Виктор Брусницин  (1951-2021)

Пригласили меня раз на кинофестиваль в Москву как сценариста: один из опусов внезапно понравился отборочной комиссии. За свой счет. Между прочим, на михалковском мероприятии — упоминал — все было оплачено, сверх того, выделена денежная премиешка.
Человек я ленивый, стало быть, живу впритык, сморщил щеку. Мужики насели, дурака не валяй — шанс. Гражданин перед вами довольно опытный и в шансы не верит. Там так: из много свыше двухсот сценариев отобрали около тридцати и пригласили хозяев в Москву. Имею честь. Отбираться в итоге будет один, то есть мне, без специального образования и соответствующей толкотни, рассчитывать не на что. Я уже входил в финальную десятку подобного казанского мероприятия. Ни шиша, даже не пригласили. Однако глаз Москвой обновить нашелся резон. Значит, поскреб по сусекам, собрал сумочку.
Прекрасное утро десяти часов, вошел в, разумеется, плацкартный вагон. Брал самый дешевый, что идет из Нового Уренгоя (я, плоть, Екатеринбург). Центр помещения, напротив мадам лет тридцати, зашедшая тоже только и вся в килограммах. В отсеке одни. Взял с собой книжку, попался «Петр первый», отворил. В сущности — жизнь. Вагон тронулся, закачался. Весь в неге вонзился в Саньку Меньшикова.
Не тут-то было. Мадам достала гаджет и прислонила к уху. Пошел пересказ мельчайших деталей ее существования за последние сутки. Товарищ из провинции, в восторженных тонах, само собой, шло оповещение сколько было выпито, кто кому начесал сопатку и прочее (без малейшего понятия о приличиях — ощущение, что все это разумелось крайним достижением, поскольку декларировалось на весь вагон). Какие же подробности будут рассказаны в лицо, подумалось мной. Саньку в отместку я съедал по молекулам (без, конечно, профита). Подобное длилось не менее получаса. Наконец барышня отвалилась — ночью она, сами понимаете, действовала. Я незамедлительно окунулся в окно и воистину получал. Не тут-то было, приходит проводница.
— Мужчина, — пристально глядя, настоятельно и вдохновенно произнесла она, — я вас насквозь вижу, вы приличный человек… (Пауза, несомненно, призванная позволить оценить ее проницательность.) Вот в чем дело. В первом купе, это рядом со мной, два мужика сидят. Бухали всю ночь, орут, матерятся. А к ним подселилась бабуля. Жалко смотреть. Вы все-таки мужик, я вас насквозь вижу, поменяйтесь местами…(Пауза, которую оценить не берусь.) Там еще пиво осталось. (Здесь она почему-то не произнесла относительно вижу насквозь.)
Впрочем, купила она меня «мужиком». Потупил взгляд и, вопреки обыкновению, во мне мелькнула мысль. Нормальные люди знают, такое допускать ни в коем случае нельзя, ибо последняя способна нагородить черти что. Таки именно это и произошло. Во-первых, мадам, подумал я — кто знает, что она вспомнит, когда проснется. «Бабуля» — ну да, существует сострадание. Наконец, «приличный человек» — не припомню, чтоб меня кто-либо заподозрил в подобном определении. Захлопнул Петю.
Вообще говоря, особи были вполне расхожего на вид типажа. Да, они талдычили, но достаточно спокойно. И даже неизменный, но умеренный мат не особенно утруждал мои наторенные уши. Категорически уткнувшись в страницы, я углядел, что напряжение ожидания насилия спало и организм мирно усваивает ситуацию. Так длилось возле часа.
Как видно, один из деятелей был из соседнего вагона и, окончательно устав, удалился восвояси. Объектом воплощения душевности оставшегося члена общества безальтернативно оказался я. Справедливо признать, уж было предложено пиво и произнесены вполне безобидные взаимные слова, уже в курсе я состоял, персонаж едет с месячной вахты и вообще два раза сидел, уже не оставалось сомнения, гражданин имеет правило безапелляционно нагружать неосмотрительно оказавшихся в досягаемости людей собственной персоной. Соответственно, глубоко взирая в меня, экспонат произнес:
— Слышь, журналист, ты чо читаешь (почему меня возвеличили в журналиста — может, очки? — не знаю; почему понравилось, тем более).
Я улыбнулся и молча показал обложку.
— Ха, Петруха (стану несколько адаптировать произнесенные в реальности междометия), козырный пацан. Не, поал, его нам как раз недостает. Ты согласен со мной, либо ты со мной, в натуре, несогласный!
Я счел разумным кивнуть, что, согласитесь, располагало двусмысленностью. Как и я, визави ее не различил. Таким образом:
— Не, блин, я тебе разъясню сейчас свою гражданскую позицию.
Понятная вещь, внутренность моя съежилась. Отсюда выперла поперешность.
— Только не гражданскую, — взмолился я.
Товарищ оказался чутким: «Идет, тогда накатим». Я тут же пожалел о своей разборчивости, но деваться было некуда.
Итак, сообщник родился в Кирове, она же Вятка, но женился уже в Саратове. Грыжа, жена то бишь — хабанера Сарасате. Правда, изменила невзначай. Собственно, первый раз и сел отсюда, поскольку наставлял на путь истинный. Второй — спер безделицу на рынке. Опять же ради нее. А куда деться, когда двое детей, заметим, которая мелкая — кровная.
Тут как раз шла очередная торговка по вагону:
— Книжки, игрушки, уважаемые граждане, замечательные наборы фужеров! Покупаем, вас ждут с презентами! Дешево, собственно, за так!
— Эй, мать — падай, пилят, — похлопал матрас широкий человек.
В итоге был куплен отроковице гибрид жирафа с курицей, что при хитром нажиме излагал довольно громко попсу от, по-моему, Джорджа Майкла. Вахтенного по жизни человека подобное изобретение приводило в неистовое восхищение. По всей видимости, он представлял, что будет твориться с кровным дитя, отсюда, брызжа слюной восторга, поминутно включал сооружение и совал мне в нос, настаивая, чтоб я ликовал аналогично. Однако и верно, против назначенной сперва реализаторшей цены в две тысячи он довольно нахраписто и ловко снял половину.
Выяснилось, между прочим, что проводница употребляла с ребятами всю ночь и вообще, в узких пространствах происходит достаточно проникновенная жизнь. Прочего между, и мне проводницей, которая, а как иначе, сердобольна во всех отношениях, было сообщено мимолетно: «Ах ты бяка!» И, не поверите, я тускло заподозрил в себе бяку (блин, остановись мгновенье).
Собственно, Петра Великого мой друг давно проштудировал: Лефорт — душка, Монсиха — курва, и, например, Шафиров вполне смахивает на Дворковича. Потряс меня эпизодом — я еще до этого места не дошел — где Петр из сердоболия по случаю велел пристрелить некую бабу: ее, следуя нравам, зарыли зимой по шею в той теме, что мужа изверга кончила, и охраняли, дабы померла сама собой, а не при содействии, скажем, собак (по мне в изложении превзошел автора, который описал оказию всей силой своего таланта). И так далее.
Наконец он уснул. Это, понятно, было счастье. Но тот факт, что экземпляр выходил в Перми, едва ли опишет мое состояние. Словом, на перроне отчаянно тискали друг друга. «Мы с тобой не прощаемся, мы с тобой… — здесь он виртуозно вертел кулаком, — кузькину мать продемонстрируем (уже усвоено мной было, что тождественная есть, простите, сугубо женская принадлежность, и причем здесь кулак, я так и не понял)». Тогда как я был обвинен в том, что спер у него тысячную купюру — вагонную втюхивальщицу он, естественно, принципиально не помнил. Объятия, мало не слезы, неизменная атрибутика русской души.
Незамедлительно места были заняты. Здесь случилась, скажем так, человек в возрасте женского пола с серьезным подходом к обстоятельствам (впрочем, я сам единица далекая от удивления событиям).
— Так не делают, — было сказано сурово.
Дело в том, что я услужливо смахнул со стола вместе с последними крошками салфетку на пол. Она аристократически — да, да — присела и приспособила мелочь в утилитарный кулек, который я вообще не углядел.
Признаюсь, не сжался — что-то вроде «судьба» уже витало в моих обогащенных (или напротив) складках. И да, появился явно причастный молодой человек со многими баулами и уверенно пошел распоряжаться помещением. Вслед за компетентным освоением крючков, пустот и вообще пространства, он, хитро и любовно сузив глаз, обратился к — йес — маме:
— Творожку или салатику?
— Пожалуй… — возразила мама и откинулась, чудесно потушив взор и горделиво отдавая сыну поляну. Тотчас был сооружен микояновский натюрморт.
Я стиснул зубы, у меня в сумке сосредоточился вожделенный бутерброд.
Часа через четыре мы открывались друг другу от и до. Парень увозил маму из уходящего под землю, утрирую, Соликамска одну из последних, имеются в виду родственники, самую стойкую. Мне, страстному до социологии — учился вместо дочери (такова се ля ва) — было на самом деле любопытно. Впрямь, се ля ва уже и не поймешь какова.
Врачи, татары, изумительные люди, напрочь исключили прикосновение к сокровенному бутерброду, накормив меня всяческими прелестями. Выяснилось, мы близки во многих отношениях. Говорили практически вплоть до Москвы. Не обнимались на перроне, но чувствовалось, светит удача...
План нападения был таков… Собственно, приходится сунуться в детали.
Поскольку на подобных мероприятиях я уже был и знал, что сообщение о завоевавших награды и околомероприятия действуют вкупе часа два-три, и понимал, мне существенного не светит, ехал только на заключительную часть, всего на день (весь фестиваль длился неделю — поскольку речь шла о кино для подростков, приурочено было к ноябрьским каникулам). В Москве живет мой сугубый приятель, Женя Тарчевский, отрада его осязать и составляла многий энтузиазм. Торжество начиналось в шесть ориентировочно. Предварительно было оговорено с устроителями два абонемента. В одиннадцать прибытие, до пяти я мотаюсь по стольной. Встречаемся далее с Женей, торчим в окружении медийных личностей и затем, соприкоснувшись в мешанине с иконами и тем гордые, отчалив, где-нибудь в простеньком заведении устраиваем воспоминания. Обратный билет, таким образом, лежал в кармане на два часа ночи.
В дороге я получил звонок от девушки устроительницы, она потребовала зачем-то паспортные данные Жени и наличие его документа. Мой телефон его не брал. Не стану нагружать мелочами, получилось так, что с другом мы встретились уже в полдень и паспорта при нем не было. Мероприятие происходило в кинотеатре «Художественный», это Арбатская площадь, там мы и сомкнулись. В руках Евгения находилась содержательная сумка: а как — не виделись лет пять. Представьте, куча времени, сумка и пять лет разлуки.
— И что? — немотно, бегающим взглядом вопросил я.
Ответ, как и полагается содержательным людям, был плотен:
— Ты же литератор, вон памятник Гоголю. Там шикарная скамейка…
Самое прелестное, что Женя уже как год перешел на перцовку.
— Слушай, даже представить не мог, что перцовая и мандарины, это где-то Рахманинов… а то и Мендельсон.
Поймите, я провинциал, а Женя — престольная. Что я мог возразить?
По идее сосуд прошел крылато, относительно мандаринов я бы посягнул и на Стаса Михайлова. Проблема лишь в том, что такие моменты требуют, как говорит мой недруг Интернет, диверсификации, чтоб не было фрустрации. Попутно замечу, что Женя — тут и технически не получалось — от трения об лица отлынивал. Я предложил все-таки посидеть, чтоб истратить запланированную сумму. Как всегда безупречно, друган посетовал: «Ты — гость, тебе видней».
Пошли тратить, Женя хитро поглядывал. Я сунулся в близлежащие заведения. Увидев прейскуранты, истратил все допуски невроза. Наконец Евгений сжалился: «Тебе это надо? Я предлагаю еще по Рахманинову с Мендельсоном». Словом, Гоголь был безучастно солидарен... Сели. Разложили средства обогащения текущих минут. Земля окончательно изменила своему тяготению и вечность снабдилась даже некоторой божественной интонацией.
Наверное где-нибудь через полчаса в происходящее вплелся диссонанс. Что-то метрах в тридцати от нас возле свободных скамеек сосредоточилась странная компания. Удивило вот что. По существу центр столицы — Бульварное кольцо, Арбатская площадь неподалеку, авторитетные хабазины, Гоголь и прочие окаменелые в величии персоны — и… Парней человек десять и пара женщин. Возраст где-то от двадцати до сорока. Особенно это относилось к женщинам. Там не то что возраста не существовало, сам пол выдавали исключительно даже не прически — таковые отсутствовали — волосы. Иными словами, это было нечто столь непрезентабельное, что с самой ответственной натяжкой тянуло разве на бабы. Но и мужчины имели очень несоответствующий локации вид. Они хоть и были достаточно расхоже одеты, но выражение лиц и прочие признаки неприглядного образа жизни были красноречивы.
— Гопники, отвечаю, — мрачно определил Женя.
Меня соседство не смутило. Впрочем, начало ноября, вполне милый денек. Не совсем еще осыпалась листва, уставшие лучики солнца любезно ковыряются в лице — ляпота. Нимало не смущаясь, я расплескал по емкостям родимую влагу. Укусили, прошло замечательно. Потащились обсуждать ход мировых событий. Чудесно и сплоченно приходили к заключениям.
Тем временем от «гопников» отделился субъект и уверенно прянул в нашу сторону. Подойдя, сипло пустился молвить:
— Мужики, кривить душой не стану. Опохмелится грандиозно хочется. Собственно, речь идет о жизни и смерти. Пожертвуйте, сколько совесть позволит, страждущему россиянину.
Не думаю, что именно прямолинейность у меня снискала некоторую симпатию. Подозреваю, повеселился провинциализм: эх, дескать, вы… престольные, высокомерные, все из себя — клянчите у периферии. Ну на, человече, наблюдай как щедр истинно русский гражданин. Выгреб всю мелочь.
Парень, нимало не озаботившись чувством благодарности, сурово перевел взгляд на Евгения. Я знаю, что друга моего взглядами не возьмешь, но, конечно, мой демарш сработал — непозволительно, согласитесь, столичному человеку, рядом с провинциалом, пусть и приятелем, а то и более, опускать планку.
(Я когда-нибудь расскажу про Женю. Потомок конфедератов, сумасшедшая родословная — его родня сплошь биологи высшего разряда, папа служил рядом с Лысенко — Женя один отщепенец, из самости ступил на горнодобывающую стезю, здесь мы и сомкнулись.) Словом, он тоже отщедрил. Посланец резво обрел осанку и, набирая скорость, засеменил к кодлу. Они сгрудились, подсчитывая выручку, тут же отделился один и поспешил понятно куда.
Время шло, мы с Евгением по костям разобрали власть и всё досягаемое серым веществом. Словом, полет продолжался. Наши соседи тоже наполнились содержанием, гонец обернулся мгновенно: производимый там гомон приобрел децибелы.
Следующим от них отделился уже другой представитель. Еще не дойдя до нас метров десяти, он празднично бухтел:
— Мужики, на радость не хватает буквально полтишок! Поощрите!
В принципе, воздействие лучиков, Гоголя и «сами понимаете» сопутствовало положительной реакции на призыв, но тут возник Женя. Причем в довольно грубой форме:
— А ху-ху не хо-хо? — сообщил он.
Представитель резко затормозил в небольшом отдалении. Демонстрировал досаду он следующим образом — виртуозно сквозь зубы длинно сплюнул в сторону. Вероятно, оценив, что общий эффект недостаточен, смачно сморкнулся по другую руку. Секунду размышлял, что бы такого насущного изобразить еще. Надо полагать, не нашел. С достоинством развернулся и гордо почапал обратно.
Мне, ей богу, человека стало жаль. Возможно вечный завет «не зарекаться» сыграл. Я даже скромненько попенял, на что Женя беспрекословно отрезал: «С ними только так надо».
Тем временем, кучка поглядывала на нас насуплено. Децибелы там сникли, но было видно, внутреннее напряжение возросло... Следующий ход наших компаньонов был практически безукоризнен. Они запустили даму. Описать походку, которую она соорудила, передвигаясь к нам, словами нельзя. Такие походки носят феи и прочее летучее вещество. Когда же она приблизилась совершенно, я, например, углядел вполне симпатичный носик и озорные глаза — ну да, морщинки, потеки, прочее. Однако от второй перцовой оставалось уже не так много. Что уж говорить про голос, он был, конечно, сипловат, но, поверьте, очарователен. Вот что им было доведено до сведения:
— Мальчишки, вы в курсе, что сегодня день Святого Иосифа?
Я, конечно, слышал про девственника Иосифа, который на правах папаши кормил Иисуса, однако насколько он свят, сведениями не располагал. Но согласитесь, невозможно в кардинальной ситуации демонстрировать столь кощунственную некомпетентность. Только, было, я хотел кивнуть, раздался голос Жени:
— Да, и что?
— Как что!? Мы же студенты. Йося — покровитель. — Она звонко расхохоталась и отмахнула ручкой. — Ну дурите! Я насквозь вижу — вы тоже студенты!
Заподозрить нас, зрелых мужиков, студентами?.. Но зачислить в студенты себя… — подобная смелость воображения убила меня окончательно. (Притом, я еще не знал — день Иосифа приходится на весну.)
Далее гражданка плюхнулась на скамью — заметьте, рядом со мной — и даже расстегнула верхнюю пуговицу накидки (иначе вещь я бы квалифицировать не решился) — тем самым подчеркивая, что устраивается прочно. Впрочем, последовали и более конкретные действия.
— Ты налей пока, — неукоснительным повелением бросила она мне. — Пфуф, но согласитесь, мальчики, день сегодня зае…тельский. Так и хочется сдать какой-нибудь экзамен.
Понятно, что я безропотно подчинился указанию. Требуется заметить, пила она изящно, даже едва-едва брезгливо, что, по-видимому, подчеркивало благодетельность с ее стороны. Выпив, повернулась ко мне:
— Забыла, как тебя зовут? Отщипни-ка мандаринку. Впрочем, налей другу, я сама возьму.
Я и сам забыл имя, надо сказать, от подобного натурализма. В общем, мы окунули, жить становилось все интересней. И в самом деле, мадам принялась разоблачать свою судьбу.
Ну, поскольку мы оказались по жизни в России, вряд ли можно чем-то удивить. Отсюда не стану повторять исторические данные. Как вы понимаете, товарищ в свое время училась во всех верхних учебных заведениях столицы. Разумеется, во ВГИКЕ — но подлость людей перекрыла блистательное, всеми сулимое будущее. Замечу, между тем, все это докладывалось в основном вашему слуге — таки я разливал — плечи невольно развернулись. (Кстати подчеркнуть, я намеревался пить из второй уже умеренно, помня о предстоящем — Женя, как было сказано, на событие не шел. Однако присутствие дамы почему-то такое поведение исключало.)
Допускаю, Евгений испытал ревность. Во всяком случае, в один из перерывов — мадам отвлеклась на распоряжение разлить по дозе — друган велеречиво протиснул:
— А вы, любезная, вообще в курсе, с кем имеете дело?
Думаю, тут сработал его тон, несколько угрожающий. Прелесть испуганно воззрилась и даже чуть вмялась в скамью. Женя оценил свой поступок и упускать инициативу не намеревался. Он ткнул в меня пальцем:
— Страшно известный в очень маленьких кругах екатеринбургских лесов сценарист. Между прочим, приехал на кинофестиваль, но еще неизвестно…
Интригу продолжил, приспособив мне какую-то умопомрачительную фамилию, которую я, конечно, не усвоил. Что-то вроде Семипалатинский-Конев.
— Пф, — возмутилась особа, поняв, что ей резюме натурально не опасно. — Конечно же я в курсе. — Она пристально повернулась ко мне. — Это ты соорудил «На судьбоносных берегах Анталии».
Я потупился, ненавязчиво подтверждая, что это был именно я.
Похоже, нас с Женей одновременно посетил эпизод из фильма «Приходите завтра», где Ширвиндт с Беловым изображали Станиславского и Немировича. Еще и градусы. Я приосанился, сколь возможно хмуро и лениво тронул взглядом подопечную.
— Кху, кху. Так говорите, во ВГИКЕ тренировались. Очень, очень любопытно…
Каково же было изумление, когда подруга незамедлительно вскочила и пошла шпарить из Гамлета (почему-то именно его роль, отнюдь не, скажем, Офелии). Поверьте, это было сделано без дураков. Между прочим, неподалеку шла парочка средних лет, без сомнения иностранцы: одежда, аристократизм, вольность. Остановились, таращились. Были впечатлены — совершенно точно. Словом, экзамен был сдан. Женя подтвердил это тем, что выкрутил из закромов куртки еще плоскую бутылочку, о существовании которой я не знал... Тем временем дело подходило к пяти часам.
В принципе, я уже съездил не зря, к высокому искусству приобщился. Однако интересно же было добить впечатлительную натуру пусть не настоящим приобщением, но чем-то возле. Наконец, дома мужики будут одолевать, я должен иметь хоть какой-то отчет.
Теперь следующее. Еще загодя меня просили подойти к пяти для уточнения — начало, если помните, приходилось на шесть. Словом, я встал, охлопал тыл, обнял Евгения. Даму обнимать не стал, но, вроде бы, что-то обещающее произнес. Похоже, Женя ничего с отвлечением от меня не терял.
В «Художественном» случился ажиотаж, фойе кишело. Протиснулся к распорядительному столику, сунулся к главной девушке. Она:
— Вы кто?
Фамилия, название сценария.
— Ага… — Уныло. — Ничего пока не ясно, билеты практически на исходе.
— Вообще-то по телефону обещали два билета, — заныл я.
— О чем вы говорите, самих-то участников как бы устроить. Никто не ожидал, что будет такой ажиотаж. Знаете что, подходите к шести. Там будем смотреть, что осталось.
Вот так фокус! Поверите, нет, я даже чуть обрадовался: да и плевать на вас, дескать, все одно ждать нечего. Порыл обратно. Скамейка была пуста, и соседствующая компания исчезла. Хотел позвонить Жене, но что-то обкорнало. Хм, подумал я — на большее утомленного сознания не хватило. Итак, я понуро потопал обратно в «Художественный».
Так подробно рассказываю предварительные действия к тому, чтоб понятно было состояние. По флакону перцовой — все в курсе какой там выхлоп — и не последнее мероприятие.
Итак, вновь втерся в кассовую зону «Художественного». Спрос явно увеличился. Стояли какие-то выкрики, недобрый шумок. Протолкнулся по стенке к раздаточному столику, где девушки управительницы стойко оберегали лежащие останки — что-нибудь с десяток билетов.
Уже обратил внимание, во множестве присутствовали лощеные дымы, не мне чета по всем реквизитам, и довольно настоятельно и высокомерно предъявляли права. Глухое дело, я уж не претендовал на попадание в емкости, сам не знаю зачем и протиснулся. Главная девушка — Марина, как сейчас помню, с ней велись по телефону переговоры в предварительной стадии — выкрикнула пару фамилий. Следующее обращение было такое:
— Господа, билеты кончились! Администрация приносит крайние извинения! — При этом она прижала несколько драгоценных бумажек к груди, давая понять, что — кранты, это кровное.
Девушка окинула поляну последним скорбным взглядом и тот попал на мою… м-м… нет, приладить эпитет к физиономии не берусь. Но, видно, в ней содержалось нечто такое… — перцовка, что еще (перехожу впредь исключительно на нее). Марина несколько раз моргнула. С томлением глянула на зажатые билеты и голосом, в котором стояло сожаление и шут знает что, произнесла:
— Мужчина, вы уже подходили, не отпирайтесь. Возьмите.
Выдернув из жалкой колоды допуск, скорбно протянула мне.
Время между тем хорошенько перевалило за шесть. В кулуарах было чудесно свободно. Посетив удобства, отсюда благорасположенный воспринимать жребий, я торопливо тронулся в зал — судя по всему, церемония награждения должна была вот-вот начаться.
В уголке фойе сосредоточились люди с камерами и микрофонами — интервьюирующая братия. Терзали они Наталью Бондарчук. «Уже что-то», — с внезапно похорошевшей душой оценил я. Дело в том, что Наталия Сергеевна является моей доброй феей, практически родным человеком. Я упоминал эпизод на михалковском конкурсе.
Итак, вхожу в зал. Да, практически все уже сидят, полумрак. Впрочем, по окраинам еще снуют некоторые задержавшиеся. Смотрю в билет, дабы уточнить место. Первый ряд, девятнадцатое место. Уже тут меня царапнуло. Вестимо, на подобных мероприятиях первые ряды заняты элитой. И точно, спускаюсь вниз — зал сделан под амфитеатр — в нижних рядах пяти сплошь всем знакомые лица. Когда же я достиг первого ряда, мне стало дурно.
Вообразите. Ряд где-то мест на тридцать — почти полностью одну из половин занимает вся верхняя иерархия Русской церкви. Строгие черные рясы, клобуки, величественные седые бороды, мерцающие золотом кресты. Я иду по нижнему проходу вдоль ряда, испуганно отыскиваю цифру девятнадцать. Другая половина, сходящая к первому номеру: Лунгин (он председательствовал), руководство творческих союзов, в общем… элитища! И тут суетится с претензией некий членчик. Перцовочка, видок.
В который раз повторюсь, я ни на что не надеялся, и одежда-то моя была соответствующая, самая расхожая: джинсы, повседневный свитерок. Так, чтобы в вагоне было удобно. Больше того, когда я разоблачался в гардеробе, мою сумку не взяли («ручное с собой», сурово обкорнала попытку пристроить вещь видавшая виды гардеробщица). Пусть она небольшая, удобно висит через плечо, но… сами понимаете. С красной рожей — от всех этих потрясений я взволновался крайне.
Будь я трезвым, наверняка бы элементарно свинтил. Однако… сами понимаете. Короче, нагло встаю напротив своего законного места и начинаю в упор смотреть на сидящего здесь церковника вида самого благообразного. Изредка в доказательство перевожу взгляд на билет, демонстрируя правомерность посягательства… И что вы думаете, товарищ поднимется. Надо думать, он действительно сидел не на своем месте. Заметьте — все это доступно полному обозрению. От нечего делать народ, конечно же, с интересом наблюдает, что вытворяет с наперсниками некий ублюдок. В общем, когда я по трезвой представлял этот пейзаж, в лучшем случае, стонал. Чаще матерился. Причем повсюду торчат камеры, явственно процедура имеет склонность быть зафиксированной. Тут меня и посетила достаточно трезвая, как ни странно, мысль: как я буду выглядеть среди всей этой посреднической братии. Нонсенс явный, по идее — порча. Как угодно, но существо мое решило пострадать за церковь. То есть я все-таки отошел.
Однако что прикажете делать? Административная барышня всучила мне явно не тот билет, такая мысль одолевала.
Теперь следующее. Когда спустился, еще одна деталь невольно отметилась грешной психикой. Там почти у каждого ряда подле стенки стояли молодые люди ненавязчивого и вместе наглядного вида. Строгие костюмы, белые рубашки, а главное, из уха каждого демонстративно шел в закрома костюма проводок — профессиональная принадлежность сомнений не вызывала. С чего бы такие нервности, заурядный кинофестиваль, помнится, внедрилась мысль. Теперь я и направился к одному из молодчиков с надеждой потребовать рекомендацию, как в текущем моменте жить. Молодой человек оказался уклончиво вежливым — хоть глядел строго и где-то укоризненно:
— Я не уполномочен. Подойдите к девушке с бейджиком. — Он ткнул пальцем.
Пошел к девушке с бейджиком. На мое стенание относительно того, что произошла путаница, девушка уверенно ответила:
— Если дали билет, значит, место ваше.
Словом, я решительно потопал обратно выгонять иерарха. Спустился, уж вышел на оперативный простор.
И тут прошелестел шепоток. Некая сильная рука сдавила мой локоть и повелительно нажала. Под воздействием я плюхнулся на оказавшееся вдруг свободным предпоследнее место первого ряда. Последнее тоже оказалось свободным, туда сел молодой человек, что и расправлялся со мной. Я испуганно замер.
Непосредственно рядом — меня обдало ароматом величия — степенно двигался митрополит Алексий, патриарх Московский и всея Руси! В богатейшей мантии, белом куколе, раскрасавец (ей богу, рука непроизвольно сжалась в троеперстии). Подле — достаточно скромно, я вам скажу — шагала Светлана Медведева. (Между прочим, очень даже аккуратненькая и аппетитная мадам.) Навстречу выпорхнул Лунгин, улыбаясь и по привычке заикаясь, что-то лопотал. Они степенно сели где-то на пятнадцатое и шестнадцатое место (мое прирожденное, если помните, девятнадцатое).
Боже, какой шанс окурить персон перцовыми эманациями я упустил. Как корили меня друзья дома, сколь пылко и ернически, фантазийно, восполняли мои упущения.
Оказывается, супруга премьера не только курирует фестиваль, но была его изобретателем. Я так толком и не знаю, как он называется: в прессе — «Доброе кино», по билету, который я, естественно, храню, «Лучезарный ангел». В общем, кино для детей, подростков и юношества. Мероприятие международное, с участием весьма солидных стран.
— Уберите сумку под ноги, — прошипел закамуфлированный страж порядка. До меня только теперь дошло, как я выгляжу с этой нелепой принадлежностью — ни дать, ни взять террорист — и своими идиотскими метаниями и претензиями.
Ничего экстравагантного далее не произошло. После каждой номинации и награждения культурный номер, известная технология. Ну, может, Кобзон людей повеселил.
Все, разумеется, славословили митрополита и супругу премьера, и вот Иосиф перед тем как спеть, обращаясь к второй леди, речет:
— Светлана Владимировна, я очень уважаю Владимир Владимировича… — И дальше — ля-ля-ля. Перепутал дяденька мужей. Впрочем, ему все прощается.
После перерыва намечалась мировая премьера фильма Харатьяна «Форт Росс». Однако до такой степени я проклял свою участь — ведь и дышать боялся: справа молодой человек не последних свойств, слева старец притязательного облика, посредине я с выхлопом — что чаял лишь домой, к компьютеру, в свой мир. Дождался перерыва как избавления. Выбирался освобожденный и счастливый. Единственно, неаккуратно зацепил своей проклятой сумкой Аллу Сурикову — посмотрела, впрочем, деликатно.
Словом я, почему-то облаченный мрачным настроением, нестерпимо почувствовал себя на празднике людей лишним, мелькнула, помню, шальная мысль употребить для праздника себя чекушку. Словом, на воздух, вот какая идея владела мной — хотя бы на подобное я способен? Кстати, чекушку так и не купил, хоть в какой-то забегаловке соточку опрокинул.
Обратный путь прошел практически без приключений. Люди в купе попались золотые: разговоры, дележка историями и откровения — все как положено. Чистый и умиротворенный через сутки с небольшим я внедрился в свою хибару.