Из цикла «Записки женщины бальзаковского возраста»

(Рассказ)

Я еще лежала в постели – сегодня воскресенье, муж в командировке, на гастролях, – когда раздался телефонный звонок. В трубке прозвучал мужской голос:
– Здравствуйте, можно Елену Яковлевну?
– Я слушаю…
– Ну как жизнь?
– Простите, но я не припоминаю…
– Забываем старых друзей!
Что-то знакомое было в этом голосе.
– И все-таки?
– Клен ты мой опавший, клен заледенелый… Елена Яковлевна, Ленка, неужели не узнаешь?
Во мне что-то сжалось, потом отпустило. Я заставила себя спокойно, даже насмешливо ответить:
– Да, теперь узнала. Вот это сюрприз! Не ждала, честное слово, не ждала. Из каких же это поднебесий к нам спустились?
– Знаешь, земля-матушка притягивает, зовет к себе. Ты знакома с таким понятием, как малая родина? Все мы возвращаемся когда-нибудь сюда после бурь и потрясений.
– Значит, все в прошлом: и бескрайнее небо, и высь голубая, и безраздельная свобода духа и тела?
– Елена Яковлевна, у тебя поразительная память! А что ты еще помнишь?
Он вдруг замолчал. Я тоже ничего не говорила. После паузы, которая продолжалась довольно долго, он снова заговорил:
– Леночка, я сейчас приду. – Голос звучал просительно, даже жалобно.
– Ну вот, это точно – с небес да на землю. Что так?
Он помолчал, потом заговорил:
– Ты не одна?… Мне нужно тебя видеть.… И если ты не одна, я все равно приду.
В трубке щелкнуло и раздались гудки. Медленно отошла от телефона, забыв положить трубку на место, оставив ее на столике. Задумавшись, смотрела в окно.
Было утро. Ясное теплое летнее утро. Дверь на балкон была открыта. В комнату струился свежий воздух. Ночью прошел хороший грозовой дождь. Деревья вокруг, обновленные, вымытые, покачивая своими ветками под слабым ветерком, заглядывали в окна. Веселые птичьи голоса доносились с улицы. Все радовалось этому солнечному утру, предстоящему дню.
Опять приложила трубку к уху, оттуда доносились короткие гудки. Прошла в кухню, постояла там, не зная, что делать, за что взяться, потом быстро – в ванную. Спешно приняла душ, затем кинулась к туалетному столику, стала подкрашивать губы, ресницы…. Осмотрела себя в зеркале, но вдруг решительно вернулась, тщательно умылась, зачесала мокрые волосы назад, запахнула на себе снятый, было, халатик и теперь уже спокойно отправилась готовить завтрак. Включила чайник, порезала хлеб.
В это время раздался звонок. Я застыла на месте, потом медленно прошла в прихожую и, не спрашивая, открыла дверь. Первое, что увидела, был огромный букет роз, затем глаза, что смотрели на меня как-то вопросительно, испытующе, и губы, растянувшиеся в улыбке.
– Проходи. Какие розы!
Но цветы не взяла, а вернулась на кухню. Слышала, как он потоптался на месте, очевидно, не зная, что делать с букетом, потом последовал за мной.
– Ты одна? – спросил он почему-то шепотом.
Я смотрела на него. Он такой, каким и был, и в то же время совсем другой. Где его сверкающая улыбка, где громкий голос, заполняющий, казалось, все пространство вокруг? Где уверенные движения, снисходительный взгляд? Передо мной стоял человек, довольно высокий, но казавшийся ниже своего роста. Грустные бегающие глаза. Лицо усталое, заросшее щетиной. Когда-то буйные волосы сейчас аккуратно прикрывали на затылке хорошо заметную лысину.
То, что я увидела, наверное, отразилось в моих глазах. Он понял, о чем я думала, вздохнул, попытался улыбнуться той, прежней улыбкой, встряхнул головой, как бывало. Но это у него получилось так неестественно, так не сочеталось с его теперешним видом, что я отвернулась, не скрывая разочарования. Он еще больше смутился и стоял, не зная, что сказать. Я же почувствовала вдруг какое-то облегчение, почувствовала себя легко и просто. Подошла к нему, взяла цветы и, поставив их в вазу, отнесла в комнату.
– Ну как ты, где ты пропадал? – спросила его, как спросила бы совсем постороннего, чужого человека, случайно встретив его на улице. Он понял мое настроение, и это не прибавило ему бодрости и уверенности.
– Тебе это интересно? Правда?
– Почему же не интересно! Будешь завтракать? Присоединяйся. Иди мой руки.
Он внимательно посмотрел на меня. Да, не такого приема ожидал, все, что угодно, но только не так. Молча вышел в прихожую, вернулся с бутылкой шампанского, коньяка и еще с чем-то в целлофановом пакете, выложил на стол. Потом прошел в ванную. Я прислушалась. Вода лилась, но он, очевидно, просто стоял, приходил в себя.
Мы сидели за столом, как в прежние времена. Пауза затянулась. Я не хотела ее прерывать. Он задумчиво смотрел в окно.
– А ты другая, – наконец сказал.
– Какая другая?
– Другая….
Я пожала плечами.
Да, другая. Не та, что с восхищением и обожанием смотрела на него. С восторгом смеялась его шуткам. Не та, что бросалась ему на грудь, лишь только он открывал дверь. Не та, что долго и мучительно ждала его звонка, его прихода. А он видел все. С одной стороны ему льстило, что его любят, так любят, с другой – считал это само собой разумеющимся, и относился ко мне с каким-то превосходством и снисхождением. Часто посмеивался надо мной, мог делать это и в присутствии посторонних. Я обижалась, но ответить ему не могла, не находила слов, просто сникала, уходила в себя. А он вдруг обнимал меня, целовал, становился таким нежным, любящим, провинившимся. Заглядывал виновато в глаза, гладил руки. И я отходила. Уже снова смеялась весело, жизнь снова была для меня прекрасна, потому что он рядом, он любит меня. И именно в эти минуты я его просто обожала, и именно эти минуты заставляли забыть и обиду, и унижения.
Сейчас я не испытывала никакого чувства. С любопытством рассматривала его и задавала себе вопрос: «Это тот самый человек, которого я когда-то так любила?»
Костюм неопределенного цвета, не совсем свежая рубашка, без галстука. А раньше!… Темно-синяя форма летчика сидела на его ладной фигуре, как влитая. Всегда чисто выбрит, всегда подтянут. Что же произошло? Почему он так изменился?

Перед тем, как мы встретились в последний раз, я была совершенно спокойна, пребывала в состоянии полного душевного равновесия, ожидания чего-то важного и хорошего. Накануне он намекнул на то, что здорово было бы нам пожениться, не маяться по разным квартирам, если можем жить вместе.
Я ждала. Напекла его любимых пирожков с вишнями и капустой, стушила в духовке утку так, как он любил. Накрыла стол, знала, что принесет шампанское, фрукты – это было всегда. Помню, подошла к окну. Сгущались сумерки. На улице зажигались фонари. Падал пушистый снег. Мне почему-то стало зябко. Накинула на плечи пуховую шаль. Стояла и смотрела вниз. Там по улице проезжали машины. Стала считать. Подумала: «Вот досчитаю до двадцати, и он позвонит». Но – один раз двадцать, потом второй раз двадцать, третий раз, четвертый, пятый, а его все не было.
Появился, когда часы пробили десять. Как-то быстро вошел, мимоходом поцеловал меня. Отстранился, когда я попыталась обнять его.
Мы сидели за столом, помню, молча. С ним что-то творилось. Я смотрела на него и не понимала. Он разлил шампанское, долго держал бокал в руке, наблюдал, как оно пенилось, играло. Наконец заговорил:
– Леночка, давай выпьем за тебя, за твою улыбку, за твои ласковые, нежные руки….
Я удивленно слушала его. Он залпом выпил вино, взял конфету.
– Ленка, родная, слушай меня внимательно. Я очень люблю тебя. Знаю, иногда я бывал несносным. Обижал тебя. Прости, это не со зла, натура такая. А ты все терпела…. Может, и не надо было…терпеть. Спасибо тебе за это… за все.
Он помолчал.
– Лена, мы видимся с тобой последний раз. Я больше никогда не приду сюда…. Я уезжаю с женой в другой город.
Последние слова он произнес, как мне показалось, очень громко. Откуда жена?
– Ты что, женат?
– Да… с воскресенья.
Почему с воскресенья? Ведь накануне, в субботу, он пришел, и мы провели ночь, какой я не помнила. Мы не спали до рассвета. Утром он выпил кофе, как всегда. Долго не мог уйти, все целовал меня, целовал. Наконец, со словами «Ой, я опаздываю» убежал вниз по лестнице, не дождавшись лифта. Несколько раз звонил, и ничего не предвещало того, что произошло сейчас.
Как же это! Я застыла с бокалом в руках. Казалось, это его очередная шутка, и он встанет, засмеется, обнимет меня. Но он сидел, глубоко задумавшись. Потом действительно встал, но не подошел, а направился в прихожую. Я сидела за столом. Уже одетый, он заглянул в комнату.
– Я ухожу.
Не дождавшись ответа, как-то боком подошел ко мне, нагнулся, поцеловал в щеку и вышел. Хлопнула дверь. Слышно было, как прошумел лифт, и наступила тишина.
Сейчас вспоминала: долго тогда сидела одна, застывшая и онемевшая, еще не веря в произошедшее.
Потом была истерика. Я плакала, кричала, как не плакала, не кричала даже в детстве. Затем наступили страшные дни. Неодетая, неумытая, нечесаная, я не выходила на улицу. Тупо смотрела в окно. Почти ничего не ела. Кто-то звонил в дверь, я не открывала, к телефону не подходила. Однажды приехала мама. Я услышала, кто-то пытается открыть дверь ключом. В надежде, что это он, бросилась навстречу, но увидела ее. Тут силы вконец изменили мне, и я упала в глубоком обмороке.
Проболела, помню, почти месяц. Все это время мама была со мной, бросив все свои дела, на работе взяв отпуск. Ей без конца звонили. Оказывается, она была очень нужна всем, и лаборатория, которой она заведовала, просто не могла обойтись без нее.
Наконец я сказала, что уже вполне здорова, что теперь все будет в порядке, что я ее отпускаю. Помню, мы тогда с ней проговорили всю ночь. Наверное, первый раз в жизни она была так откровенна со мной.
Рассказывала о своей молодости, об отце, которого я едва помню. О том, как она его очень любила, а он ушел к другой. О том, как, не беря у него ни копейки, вырастила меня, получила образование, и сейчас считается в своей области ведущим специалистом. Одной, конечно, без мужа, очень тяжело, но она всю свою жизнь ни от кого не зависела, надеялась только на себя и поэтому многого добилась в жизни.
Только теперь я поняла маму до конца. Раньше я почему-то считала ее виновной в том, что отец ушел от нас. Ведь была она по-мужски твердой, волевой, даже жесткой. В детстве не делала мне поблажек, не баловала модными тряпками и прочей ерундой, без которой, как она считала, можно обойтись. Загружала книгами. Кстати, именно благодаря ей, у меня появилась такая страсть к чтению, к музыке, к театру.
Специально я не училась играть ни на одном инструменте (в свое время на это не было денег), но в театры, на концерты мы с ней ходили довольно часто. Может быть, именно это и побудило меня стать журналистом. И сейчас я работала в небольшой местной газете в отделе культуры.
Мне хотелось быть самостоятельной. Добилась комнату, а затем и квартиру и переехала от нее, стала жить отдельно. Это ее огорчило, но я настояла на своем. В общем, я умела быть твердой, и это у меня было от нее.
В ту ночь мы стали с ней гораздо ближе друг другу. Я впервые увидела ее совсем не сильной, как мне всегда казалось, а слабой и беззащитной. Вдруг ощутила себя ответственной за нее, ведь кроме меня у нее никого нет, а самое главное, наконец-то поняла, что она меня очень любит. Может быть, именно это придало мне силы и именно это заставило меня выйти из замкнутого, как мне казалось, круга и жить дальше.
О нем я больше не слышала. Иногда заходили наши друзья. И то ли они тоже ничего не знали, то ли не хотели меня огорчать лишними воспоминаниями, но о прошлом не было сказано ни одного слова. Я продолжала жить, отдаваясь работе до конца. Дни сменялись днями, недели неделями, месяцы месяцами с поразительной быстротой и однообразием, пролетая все быстрее и быстрее.

Как-то в очереди в местном универсаме заговорил со мной мужчина. Вначале мы перебросились несколькими ничего не значащими фразами о ценах, что продолжают все время расти. Потом вышли вместе из магазина, и оказалось, нам по пути. Постояли немного у подъезда, он спросил мой номер телефона. Неожиданно для себя я, хотя это было не в моей привычке, протянула ему свою визитку.
Спустя несколько дней, он позвонил. Мы встретились, потом еще раз. Он был музыкантом, играл на кларнете в оркестре нашего оперного театра. Мне было интересно.
Познакомилась с его друзьями. Они были разные: молодые и в возрасте, говорливые и молчуны, женатые и одинокие. Но всех их объединяло одно: фанатичная любовь к музыке, к искусству. Они могли часами обсуждать прошедший концерт или спектакль, то внимательно слушая кого-то одного, то спорить, перебивая друг друга. И все они были будто не от мира сего. В этом очень отличались от моего летчика, который летал под небесами, но был таким земным, рациональным. Да, он был именно рациональным, расчетливым и в жизни, и в любви, и в дружбе. Они же – нет. Все, что не было связано с музыкой, с театром, с искусством, волновало их постольку, поскольку это было им необходимо. У них постоянно не было денег, так как зарабатывали мало. Но никогда не отказывали в помощи, выручали друг друга, не требуя долга назад.
Моя квартира постепенно превратилась в место их собраний. А мой новый знакомый неожиданно предложил мне выйти за него замуж. Маме он понравился. Я тоже была не против, и мы вскоре поженились. Он был вдовцом. Жена у него умерла три года назад, и он жил один. Сын, тоже музыкант, учился в консерватории в другом городе.
Наконец я обрела то, чего мне так не хватало в личной жизни – стабильности, уверенности в завтрашнем дне. Муж мой был очень внимательным, заботливым – надежным. Мне было спокойно с ним. Нравилось приходить домой с работы, зная, что он уже ждет, встретит с улыбкой, снимет пальто, принесет тапочки.
Когда он уезжал на гастроли, я очень скучала, ждала, готовилась к его приезду. А когда он приезжал, наша квартира наполнялась людьми, голосами, музыкой. Устраивались импровизированные концерты, играли, пели. Потом обсуждали. Постепенно и я стала включаться. Они меня слушали очень внимательно, может, не всегда соглашались, но я храбро спорила с ними. Мне льстило, что они приходили ко мне за советом, за помощью, видели во мне свою. Я чувствовала себя частью их жизни, видела, что муж с гордостью смотрит на меня. За это я была благодарна ему. С удовольствием пекла пирожки для всей оравы, когда он сообщал, что сегодня надо ждать гостей. В отличие от моих прежних знакомых, они много не пили. За вечер одну-две бутылки вина на шесть-восемь человек.

Так я и жила. И вот вдруг опять появился он. Появился из другой, уже почти забытой жизни, из другого времени, из другого измерения.
Я смотрела на него, видела, как он ест. С какой-то торопливостью, как человек, который постоянно недоедает. Чувство жалости в который раз охватило меня. И это уже была н е л ю б о в ь!
Он вдруг смутился, отложил в сторону вилку, отставил стакан с соком, опустил руки на колени, стал осматриваться, задержал взгляд на открытой крышке рояля.
– Ты что, играешь?
Встал, подошел, полистал ноты.
– О, да здесь уже серьезно.
Он тоже увлекался музыкой, в детстве учился в музыкальной школе. Когда-то, узнав об этом, я предложила ему пойти на концерт в филармонию. Но он, рассмеявшись, сказал, что не выносит «визга» скрипок, что у него начинает болеть голова, едва он услышит «сурьезную музыку». Еще и подтрунил надо мной по этому поводу.
– А ты ведь, кажется, играешь, – сказала я, – вот, представился случай.
Прозвучало иронично, хотя совсем не хотела этого. Он посмотрел на меня, сел, взял несколько аккордов. Вначале неохотно, пробуя клавиши. Потом увлекся. Зазвучала бетховенская «К Элизе». Я с удивлением наблюдала за ним. Он расправил поникшие плечи, вскинул голову, будто встряхнул своей уже не существующей шевелюрой, в глазах появился прежний блеск. Пальцы скользили по клавишам уверенно, чувствовалось, что это игра не просто дилетанта-любителя. А ведь за все время нашего знакомства я ни разу не слышала от него ничего подобного. Не раскрывал он, оказывается, до конца окошко для меня в свой мир, я даже и не подозревала о многом, наверное.
– Ты хорошо играешь, вижу. Я и не знала…. Почему я не знала?
– Да, ты изменилась, – опять заметил он после непродолжительного молчания, не ответив на мой вопрос.

Что я могла сказать ему. Он прав. Я стала другой. Оказывается, я могу жить отдельно от него. А значит, могу на жизнь смотреть не его, а своими собственными глазами, думать не так, как он. Могу принимать самостоятельные решения. Я видела, что это приподнимает меня в глазах окружающих, чувствовала, они уважают меня как личность, самодостаточную и уверенную в себе.
В компании его друзей, где, случалось, бывали мы вдвоем, я чувствовала себя лишней, чужой. Все их разговоры сводились к пересудам, к обсуждению тех, кто был более удачлив, кому повезло сделать хорошую карьеру. В словах, в интонации звучала плохо скрываемая зависть. Все меньше становился наш кружок, все реже собирались. У каждого свои дела, свои проблемы. Мои рассуждения о выставке молодого художника, о том, что давно не появлялась на прилавках книга, заслуживающая внимания, а литература, что наполняла лотки, киоски, магазины, и литературой-то не назовешь (все какая-то «мура с лихо закрученными сюжетами», как сказал один знакомый поэт) воспринимались, в лучшем случае, с вежливым равнодушием. Чаще надо мной просто посмеивались:
– Брось, зачем себя загружать! Лучше почитай что-нибудь веселенькое, например, вот это, – доставалась из кармана куртки книжица, напечатанная на низкопробной туалетной бумаге. И озвучивался «шедевр».
– Ох, и хохмят! Вот, что значит демократия! Послушайте дальше!
Все смеялись, а я отходила к окну. Но не выдерживала:
– Посмотрите, как красиво! – Панорама вечернего города на берегу реки была действительно впечатляющей.
Но на меня уже никто не обращал внимания. Все смеялись очередному анекдоту из брошюрки, подогретые рюмочкой.

– Так кто же играет?
– Муж. Он у меня музыкант.
– О, значит, нашла, что хотела.
Мы не находили слов для продолжения разговора. Молчание становилось неловким. Но я не хотела его прерывать. Почему-то вспомнила: «Держи паузу, как можно дольше держи паузу, и ты победишь!»
А как ждала я этого момента раньше! Представляла, он придет, увидит, что я живу хорошо, что у меня муж, который меня любит. Но, странно, все оказалось ненужным, даже смешным. Что я могла сказать этому человеку? Совсем для меня чужому человеку сейчас.
Я улыбнулась:
– Ты ешь, ешь. Наверное, не завтракал!
Он налил вино в бокал.
– Давай выпьем. Выпьем за встречу, за нас с тобой.
Придвинулся ближе, положил руку мне на колено. Я не стала ее убирать, только посмотрела на него внимательно. Он выпрямился.
– О, не буду, не буду… Понял.
Встал, подошел к окну.
– Как красиво! Посмотри, какая панорама!
Я улыбнулась. Вот уж не ожидала – он стал лириком! С чего бы это?
Он увидел мою улыбку, отвернулся, опустил плечи.
– Ты можешь смеяться, но я очень многое передумал за последнее время, многое понял. Как-то не сложилась жизнь. И, в общем-то, сам виноват. Что мне было нужно, чего не хватало? Зачем я уходил отсюда? Зачем искал лучшее, ведь здесь так хорошо!
Он помолчал.
– Ведь я сам все бросил. Честное слово! Противно стало…. Я всегда тебя помнил. Моя жена была дочерью шефа. Совсем девочка, только закончила школу. Глаза большие, наивные. Влюбилась в меня сразу, как только мы познакомились. Так мне казалось… Да и папа ее даже очень благосклонным стал ко мне. Поверь, мне было очень нелегко. Я тебя любил и ее.… Вскоре она забеременела. У меня с ее отцом был разговор. Передо мной открывались большие перспективы, в случае женитьбы на ней. Нет, он не настаивал. Но я понял, что если этого не сделаю, то лишаюсь всего: работы, карьеры, будущего. Можно было, конечно, плюнуть – свет клином не сошелся. Но, знаешь, ведь я не подлец какой-то, жаль девочку. Да и ребенок…. Ведь ты же не можешь…, – он запнулся.
Я вскинула голову: чего-чего, но этого я не ожидала.

С какой радостью ждала я его в тот раз. Господи, у нас малыш! Сын. Нет, дочь! Представляла, как он схватит меня на руки, как закружит по комнате, когда узнает эту новость. Как мы будем счастливы все втроем. О чем только я не мечтала!
Потом он пришел. Хорошо помню застывшую улыбку у него на лице, его обескураженный взгляд, его слова о том, что еще рано, мы не готовы, что это очень серьезный шаг. Он как-то быстро ушел. Не звонил несколько дней и не появлялся. Я даже не плакала, а будто окаменела. Ничего не чувствовала: ни обиды, ни горечи. Потом пошла в больницу. Врач предупреждал: рискованно, возможны нехорошие последствия. Но мне было все равно уже, и я избавилась от ребенка….
И вот мне уже сорок, а у меня нет и никогда не будет детей.

– А ты знаешь, какая у меня дочь!... Как я ее люблю!... Мне очень трудно было уйти, оставить ее….
Я смотрела на него, не отрываясь. Слабым и беспомощным он мне сейчас казался.
– …Но она поймет. Повзрослеет и поймет!

Я сравнила его с моим мужем. Волна теплой нежности захлестнула меня при мысли о нем. Да, он старше, не так красив, временами ворчлив, медлителен, что меня раздражало порой. Я могла злиться на него, дуться, мы и ссорились, но это настолько было несерьезно, так кратковременно, что не оставляло следа ни в душе, ни в сердце. Я видела, как он мучился, когда это случалось, подыскивал всевозможные поводы для примирения. Это была моя крепость, куда я могла спрятаться в трудные для меня минуты. Я знала, что он всегда меня поймет, поможет, иной раз пусть не делом, но участием, советом.

Словно издалека донесся голос:
– Моя жена оказалась совсем не такой, какой я ее представлял до женитьбы. Очень ревнивая, она устраивала мне отвратительные сцены ревности, вечно ее что-то не устраивало. Я лишился всех моих друзей. Ей они почему-то не нравились, и она сделала так, что я перестал с ними общаться. Каким-то образом она узнала о тебе…. О, эти постоянные упреки, эти слезы! И потом....
Он снова сел. Налил в рюмку коньяк, не чокаясь, выпил.
– Отца ее сняли за какие-то махинации. Ну, помнишь это дело с «Аэрофлотом», едва не посадили. Представь, каково мне было. Пришлось уйти с работы, ведь я был «под ним». Меня вызывали как свидетеля.
Он нервно заходил по комнате.
– Как мог я после всего жить в этом бедламе. Тесть – на пенсии, жена не работает. Переехали в меньшую квартиру, прежнюю поменяли на двухкомнатную и взяли хорошую доплату. Но деньги быстро закончились. Я предлагал ему уйти в дом престарелых. Там и кормят, и ухаживают. Но жена воспротивилась – как это ее папочка будет жить в богадельне при живой дочери!... А кто его будет кормить? Мне пришлось идти убирать по ночам территорию рынка. Там и деньги давали, и продукты какие-то можно было достать.
Он помолчал. Потом вдруг, почти перейдя на крик, заговорил снова:
– Ушел я оттуда, навсегда ушел!
Закурил, нервно теребя сигарету.
–Ты все молчишь…. Почему ты молчишь? Обвиняешь меня? Впрочем, ты права. Да, я виноват. Виноват перед ними, виноват перед тобой. Я бросил тебя тогда, погнался за деньгами, за карьерой. Но теперь все кончено! Я ушел оттуда. Я знаю, ты меня любишь, ты простишь. Теперь я никуда не уйду. Я всегда буду с тобой!
Он опять налил, залпом выпил, подошел ко мне, хотел обнять. Я встала, отстранилась.
– Видишь ли, сегодня должен приехать мой муж из командировки, – я посмотрела на часы, – я бы не хотела, чтобы он застал тебя здесь. Хотя… мне было бы интересно узнать его мнение о тебе. Я ему все рассказала, и он, представь, ревнует меня. Но теперь, я думаю, не будет…
Он внимательно посмотрел на меня, повернулся и медленно пошел из комнаты. В двери оглянулся. Затем, я услышала, как захлопнулась входная дверь.

Все было так, как в прошлый раз. Так же хлопнула дверь, так же я осталась одна сидеть за столом. Но сейчас состояние мое было совсем другое. Я была абсолютно спокойна, улыбалась. Что это? Сладкое чувство мести? Нет, я не способна мстить. Я это знала. И еще я знала: если бы во мне осталась хоть капля того чувства, что я испытывала к нему раньше, кто знает, чем бы закончилось эта наша встреча. Будто тяжесть свалилась с моих плеч. Я подошла к окну, открыла его настежь, глубоко вдохнула свежий летний воздух и быстро-быстро стала убирать со стола.