Надежда Петрова

Дверь ювелирного магазина распахнулась, и в помещение шумно ввалила стайка девушек в дублёнках, припорошенных снегом. И хотя перед входом они долго отряхивались, на их шапках, шарфах и плечах ещё белело, а на гладком полу из мраморной крошки остались лужицы от сапог.
Девушек было трое, они приехали в Москву-матушку на заработки и сегодня, как и всегда, допоздна торговали на рынке в Лужниках. По сравнению с Украиной — для них здесь был достойный заработок, дававший возможность сносно прожить в Москве и ещё откладывать деньги для поездки на родину. Они после новогодних праздников приехали сюда с Луганщины, денег пока было в обрез: оплатить съёмное жильё и пропитание, а сюда, в ювелирный магазин, забежали лишь потому, что сильно замёрзли и, казалось, нет уже сил добраться в другой конец города, где они втроём снимали однокомнатную квартиру.
По ту сторону сияющего прилавка тоже стояли три девушки — продавщицы. Этим повезло — они местные, поэтому их взяли работать в магазин, большой, чистый, кричащий о безумной дороговизне и красоте окружающего их мира. Москвички брезговали работать на рынке, это удел приезжих — «негров» из Украины, Белоруссии, Узбекистана, Китая и Вьетнама. Они — москвички, и этим всё сказано. При виде запорошенных снегом украинок продавщицы поморщились:
— Это же базарницы, эти ничего не купят, послоняются вдоль прилавков, сделают важный вид, мол, товар их не устраивает, и почешут дальше! Лимита! Понаехало их тут, вроде в Москве мёдом намазано!
— Ладно, Танька, ну не воровать же они пришли! — откликнулась другая продавщица. — А вдруг что-либо и купят?
— Жди от них! Видишь, как вырядились, на них одёжек, как на капусте.
— Метель всё-таки, не июль.
— Да хоть бы и июль, я этих хохлушек за версту узнаю, ни с кем не перепутаю: колобки-колобками и глаза испуганные.
— Они уже и шокать отучились, — засмеялась третья. — Xочешь, проверим?
— Проверяй, проявляй свой талант в познании диалекта, — подмигнула ей подруга, отходя в сторону.
Хохлушки тем временем дружно направились к дальнему прилавку, где на чёрном бархате, подсвеченном неоновыми лампами, длинными и короткими гроздьями улеглись толстые и тонкие, витые и плоские, как змейки, золотые цепочки: для шеи, рук, ног, для ношения в волосах, даже толщиной в палец, словно на них хотели приковать бычка.
Девушки тихонько перешёптывались, не замечая надменных взглядов продавщиц, да и что им, они — реализаторы, по сути, такие же продавцы. Наташа торговала головными уборами, Лена — зимней обувью, а Света — куртками. С приходом лета ассортимент изменится: что привезёт хозяин лотков, местный бизнесмен, тем и будут торговать, своего товара ни у кого нет. Для того, чтобы иметь хотя бы один собственный лоток, надо было начинать своё дело лет пятнадцать назад, в начале девяностых. Девушки об этом не мечтали. Наташа здесь лишь второй раз, а Лена со Светой уже пять лет. За это время, обменяв русские рубли на гривни, они успели в своих квартирах сделать приличный ремонт, провести индивидуальное газовое отопление и приодеться согласно существующей моде. Работая дома, на Украине, им это вряд ли удалось бы, а так — всё неплохо, если, конечно, не считать очень большой платы за съёмную квартиру и временную прописку, которые съедают львиную долю заработка...
— Вы хотите что-то приобрести? — продавщица цинично смотрела в глаза девушек.
— Возможно, — девушки не спеша шли вдоль витрины.
— Ну и что ты к ним пристаёшь? Дождёшься от них! — Подошла вторая продавщица. — Что с них взять? Жмоты, они же на пирожках сидят, экономят, а ты им золото предлагаешь, — и засмеялась.
Хохлушки повернулись, взгляды их встретились. Повисла немая тишина: девушки смотрели на продавщиц, продавщицы испытывающе, не пряча надменных улыбок, смотрели на них.
— Цепочку на руку! — Выпалила Наташка, глаза её горели. Вот эту! — Она ткнула пальцем в ценник, где было нависало: пять тысяч рублей.
— Натаха, не дури! — прошептала испуганно Лена. — Пошли отсюда, у тебя же денег лишних нет, ты что, с ума сошла? Пошли! 
Продавщицы переглянулись.
— Нет, лучше эту, — торжествующе настаивала Наташа, быстро подсчитывая в уме, сколько у неё останется на утренний проезд и на два злополучных пирожка до обеда, а там уж что-то удастся продать и хозяин отстегнёт от дневной выручки.
Небрежно выдвинув тяжёлый ящик с чёрным бархатом, продавщица подала золотой браслет, нацелив прищуренный взгляд на Наталью.
Цена была сносной, Наташа примерила браслет на руку, не спеша проверила застёжку...
Да не нужен, не нужен ей этот чёртов браслет! Совсем не нужен. Ни сегодня, ни завтра, ни через год! Что же делать?!  Она посмотрела на замерших подруг, перевела взгляд на наглые, почти смеющиеся лица продавщиц, и твёрдым голосом спросила:
— В какую кассу?
— В ту! — манерно махнув рукой, показала продавщица. 
Наташа пошла оплачивать покупку. 
Все замерли.
— Спасибо, девушки,— натянуто улыбнувшись сказала Наташа, пряча синюю шкатулку с цепочкой в сумочку с документами, и весело добавила:
– Вот теперь домой!
* * *
— Ну, Натаха, ты им и выдала! — выдохнула восхищённо Светка. — Просто за всю униженную Украину ответила! У меня просто слов нету. Так сердце колотилось за тебя! А ты их — бац! — и в нокаут! Вот, вам, подавитесь, знай наших!
— Я бы так не смогла, — вздохнула тяжело Лена. — Они так нагло смотрели на нас, словно мы бомжихи какие-то...
— Ой, помолчи, я сама не знаю, как выдержала эту дуэль... — У Наташи выступили слезы. — Как же они нас, украинцев, ненавидят! Считают нас нищими, лимитой позорной, которая только на рынке в морозы стоять может... А у самой, небось, три класса образования. А ведь я же физмат окончила! Девоньки, как стыдно за нашу Украину, за всех нас, за то, что мы вынуждены мотаться по свету, в эту затурканную Москву, чтобы жить более-менее достойно!
* * *
Вечером пили чай, смеялись, чокались чашками и гордились Наташкой. Она надела золотой браслет на руку и вдруг успокоилась: завтра будет новый день — будут и деньги.
Весело вспоминали, как приехали впервые в Москву, как шарахались от милиционеров, проверяющих на каждом шагу паспорта, пытались подражать москвичам и поспешно переходили на непривычный приглушенный московский говорок.
— Ой, девоньки, а я первую неделю вообще в подъездах ночевала — сказала Лена. — Не поверите! Ноги распухли, устала, лечь хочу, а негде. Одна наша подсказала, если, говорит, не снимешь квартиру, то иди на последний этаж любого дома, там теплее и людей поменьше ходит. Спросят: «Кого ждёшь?» — говори: «Подругу», — но не уходи. А чтобы не холодно было, положи в пакет пенопласт, на нём сидеть на ступеньках не холодно. На одной ступеньке сидишь, а на верхнюю голову кладешь. Я так пять дней жила, в платном туалете мылась, зубы чистила, а потом одна старушка из того подъезда меня приметила и приютила. Жаль, у неё сейчас жить нельзя, внук в институт поступил и теперь у неё живёт, а то бы я к ней — с удовольствием, она, оказывается, воевала, Украину с боями прошла, вспоминала вечерами много о войне, о дружбе между солдатами разных национальностей рассказывала. Какие люди бывают!
— А я даже с бомжами однажды осенью жила... — тихо произнесла Света. — Две ночи, а потом ко мне стал приставать их старший: или я с ним пересплю, или уметайся немедленно. — Я как рванула! Бегу, искры из глаз сыпятся, добежала до метро, сама не знаю — зачем, и тут столкнулась, — она подняла глаза на Лену, — вот с ней. Она меня спасла в тот вечер.
— А меня спасли сегодя вы! — весело сказала Наташа. — Если бы не ваше присутствие, не знаю, может, тоже бежала бы из этого ювелирного. А так... вот покупочка у меня, — она выставила на показ в очередной раз руку с блестящей гранями цепочкой. — Знаете, год только начался — и такая дорогая покупка! Хороший год начинается, девушки! Давайте ещё чайку за это выпьем — и спать!
* * *
Прошло девять месяцев. Летом Лена вышла замуж и муж не пустил её больше в Москву, она была беременна и сидела дома без работы. У Светы тяжело заболела мама, и Наташе пришлось ехать в Москву одной.
В первый день ходила по прежним адресам, но везде было занято, чужую в свою компанию такие же приезжие боялись брать, да и места не было. Наташа была в отчаянии: на улице октябрь, а ночевать негде: на вокзале — нельзя, в гостинице — баснословно дорого, на окраине вечером никто не пустит к себе, да и где она, та окраина? Пригород? Оставался один вариант — незнакомый холодный подъезд. Она знала, что есть подъезды и отапливаемые, но в них надо еще войти, а это не так просто, так как почти во всех металлические двери с кодовыми замками...
Побродив по улицам до темна, она вместе с девочкой-школьницей вошла в незнакомый подъезд. У некоторых дверей лежали небольшие коврики. «Только бы не было собак! — подумала она. — А то пойдут от меня клочки по закоулочкам». — Собак она панически боялась.
Когда на первом этаже раздавались шаги, она вскакивала, опиралась на перила и делала вид, что кого-то ждёт. После девяти часов вечера шаги стихли и Наташа благополучно переночевала, сидя на ступеньке и прислонившись спиной к перилам. Вещи лежали на вокзале в камере хранения. 
Два последующие дня она снова усиленно искала съемное жилье, но безрезультатно. Силы были на исходе, нервы — тоже. Смертельно хотелось лечь, — просто лечь! — и вытянуть ноги, расправить спину!
Она уже знала номер кодового замка, подсмотрела, когда входила с жительницей. Попробовала набрать сама: получилось! Это было спасение, потому что ночью очень хотелось выйти по малой нужде.
«Все! Завтра пойду на рынок, буду спрашивать своих, возможно, так скорее найду квартиру, иначе скоро закончатся деньги. Надо что-то делать! Что-то делать!» — И задремала.
Сон оказался крепким, она не услышала ни скрипа металлической двери, ни близких шагов, ни даже разговора над головой. Ей снилось, что она бежит, скоро финиш, она видит уже красную ленточку, делает усилие, но ленточка отодвигается... А рядом кричат, кричат и толкают.
Наташа открыла глаза. Она лежала поперек ступеньки, вытянув ноги и загородив проход. Над ней склонилась девушка лет тридцати, почти её ровестница, — но где я её видела? Где?
— Извините, — проборматала Наташа, пытаясь встать. — Извините, так получилось. — Она боялась, что её сейчас выпроводят из тёплого подъезда.
— Да уж, пожалуйста, — ответила снисходительно девушка в белой курточке и сапогах с высокими каблуками. Она обошла Наташу и открыла дверь на площадке.
«Стоп! Так это же продавщица из ювелирного! Вот это я влипла! Не дай Бог, милицию вызовет!»
Но прошло полчаса, всё осталось по-прежнему. Наташа успокоилась, присела на ступеньку.
В восемь вечера дверь продавщицы открылась. Наташа быстро поднялась. Пропустив вперед собаку, вышла на площадку и хозяйка. Она внимательно посмотрела на Наташу: она явно узнала её, в замешательстве остановилась, но потом медленно прошла вниз, не проронив ни слова.
«Пора уходить, — решила Наташа. — Сейчас уйду из подъезда, а вернусь попозже, когда она выгуляет эту псину». 
Улица встретила её порывом ветра, сырым и пронизывающим. Асфальт под ногами звонко похрустывал замерзшими мелкими лужицами. Низкое темное небо предвещало холодную и долгую-долгую ночь в одиночестве. Зайдя за угол соседнего дома, Наташа напряженно ждала, когда же продавщица вернётся обратно в подъезд. Периодически она выглядывала из-за угла дома, надеясь на её быстрое возвращение, но прогулка затягивалась, так как к продавщице подошёл парень, тоже с собакой, и они, словно забыв о времени, гуляли.
Наташа продрогла, казалось, до мозга костей. Влажные сапоги, которые она не снимала третий день, уже не грели, а только сильнее студили ноги, ни ходьба, ни подпрыгивание на месте уже не помогали.
Наконец продавщица взяла за ремешок собаку и они отправились домой.
Всё! Ещё пять минут и Наташа тоже будет в тепле: там есть желанная тёплая батарея, там можно жить! — Она достала из кармана припасённое печенье и стала жевать, — полпачки сейчас, полпачки — утром.
Расстегнув замки на сапогах, она прислонилась к высокой батарее спиной и думала о доме. Там, в её однокомнатной, уютно и тепло, там есть диван, там можно из холодильника достать супчик, подогреть и сидеть у телевизора, наслаждаться свободой... Там — это далеко, а здесь — большая чужая Москва, и ты никому не нужна... Одна на белом свете, а ведь за каждой дверью бьётся жизнь, играет музыка.
Неожиданно дверь продавщицы открылась и высунулась стриженная чёрная головка:
— Сидишь, хохлушка?
— Сижу, — оторопело ответила Наташа.
— И долго собираешься сидеть?
Наташа растерянно молчала, мысли улетучились, просто высохли мозги! Что ей ответить?
— Заходи, хохляндия, — голос продавщицы прозвучал снисходительно, почти ласково.
— Спасибо, — Наташа не двигалась.
— Чего ты боишься?
— Не боюсь! Тот, кто хоть раз переночевал в подъезде, уже ничего не боится.
* * *
Квартира продавщицы оказалась двухкомнатной, обставленной современной светлой мебелью. Хозяйку звали Ритой.
— Мой руки, чаем напою, — сказала Рита, пододвигая ей домашние тапочки. — Замёрзла, наверное?
— Да, вы слишком долго гуляли, — тихо ответила Наташа.
— Садись ближе к теплу, отогревайся, — сказала Рита, ставя чашки и блюдца не стол. — Вот бутерброды, чай.
— Спасибо.
Девушки молчали. Наташа отхлёбывала чай, а Рита смотрела в окно и рассеянно гладила рыжевато-черного Джесика, сидящего рядом на полу.
— Вы меня не боитесь? — робко спросила Наташа, пытаясь по лицу Риты предугадать ответ, дальнейшие события.
— Нет, тем более, что здесь Джесик, — она ласково потрепала собаку за ухо.
— А вчера его не было...
— Мой бывший привёз, — вздохнула Рита. — Я бы с ним уже не поддерживала отношений, но вот из-за Джесика иногда встречаемся. Если у него командировка, то он на пару дней привозит его ко мне. Я его маленьким выхаживала, он меня не забывает. 
Наташа понимающе кивнула головой.
— Я постелю тебе в кресле-кровати, всё же лучше, чем в подъезде.
— Хорошо.
— Ты надолго приехала?
— Как всегда, месяца на три-четыре, а сейчас вот до новогодних праздников хотела побыть. Устала я уже от этой жизни.
— Тяжело на Украине?
— Если работа есть, то нигде не тяжело. Городок у нас маленький, предприятия закрыты, а на рынке частники платят столько же, сколько получает бедный пенсионер. Словом...
— Да ладно, знаю я эту музыку, таких, как ты, пол-Москвы здесь.
— Яс-но… А я думала — ты жестокая. Прости.
— Не за что! Жильё не найдёшь?
— Третий день уже.
— Завтра я тебя пристрою, не волнуйся. Я поговорю с женой моего брата, она к нему переехала, а квартира стоит пустая, заодно и постережёшь.
Наташа сдержанно улыбнулась, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из её глаз.
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи.
* * *
Вечером, 30 декабря Наташа забежала в ювелирный магазин к Рите и, загадочно улыбаясь, протянула ей тонкий белый конверт без надписи:
— Я пришла сказать тебе спасибо, я сегодня уезжаю, поезд через два часа. Я уйду, а потом ты откроешь конверт!
— Ладно, — удивилась Рита. — А почему так таинственно? Мы же с тобой, вроде бы, уже подруги?
— Потому — что подруги! — счастливо засмеялась Наташа. — Пока! До встречи в новом году! 
И ушла уверенной походкой.
Рита открыла конверт, и на ладошку ей упал золотой браслет, тот, который год назад у неё покупала гордая хохлушка. 
Рита посмотрела на дверь — Наташи уже не было.
«Дорогая Риточка! — прочла Рита. — Я бесконечно тебе благодарна за твою помощь! В тот вечер, когда ты меня встретила со своим Джесиком в подъезде, я уже отчаялась и думала уезжать домой. Я замёрзла и разочаровалась в Москве и москвичах, мне свет был не мил, но встреча с тобой перевернула мою душу, мои взгляды на людей, на мир. Браслет носи на здоровье, не волнуйся, я себя не обокрала. Предновогодняя торговля на рынке, а я стояла на ёлочных игрушках, которые раскупали по тысяче в день, принесла мне хороший доход, больше, чем в другие месяцы. У тебя лёгкая рука, а такая должна быть украшена золотом! А мне он и не нужен, у меня другие запросы, попроще. Будь счастлива в новом году! — Наташа».