Ее звaли нежным фрaнцузским именем Фанни.  

Каждую субботу она приходила на обед к плeмяннику и его 

семье. Снимaла в коридоре крошeчные ботики, вынимала из 

манжеты кружевной батистовый пл a точек, на минуту обнажая 

уродливо распухшую косточку на тонком стaрческом запястье, 

промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила 

на кухню.  Там отдaвала неизменный пирог «Мечта» и шла долго 

и тщaтельно мыть руки.  За собой остaвляла нить запaха сухих 

листьев, пропитанных солнцем – любимые духи из старых зaпасов.  

Она вообще нaпоминала осеннюю листву – легкую, шуршащую, 

волнующуюся от любого вeтерка.

 

Она была одинока – без детей, без мужа, существовавшего в ее 

жизни очень рано и недолго.  Всю ее семью составляла жена давно 

умершего младшего брата, племянник, его жена и дети.

 

Дети  ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да 

и не видела в этом смысла.  Они  подтрунивали над ней и 

насмешливо называли «тётенька».

 

Фанни приходила ради общения с женой брата.  Они обе были 

большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и 

немецкие романы в подлиннике,  имевшие одинаковый вкус в 

литературе, политике и в составлении своего мнения. Обе 

тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми.

 

Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского 

Союза истории про французскую оперу, про  Париж, про

необыкновенные наряды.  Иногда брала с собой несколько 

тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, 

пахнущих духами  и полные тонких дам в огромных шляпах 

и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с 

игральными столиками и белогрудых, напомаженных господ 

во фраках.

 

Потом  жена брата умерла  и маленькая, неизменная Фанни, 

которая была старше всех, понемногу начала сдавать. 

Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе.

 

Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному 

расписанию.  Перед  обедом обязательно обжигала хлеб над газовой 

конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей 

комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла 

хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные 

кусочки.

 

Тихо  жила и так же тихо, понемногу уходила…  Перед смертью 

слегла и перестала узнавать окружающих.  Проживала  какую-то 

свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка 

улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому 

только ей… Умерла легко, во сне.

 

Просто  не проснулась.    Такой  хрупкий, душистый осенний листок, 

случайно залетевший из прошлой жизни…..

 

Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно 

умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, 

аккуратной старушкой,  с батистовым платочком в манжете.

 

Только  родные знали, что она была блестящим хирургом, 

прошла две войны – Финскую и Отечественную.  Что проявляла 

чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под 

обстрелом.  Что  самые безнадежные случаи – это ее работа.

Что награды не помещаются на одной стороне жакета.

Генерал ,  которому она спасла  ноги от ампутации, искал ее 

по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. 

А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало 

многим людям и своей профессии…

 

Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде.

Как  часто мы не знаем, с кем рядом находимся.   

 

И  как нежные,  тепличные цветы своими хрупкими корнями

держат эту огромную, тяжелую  Землю.

 

/Мила Миллер/