Сергей Ольков


 До конца рабочего времени оставалось два часа, когда в кармане куртки мобильник громко напомнил о себе. Номер высветился незнакомый, но Андрей без труда узнал, ставший уже знакомым, голос Николая Ивановича, который без лишних слов пригласил   его на презентацию  новой книжки местной писательницы, указав срок и место проведения. Надо сказать, что полученная информация имела для Андрея двоякий характер: одна ее половина давала ему знания о времени и месте проведения мероприятия, а вторая часть услышанного по телефону не говорила ему ровным счетом ни о чем, поскольку он понятия не имел ни о новой книжке, ни об авторе, кроме того, что автором этим, судя по фамилии, была женщина.
Сам факт звонка, конечно, обрадовал Андрея тем, что глава областной писательской организации лишний раз вспомнил про него, но с молодых лет сидевшее в нем чувство неприятия всяких мероприятий - обязаловок, значимых не своим содержанием, а количеством поголовья участников, это чувство в первый момент привычно взяло верх над Андреем, тем более, что не обещать своего присутствия он мог вполне пристойно: презентация намечалась на неделе, в разгар рабочего дня, и он понятия не имел о том, куда, в какое место забросят его проблемы электроснабжения железной дороги, с устранением которых он был связан уже больше тридцати лет. Все это Андрей и объяснил Николаю Ивановичу, горячо поблагодарив за приглашение. Телефонный диалог на этом завершился, дав начало монологу – размышлению в голове Андрея.
 Он понимал, что для него было за честь получить такое приглашение поучаствовать в мероприятии, на которое не приходят посторонние, случайные люди, равнодушные к литературе. Мероприятие, рассчитанное на узкий круг людей, не преследующее никаких коммерческих целей и рекламных закидонов. Он понимал, что никто не заметит его отсутствия. И дело было совсем не в этом. Сам себе Андрей признавался, он чувствовал, что это ненавязчивое предложение интересно ему самому. Для него это было приглашение в другой мир, отличный от того, в котором он жил и который своими бесконечными делами, заботами смолоду отгораживал его от мира образов, которые роились в его голове, мелькали, вспыхивали и угасали как искорки, затоптанные и забываемые впопыхах повседневной суеты. Андрей догадывался о том, чему он был обязан в свои предпенсионные годы этим неожиданным приглашением.  Оно выглядело для него второй попыткой приобщиться, прикоснуться к миру литературы, к людям, которые имеют к ней отношение, и он помнил ту первую попытку тогда, в начале девяностых, которые перекроили судьбы и людей, и страны.
 В те годы он написал свои первые сказки и его мучил вопрос:  в какой степени это можно было назвать литературой.  Вместо ответа на этот вопрос его вместе со сказками отправили на слет молодых авторов в соседнюю область. Он напрочь не помнил теперь,  спустя много лет, каким образом ему удалось оформить на работе три дня отсутствия, которые он  без толку просидел, слушая,  как в пух и прах терюшат работы слетевшихся молодых авторов. А без толку он просидел потому, что про него и его сказки вообще ничего не сказали, упомянув только в самом конце, когда он потерял надежду быть упомянутым. Вскользь высказали, что почитали сказки, насмеялись, ни слова не сказав о самих сказках, после чего последовало заключительное слово, уравнявшее всех авторов. Сказано было в том смысле, что из Москвы на слет официальные лица не приехали и никого публиковать нынче не будут.  На том все закончилось. Для Андрея его вопрос так и остался вопросом, на который он махнул рукой, сел в автобус и уехал из литературы домой. 
 Оказалось, этот вопрос не оставил его в покое спустя годы. А тем временем компьютеры пришли на смену пишущим машинкам, и набор текста превратился в более приятное занятие, как если бы дворнику вместо метлы вручили пылесос. Андрей не мог   забыть  свои первые  шаги в   литературе  тогда, двадцать лет  назад,  Эти шаги   делали  его  пальцы,   которыми  он  выстукивал буквы  клавишами   взятой в  прокате  пишущей   машинки, превращая  свои  каракули    в  удобочитаемый  текст.   Клавиши с нужными  буквами  упорно   прятались  от его глаз,  и    печатание  текста оказалось для  Андрея  нудным и   непосильным занятием.  Если бы  не его тёща, отпечатавшая  все   три  сказки у себя  на   работе, то Андрей  никогда  бы не   попал ни  на  какой   писательский  семинар.  
Андрей сейчас понимал, что приглашением на презентацию он был обязан своим первым сказкам, которые он зачем-то бережно хранил все эти годы, и более того, обрядил их в новый, компьютерный шрифт и умудрился представить на суд Николая Ивановича после долгих поисков в родном городке людей, профессионально занимающихся литературой. Когда его сказка была опубликована в областном альманахе, Андрея словно прорвало, и он буквально завалил Николая Ивановича новыми рассказами; завалил настолько, что тот предложил Андрею напечатать книжку, о чем сам Андрей и помыслить не мог бы, напиши он рассказов хоть на две книжки. Андрей, словно наверстывая упущенное, заплатил деньги, заказал книжку и вот – теперь его приглашают в круг настоящих писателей, которые знают что такое – издавать книги и что в них писать. Он чувствовал, что ему хочется пойти и просто поприсутствовать, стать свидетелем чужого праздника, праздника рождения новой книги, родившейся вопреки всему, вопреки всей этой жизни, в которой уже не первый год родятся только банки и их жертвы.
Андрея ничуть не смущал тот факт, что он никого не знает там, куда собирается идти. На свадьбах тоже никто никого не знает, достаточно знать молодоженов, но он не знал даже виновницу торжества. Андрею казалось, что Николай Иванович своим приглашением просто хотел ввести его в тот узкий круг людей, которые десятилетиями знакомы друг с другом на общей ниве литературы и живут на этом пространстве, объединенные любовью к Слову. Ему не потребовалось много времени на раздумья, в результате которых он решил, что примет приглашение и взял на этот день отгул. Единственно, его смущало, что, несмотря на апрель месяц, у него был жуткий кашель, от которого он временами задыхался, а вместо голоса в его исполнении звучали сплошные хрипы. Но его распирало сильней кашля любопытство по поводу предстоящего мероприятия.
Он пришел в назначенное время в областную библиотеку и поднялся на третий этаж в читальный зал. Андрей спохватился, что даже не знал, о какой книжке будет идти речь: о прозе или поэзии, но сам себя успокоил: «Может это и к лучшему». Ему это было не так важно, как присутствие в атмосфере авторов. Андрей ничего не имел против поэзии, но внутренне, при мысли о ней у него стоял стопор, и он не мог смириться с тем фактом, что слова, целые фразы поэзия выстраивает, подгоняет одно под другое по законам рифмы, словно солдат в строю – по росту. Насколько он помнил, его никогда не привлекало командовать шеренгами рифмованных строк, как не привлекало на работе командование людьми. Ему казалось, что руководить людьми гораздо интересней, чем командовать, ожидая в ответ тупое исполнение команд. Точно так же и слова интересовали его не послушным подчинением рифме, а своим многообразием, которое нравилось ему тем, что позволяло тело любой мысли одеть в красивые одежды этого словесного многообразия. Так что для поэзии он был пропащим человеком, мыслящим совсем в другой плоскости, как потребитель ее плодов, а не как творец.
Читальный зал оказался небольшим, в три ряда столов с проходами между ними, и был рассчитан на немногочисленную аудиторию. Почти все места были заняты, а сидевшие на местах были заняты негромкими разговорами и не обратили внимания на появление новичка в лице Андрея, который в поисках свободного места прошел к столу в последнем ряду у окна. Место возле него буквально сразу занял седой дедушка.  Он поздоровался с Андреем как со старым знакомым и представился: «Петр». 
Андрей уточнил. -  Николаевич? 
- Нет, - ответил тот. -  Викторович. 
 В его глазах Андрей разглядел при этом юношескую отчужденность от отчества, как от ненужного атрибута, характерную для писателей. Андрей не понял – узнал его или не узнал этот дружелюбный дедушка, которого он запомнил по «Поэтической горнице». С год назад Андрей несколько раз ходил туда, но понял, что это не его формат творчества по двум причинам: из-за работы он не мог исправно раз в неделю попадать на занятия, а во – вторых, члены кружка занимались только стихами, и он был им не интересен со своими крупногабаритными рассказами. Среди присутствующих он увидел и руководительницу кружка, которая была занята сейчас разговорами.   К своему удивлению Андрей увидел тут же и убеленного сединами писателя, фамилию которого он слышал с юных лет. Тогда, двадцать лет назад, именно ему Андрей принёс свои первые сказки. Приятно было встретить знакомое лицо.
В ожидании опоздавших за столом президиума сидели две женщины. Одна из них, помоложе, одетая по–офисному представительно, с папкой в руках, встала со своего места и стояла возле стола президиума, роль которого выполнял стол дежурного по читальному залу. Вторая из них, пожилого возраста, одета была просто, по-домашнему, без особой прически и прочих признаков авторского лоска и внешней мишуры, так слепящей глаза зрителей центрального телевидения. От одного этого факта Андрею было приятно наблюдать за происходящим. Стоявшая у стола женщина являлась доверенным лицом виновницы торжества, которая первым делом была представлена аудитории.  
Конечно же, все присутствовавшие хорошо знали автора и все шесть предыдущих сборников ее стихов были им известны; многие сидели с букетами цветов, подготовившись к поздравлениям. Андрей впервые присутствовал на таком мероприятии и старался не пропустить ни одну мелочь, но мелочей не было никаких, а была удивительная человеческая простота и непринужденность на фоне всеобщей доброжелательности, начало которой положил своей речью Николай Иванович. Не было никаких бумажек с речами, и слова, обращенные в зал и посвященные поэтессе, наполняли зал атмосферой душевной теплоты и благодарности, навеянными и от чтения книги, и от общения, от знакомства с автором. Андрей понимал все это и верил каждому слову, да и как можно было не верить всем сказанным теплым словам, проникнутым искренностью, подкупавшей отсутствием малейшего артистизма и напыщенности у всех выступавших. Он определенно чувствовал себя новичком в этом мире отношений творческих людей. И ему было хорошо, словно он попал на островок добра, который образовали все эти люди, собравшись в одном месте. Все они были преклонных лет.  Андрей со своим предпенсионным возрастом и сформировавшейся лысиной чувствовал  себя в аудитории  флотским салабоном. 
Андрей слушал их, смотрел на собравшихся в зале, и они казались ему последними осколками доброты, того сосуда доброты, что много лет назад был безжалостно разбит на руинах когда–то могучей и великодушной страны. Андрей понимал, что эти люди посвятили всю свою молодость, отдали все свои силы служению во благо того сосуда доброты, осколками которого они теперь оказались и который в годы их молодости почитался в стране на уровне герба, на уровне гимна, на уровне государственной политики самого читающего в мире государства. И в этом была их заслуга, им было за что гордиться своей жизнью.
Сидящие в аудитории, они не походили на небожителей. Для всех этих людей посещение презентации было привычным занятием, творческими буднями, но для Андрея это было посещение литературного Олимпа, попав на который,  Андрей смотрел на его обитателей снизу вверх, незамеченный ими, но милостиво допущенный, к будничному для них, таинству. Его стол находился у окна, за которым была улица, заполненная городским шумом и суетой. Река жизни шумела за окном и проносилась мимо островка доброты, на котором он оказался, на который его пригласили. Он ужаснулся: «А скольких же не пригласили?! Так это же все вокруг, получается!»
Эта мысль поразила Андрея. Вся та жизнь за окном, слепо протекавшая мимо и в которую ему скоро предстояло вернуться, показалась ему не рекой, а канализационной трубой с ее канализационными законами, по которым выживает не то, что приносит пользу, а то, что не тонет и зловонит, считая себя хозяином этой канализационной трубы. 
Сколько же таких островков добра еще осталось по всей стране? Где они? Наверное, в каждом большом городе есть люди, нуждающиеся не только в средствах для жизни, но и в таких островках. Из таких людей и образуются, на них и держатся эти душевные возвышенности над рекой жизни, превращенной в канализацию. В том беда, что мало кто знает про их существование, будто их и нет вовсе в нынешней инфраструктуре жизни, протекающей на фоне нефтяных вышек и банковских небоскребов. Андрей теперь узнал, в отличие от многих и многих.
     Он смотрел на сидящих в зале людей, не видя их вины в том, что страна из самой читающей превратилась в жующую, чавкающую, грызущую в зависимости от толщины кошелька и понимал, что ему не хочется покидать тот мир, в который его пригласили и в котором роль зрителя его вполне устраивала
После поздравлений поэтессы она читала свои стихи, и они были удивительные. Ни один институт, ни два института никогда не смогут научить писать такие стихи. Такие стихи - это труд души, головой такое не написать, и Андрей это понимал без литературного образования, как понимал то, что такой труд души – это богатство нации и нельзя не жалеть  ту нацию, которая топит это богатство в баррелях нефти, как ненужного котенка. Андрей слушал стихи.  Ему было нестерпимо обидно и очень жаль, что стихи эти слышат всего три десятка человек, да и те их хорошо знают, а не вся страна.
 Для всей страны надо декламировать такие стихи ради дезинфекции душ, ради чистки их от золотой ржавчины. Но это ведь только дурная слава бежит, а добрая слава – она молча существует на таких островках добра или под негромкий голос автора, как на сегодняшней презентации. 
У Андрея не получалось просто слушать стихи – они вызывали новые и новые мысли. Он мог только порадоваться за поэтессу. Господь воздаст ей за то, что она не зарыла свой талант, вложенный ей в душу, а одарила людей плодами этого таланта. 
Завершилась презентация так же просто, как и началась, но друзья не спешили расходиться и окружили автора плотным кольцом.
Андрей неторопливо спускался по ступенькам вниз, на первый этаж и тихо радовался своему открытию. Он, действительно, словно побывал на новом острове, и остров тот был не на географической карте, он обрел его в своей душе, этот Остров Доброты и теперь ему очень хотелось, чтобы этот остров распространился до размеров страны, накрыв собой черные ямы злобы, зловонные болота жадности, океаны зависти. Андрей знал, что никогда не пожалеет о времени, проведенном на презентации стихов, писать которые ему не дано и которые простят его за это.