять в чью-то мирную жизнь похоронкой ворвалось горе или вернулся с фронта искалеченный до неузнаваемости, единственный в семье кормилец.
Вдов в Рождественке к окончанию войны было чуть ли не полдеревни. Но сельчане, сплоченные одной общей бедой, помогали друг другу пережить это лихое, никаким высшим разумом не оправданное по своей жестокости, время…
Не остался безучастным к людскому горю, – отгородившись от всех высоким заплотом, – и Колька Жмых. За два с лишним года, как очутился он в Рождественке, вырванный огненным смерчем из родного гнездовья, Колька заметно подрос и окреп. Ежедневная, изнуряющая крестьянская работа не сломила подростка, а закалила характер, влила в его мышцы молодую, не знающую устали силу. Это был уже рослый, красивый юноша с густой шевелюрой усых волос, из-под которой всегда приветливо смотрели на всех синие, с потаённой грустью, глаза.
Одряхлевшие старушки и многодетные вдовы часто обращались к нему с просьбами – подсобить им по хозяйству. И Колька, управившись со своими делами и отпросившись у Анны Васильевны, спешил на помощь. Латал и чинил прохудившиеся от времени крыши, пилил дрова, косил сено, копал подоспевший к уборке картофель…За безотказный характер деревенька любила своего приёмыша.
Оказывали пареньку внимание и подоспевшие к этой поре Рождественские невесты. В редкие, свободные минуты не прекращающейся четырёхлетней страды, они умели подчиниться охватившему их внезапному веселию, выразить в стремительных плясках и песнях ту неистребимую на Руси веру в силу молодости и нескончаемости жизни. И Колька, изредка бывая по их приглашениям на вечеринках, чувствовал себя в эти минуты особенно счастливым и сильным, готовым свернуть любые горы, которые могли бы встать на его пути и посмели бы застить счастье деревеньки.
Так и случилось однажды. На 7-ое Ноября после окончания уборки урожая Правление колхоза решило устроить в клубе торжественный вечер, посвященный 27-ой годовщине Октября с вручением скромных подарков и грамот от райцентра лучшим работникам, добившимся во время страды высоких результатов. Событие это отмечали всем миром. Не часто выпадали на долю селян такие передышки, когда можно было выпрямить в полный рост согбенную спину, стряхнуть с себя стопудовую усталость и, игриво развернув плечи и стан, кинуться в стремительный пляс или, настроившись душой на родное и близкое, исстрадавшимся сердцем затянуть песню о русской доле.
И вот в самый разгар гуляния на клубном крыльце, где покуривали после жарких танцев парни и стоял, слушая их разговоры, Колька, появился в расстегнутом полушубке и съехавшей набекрень шапке подвыпивший Шваня. Легкий озноб пробежал по спинам ребят. Все хорошо знали, каким страшным и задиристым бывает этот пьяный верзила, на голову возвышающийся над своими сверстниками.
А Шваня тем временем, обведя мутным взором испуганных ребят и выбрав для очередного скандала подходящий объект, шумно навалился с кулаками на сгрудившуюся толпу, которая под его дерзким натиском враз схлынула с крыльца и кинулась врассыпную. И только взволнованный постыдным бегством парней один Колька оставался стоять на месте, до конца еще не понимая, что может на сей раз выкинуть озверевший подонок, чем может завершиться для него этот угрожающий жест огромных Шваниных кулаков.
А тот, не знающий никогда противления своей силе, дыша в лицо Кольки самогонным перегаром, всей тяжестью пьяного тела наваливался на юношу, пытался схватить за грудки и бросить его с крыльца оземь. Но Колька успел опередить этот, оскорбляющий мужское достоинство, жест и первым со всего размаха нанёс удар в челюсть ненавистному Шване. В воздухе что-то хрустнуло и верзила, охнув, начал грузно оседать на ступени, пытаясь еще по инерции ослабевшими руками достать обидчика. Но тело и ноги уже не слушались своего грозного хозяина, а лишь судорожно загребали под себя снег.
В это время в клубе, узнав о случившемся, селяне с тревогой высыпали на крыльцо. Но никто, даже Анна Васильевна, не пытались прийти Шване на помощь. Слишком много зла и обид принес он жителям Рождественки, постоянно задирая и калеча ребят, оскорбляя все эти годы беззащитных девчат и женщин. Люди понимали, что со стороны Кольки это было справедливым возмездием за все пролитые им ранее сиротские слезы. Навряд ли посмеет теперь этот посрамлённый принародно громила поднять на кого-либо руку: ибо вырос в деревеньке свой заступник и опора для слабых – Колька Жмых.
II
Откуролесила, отплясала последними метелями лютая зима 1945-го. Весна наступила ранняя и, как никогда, дружная, В начале марта ноздреватые сугробы под ярким огнистым небом почернели и завалились набок. В оврагах и низинах быстро накапливалась талая, звенящая по-вешнему ручьями и напоенная хмелем весеннего солнца, студёная вода.
Всё оживало вокруг и вносило в людские души затаённый трепет и надежду на возрождение утраченных за долгие годы войны, дней мирной жизни. Обезумевшая стихия со своей смертельной жутью всё дальше откатывалась от наших отчих границ… И люди, окрыленные успехами на фронтах советских войск, все чаще и пристальнее вглядывались в изможденные лица, возвращающихся домой после ранения солдат, надеясь в ком-либо из них опознать сквозь прищур заслезившихся глаз эту нечаянную и долгожданную радость встречи с мужем или единственным кормильцем, оставшимся в живых у состарившихся от непосильного в это лихое время, нечеловеческого труда, родителей.
Ждали этой весной возвращения своих и жители Рождественки. На обветренных после сошедшего снега, едва просохших прогалинах и взгорках по вечерам на голос гармони собиралась молодежь. Девушки и ребята после изнуряющей за день крестьянской работы, заслышав песню, словно обретали второе дыхание. Наспех перекусив и принарядившись, они с радостью летели по раскисшим от вешнего половодья улицам к излюбленным местам навстречу чарующим мелодиям, – распахнув свои исстрадавшиеся от тяжкой жизни юношеские сердца.
К этому времени заметно окреп и стал уже смахивать своей рослой статью на взрослых, подлежащих призыву в армию парней, и Колька Жмых. После одержанной над Шваней победы, юноша чувствовал себя уверенней и уже не боялся быть застигнутым врасплох своим прежним обидчиком.
А Шваня, сломленный принародно позором непредвиденного, постыдного поражения, с той самой минуты словно сломался изнутри, утратил свой боевой петушиный пыл. Он редко появлялся в клубе и других людных местах, но всегда был один, без сопровождающей его многочисленной трусливой свиты.
Это еще более снискало Кольке уважение среди жителей деревеньки и вызвало искренние к нему симпатии даже самых привередливых местных красавиц… В ту весну в расцветающей, непорочной душе паренька ярко раскрылся самобытный талант гармониста. В совершенстве освоив единственную из сохранившихся в клубе музыкальных инструментов, старенькую гармонь, Колька со всей страстью отдался этой пленительной стихии, играя в свободные вечера на заливистой тульской двухрядке. И она, чувствуя его умелые, ловкие руки, словно выговаривала своим трепетным сердцем полюбившиеся селянам наигрыши и песни. Слаженно и задушевно звучали в вечернем воздухе голоса ребят, объединённые одной общей русской душой, способной даже в лихие годины так страстно откликаться на все радостные и трагические проявления жизни.
Особенно чистым голосом, поднимающем песню до самых ангельских высот, славилась Даша Малинина – хрупкая белокурая красавица с вечно сияющими в улыбке ямочками щёк и с голубыми, как само пасхальное небо, глазами. Её-то и заприметил однажды своим вызванивающим шестнадцатую весну сердцем Колька Жмых. С того дня оно стало напоминать ему о себе тихими, грустными вздохами, легкой, подрагивающей в груди болью. Но это ничуть не огорчало Кольку, а наполняло его душу каким-то таинственным, доселе неизведанным чувством, объяснения которому он не знал, а лишь смутно догадывался…
Стремительно летели дни, приближаясь к вешней страде. Природа, набухая почками и наливаясь неистребимыми соками жизни, заметно обновлялась. Вербы, обласканные лучами солнца, позванивали на ветру распустившимися серебристыми подрагивающей в груди болью. Но это ничуть не огорчало Кольку, а наполняло его душу каким-то таинственным, доселе неизведанным чувством, объяснения которому он не знал, а лишь смутно догадывался…
Стремительно летели дни, приближаясь к вешней страде. Природа, набухая почками и наливаясь неистребимыми соками жизни, заметно обновлялась. Вербы, обласканные лучами солнца, позванивали на ветру распустившимися серебристыми серёжками. Словно Христовы невесты, овеянные легкой весенней дымкой, вырядились они в парчовые платья к Вербному Воскресенью.
Повеселел в эти дни и Колька, замечая на себе при встрече с Дарьей потаённые взгляды ее ласковых васильковых глаз… Робко зарождалось в их душах несказанно светлое и глубокое чувство. Все чаще искали они предлог, чтобы хоть на минутку, ненароком где-нибудь встретиться и вновь убедиться истосковавшимися сердцами в том, что нет выше на земле счастья, чем видеть осиянные любовью друг к другу глаза.
Но время настало горячее. Всем миром готовились селяне к посевной. Прибавилось хлопот и у Кольки. Тракторов для вспашки полей не было. С самого начала войны весь подвижной состав колхозных машин, кроме сеялок и прочего инвентаря, забрали на действующие фронты.
…А вспашку земли проводили на исхудавших, еле переставляющих ноги, быках и лошадёнках, вместе с которыми зачастую впрягались и женщины. Поэтому Колька заранее готовился к этой ответственной поре. Старательно холил за зиму подопечных ему питомцев, чинил к весне их конскую упряжь, помогал кузнецу ремонтировать изношенные плуги, подковывать своих четвероногих друзей. Особенно бережно ухаживал он за ослабевшими от непосильной работы лошадьми. Подкармливал их жмыхом и остатками сбережённого для подобных случаев сена, поил теплой, настоянной на ржаных отрубях водой, вместе с ветеринаром делал им прививки от болезней. И благодарные животные, поправившись к весне, вновь становились в свой «копытно-гвардейский» строй и безропотно тянули лямку на этом трудовом фронте…
А закуражившая весна брала свое, – отпущенное ей недолгое хмельное счастье. Дни заметно прибавили в силе. На засеянных пашнях появились дружные всходы. Зазеленела, преобразилась по-праздничному земля. Зашелестели, засветились на солнце своей молодой, прозрачно-дымчатой листвой берёзки… Воздух, напоенный еще не сошедшими в падях талыми водами и уже напитавшийся тонкими запахами зацветающей черёмухи, пьянил и дурманил своим весенним хмелем сердца.
Бередил он души и Дарьи с Колькой. Снова по вечерам заговорила гармонь. И Дашино сердце, чуя этот, давно запавший ей в душу, голос, птицей летело к их заповедному, под раскидистым шатром черёмухи, месту.
Сладкими поцелуями осыпал юноша на свиданиях свою возлюбленную. Больше всего на свете боялся он, что каждая такая встреча с Дарьей может быть для него последней: вдруг по чьему-то злому умыслу оборвется их, так внезапно начавшееся счастье. И Колька, трепетно обнимая свою единственную, за годы сиротства, радость, – нежно шептал ей самые ласковые, самые заветные слова, выстраданные его истомившимся сердцем за долгие дни разлуки.


СОЛНЦЕ НА ПЛЕЧЕ У КЕДРА
Лирическая миниатюра

С заводскими ребятами мы давно собирались сделать лыжную вылазку, да всё как-то откладывали день за днем: то конец квартала – план горит в цехе, то у кого-нибудь контрольные подоспели – тоже до сессии успеть выполнить надо, то – жена, дети… заботы на плечи давят. Но каждый из нас понимал, что все это отговорки: просто страшно после стольких лет перерыва сделать этот шаг – встать на лыжи.
А тут как-то Валька Грошев – весельчак и заводила нашей бригады – возьми и предложи: «Ребята! Давайте в эту субботу на лыжах сбегаем!.. Я вам в тайге такие места покажу! Ангару с высоты птичьего полёта увидите!»
Ну, мы, конечно, загорелись. До назначенного срока оставалось несколько дней, поэтому все были заняты приготовлениями: покупали лыжную мазь, подгоняли крепления, а у кого не было своих лыж, – доставали у знакомых.
И вот наступила долгожданная суббота. День обещал быть погожим. Стояло тихое морозное утро, без колючего «хиуса»… Лучи солнца зарумянили горизонт. Снег поскрипывал под ногами. Деревья и кустарники были разукрашены инеем.… Да и сам город словно принарядился. Дома нахлобучили на себя белые зимние шапки. Провода развесили повсюду свои пышные праздничные гирлянды.
… Сбор назначили в десять утра у лыжной базы. Как я и ожидал, Валька Грошев и Володька Тимофеев были уже на месте. Валька с серьезным видом и лукавыми, как у черта, глазами рассказывал какую-то очередную веселую историю, а Володька, схватившись за живот, корчился в смехе, и от этого его густая рыжая борода плясала и искрилась на солнце.
Вскоре все ребята были на месте, и мы направились вслед за Валентином по знакомой ему лыжне. А она то петляла между деревьями, то терялась в снежныж туннелях, образованных из согнутых берез. И когда взлетела на высокую сопку, – нашему взору открылись необозримые просторы тайги… А внизу, огибая острова и скалистые мысы, несла свои студеные воды своенравная красавица Ангара…
Ничто не нарушало задумчивости тайги. Только изредка тишину рассекал треск озябших деревьев да стук одиноких дятлов. Сугробы, нахохлившись от холода, плотнее жались друг к другу. Мороз, словно старый приятель, больно пощипывал нас своими жесткими, колючими пальца- ми, щёлкал по носу, встряхивал ознобом за плечи так, что мы невольно вздрагивали от этих его неуместных шуток.
А солнце все выше и выше поднималось над задремавшей тайгой. На некоторое мгновение оно, как бы задержавшись в своем беге, застыло на плече огромного кедра. Его лучи едва-едва пронизывали густые ветви и, когда касались снега, то миллионы снежинок загорались радужными алмазными блёстками. И важные на вид сугробы в этот миг напоминали нам румяных снегирей.
Очарованные, мы не в силах были оторвать глаз от этой величественной картины… Вот она – наша сибирская зима с ее прелестями и загадками, с ее морозами и снегопадами!..
Особенно был поражен Сергей Колодка – уроженец солнечной Украины, который до приезда в Братск никогда раньше не бывал в зимней тайге. Он находился словно в забытье. Глаза его были широко распахнуты, отражая в себе всю эту неповторимую красоту спящего зимнего леса, принаряженного кружевами инея.
Да и мы в эти минуты причастились душой к прекрасному… Домой возвращались уже в сумерках… Город зажигал свои первые огни.

С Е М Е Ч К И
Рассказ

Посвящаю Виктору Ивановичу Лихоносову –
самобытному русскому писателю

Виктор Иванович, дожидаясь дачного автобуса, сидел на скамейке и, чтобы как-то скоротать время, прислушивался к шумному разговору молодых людей. Те, перекидываясь солеными шутками и острыми словечками, не переставая при этом лущить семечки и запивать их пивом, громко смеялись и своим поведением как бы нарочно старались обратить на себя внимание окружающих… Из отдельных, долетавших до него фраз, Виктор Иванович понял, что они студенты какого-то престижного ВУЗа и только вернулись с учебной практики из областного центра, где, по их понятиям, «хиппово» провели время… Это услышанное, часто употребляемое современной молодежью не русское словцо, неприятно резануло слух пожилого мужчины. При виде их беззаботных, сияющих смехом глаз ему невольно подумалось: «Всё бы ничего. И мы были молодыми, веселыми. И нам в ту пору не претили залихватские, с терпким привкусом, словечки. Но употребляли мы их с оглядкой на старших, стеснялись произносить в общественных местах… Да и словечки те были словно вынуты из дремучей души русского народа, выстраданные, может быть, не одним поколением горемычных людей, судьбы которых были повенчаны нерасторжимыми узами с «каторжной» неволей, с нелегкой долей на земле российского труженика». Невесело стало на душе от этих мыслей Виктору Ивановичу.
А ребята, остановив вскоре приближающееся к ним такси, умчались в потоке машин к своим пристаням, оставив после себя на остановке пустые бутылки, смятые упаковки из-под сигарет и плотный слой семечной шелухи.
Взглянув на мусор, Виктор Иванович с грустной иронией вспомнил из своего далекого послевоенного детства один курьезный эпизод, происшедший с ним из-за этих – будь они неладными, – проклятых семечек!.. Учился он тогда в 5-ом классе вместе со своим закадычным дружком Володькой Летягиным. Время было голодное, опаленное грозами Великой Отечественной войны. Большинство семей впроголодь перебивались с хлеба на воду. И подсолнечный жмых, привозимый иногда весной на ферму ослабевшему за зиму скоту, – казался деревенской ребятне слаще заморских пряников и даже халвы, о которых они слышали лишь из рассказов старших родственников… А тут в сентябре Витька с Володькой прознали от своих товарищей, что на колхозных полях за соседней с их селом Знаменкой созрел подсолнечник и многие уже успели впрок заготовить это деревенское лакомство.
Не стали мешкать и закадычные друзья. Целый день чинили они свои старенькие, с половиной выпавших спиц, велосипеды, клеили камеры, накачиали колеса. Не забыли снять ребята с велосипедов и дребезжащие, с охрипшими голосами, звонки, чтобы те не выдали их, когда они будут возвращаться обратно, отягченные полными котомками семечек.
На следующий день после занятий в школе Витя с Володькой, перекусив на скорую руку дома, окольными путями отправились в заповедную Знаменку. День был солнечный и теплый. Стайки ласточек с шумом носились в воздухе. Ничто не предвещало ребятам какой-либо опасности. Их детские сердца, освещённые мальчишеской дружбой, ликовали от счастья и сознания, что в этот прекрасный день: и земля, давшая всему жизнь, и ласковое голубое небо, наполненное щебетанием птиц, и весь мир вокруг принадлежит только им – Витьке с Володькой. Встречный ветерок приятно освежал разрумянившиеся от быстрой езды лица, вздувал на спинах вылинявшие за лето их ситцевые рубашонки. Со стороны могло показаться, что это две яхточки мчатся на всех парусах по проселочной пыльной дороге к своей намеченной цели…
Неожиданно открывшееся во всю линию горизонта подсолнечное поле притягивало взоры ребят, волновало их своей спелой истомой. Издали оно напоминало огромный цветущий луг, сплошь усеянный желтыми астрами.
Оглядевшись вокруг и не заметив ничего опасного для себя, Витька с Володькой стремглав нырнули вместе с велосипедами в густые высокие заросли подсолнечника. Переведя дыхание и успокоившись от окружавшей их осенней тишины, ребята быстро приступили к делу. Их руки дотягивались до огромных, с полными черных зёрен, плоских голов подсолнухов и, ловко орудуя пальцами, моментально опустошали их.
Вскоре котомки были доверху наполнены запретными, аппетитно дразнящими своей сладостью семечками. Витя с Володькой, завязав котомки и укрепив их на богажниках, стали осторожно пробираться сквозь заросли к дороге. И тут, уже у самого края подсолнечника, случилось для них непоправимое. Витькина поклажа съехала наполовину с багажника и, свисая углом, вклинилась намертво в спицы заднего колеса…
А в это время с противоположного конца поля показалась бригада знаменских женщин во главе с бригадиром, который торопливо погоняя запряженную лошадь, изредка осчастливливал ее своим хлестким кнутом. Стоя во весь рост на телеге и быстро приближаясь к ребятам, он вдруг заметил их согнувшиеся позы, отчаянно мечущиеся возле велосипедов…
Налетев огромным коршуном и с яростью оттрепав Витьку с Володькой за уши, бригадир нагнал на них страху, пригрозил доложить об этом ЧП в районную милицию и директору школы.
Свежо было еще в памяти мальчишек время, когда за несколько, украдкой принесенных с поля пшеничных колосков или картошин, людей судили и отправляли в тюрьму... Оскорбленные и перепуганные – без велосипедов и злополучных семечек – возвращались они домой.
Если бы не Витькин дед – известный на всю округу печник и столяр, сумевший всё уладить, – то трудно было бы себе предположить, чем окончилась для них с другом та «романтическая» поездка…
Вспомнив об этом сейчас при виде подсолнечной шелухи, Виктор Иванович досадливо поморщился, словно недавно произошел с ним и с Володькой тот каверзный случай, за который их чуть не исключили из пионеров… Равнодушно и даже с каким-то внутренним отвращением проходит он теперь на рынке мимо торговых рядов, издалека зазывающих покупателей своим искусительным запахом жаренных семечек. Перегорело в нем навсегда с тех пор это услаждающее с детства душу лакомство.


М А С Л Е Н И Ц А

Лирическая зарисовка

Зима в этот раз выдалась холодная… Даже накануне весны мороз пощипывает ребят за нос и щёки. Но их это не очень беспокоит. Они потирают лицо рукавичками и веселятся. В такие морозные деньки ребята катаются с горок, играют в снежки и ходят на каток… Как хорошо мчаться на лыжах по снежной извилистой лыжне или скользить на коньках, рассекая синюю гладь льда!
В лесу в эту пору очень красиво. Пеньки стоят в снежных шапках, как казаки... По-царски пышно убраны инеем хвойные леса. Они словно одеты в дорогие нарядные шубы. Им зимою не холодно… И лишь лиственные породы деревьев, зябко позванивая на ветру голыми ветками, неуютно чувствуют себя зимой.
Медведи в это время спят. Но на снегу чётко видны следы других зверей и птиц, которые оставили свой узор на заснеженных полянах…
В конце зимы дни становятся дольше и светлее. Солнце всё выше и выше взбирается по морозному небосклону, приветливо улыбаясь из глубокой сини и освещая всё окрест золотыми лучами… И люди, истомившиеся долгим ожиданием тепла, всем сердцем ощущают уже приближение весны…
На исходе февраля звонко затенькает на солнцепёке первая капель. Сугробы набухнут и почернеют от влаги…В марте побегут наперегонки с крутоярий говорливые ручьи, наполнив вешним шумом овраги и ложбины. Ребята в такие дни, возвращаясь после занятий из школы и весело размахивая портфелями, торопятся домой, где они с друзьями в своих дворах будут мастерить скворечники… В апреле небо оживится гомоном перелётных птиц, которые возвратятся к своим родным гнездовьям.
На деревьях к этому времени набухнут почки. Ольха и верба распустят золотистые серёжки…Из-под земли пробьются к свету подснежники, робко красуясь среди чёрных прогалин своими фиолетовыми лепестками. Жизнь в лесу заметно оживится. Зверюшки вылезут из своих тесных, неуютных нор и, затаившись где-нибудь в затишке, будут греться на солнцепёке…Проснутся от зимнего сна пчёлы и мохнатые шмели… Дети повсюду будут запускать в небо воздушных змеев и, задрав головы, долго следить за их планирующим полётом…И всё это подарит весна, с наступлением которой придут к нам и долгожданные праздники: «Масленица», «Вербное воскресенье», «Пасха»…
Особенно хороша «Масленица». Это один из самых замечательных, издревле славившихся на Руси праздников, на котором с особой силой раскрывается русская душа и удаль. В городах и сёлах к «Масленице» готовятся заранее. Для этого на их главных площадях, где собираются люди, специально устанавливают высокие, гладко оструганные столбы, на крестовинах которых подвешивают разные призы. Чуть поодаль сооружают помосты. Там фольклорные ансамбли в национальных костюмах будут исполнять песни и танцы народов России… Тут же разместятся разукрашенные латки, пышущие изобилием снеди. Они станут зазывать празднующих аппетитными горячими блинами и чаем.
Самые ловкие и смелые попытаются покорить вершину столба и снять понравившийся сувенир. Но это удастся далеко не многим. Зато счастливчики, сумевшие достойно преодолеть это препятствие, будут ходить героями среди празднующих.
Устраиваются на «Масленицу» и спортивные состязания, среди которых наиболее популярными издавна славились гиревой спорт и кулачные бои. Но в наши дни кулачный спорт изжил себя: так как во время поединков бойцы часто жестоко калечили друг друга.
Но наиболее запоминающимся в «Масленице» является сожжение чучела, символизирующего зиму. Этим обрядом люди освобождают дорогу приближающейся весне. Взявшись за руки и двигаясь вокруг костра, они призывают весну скорее вступить в свои права, провожая зиму до следующего года.
В такие минуты душа, словно соприкасается с отзвуками сказочной старины из жизни своих далеких сородичей, – и человеку от этого становится незабываемо светло и радостно.