- И, скажи ж ты, прицепился, словно будяк, или репейник какой!
- И нет от него, паршивца, ну никакого тебе спасения! Ровно дел или забот у него нет других, как за мной по пятам таскаться…
Так пожилой солдат, дядько Федор, распекал везде снующего за ним молодого бойца Лёньку.
- И дали нам минутку перекуру, так займись чем полезным: винтовку почисть, либо портянки перемотай, воды вон испей! Жизни от него нет!
- Так, батя, нога у тебя гноиться начала, перевязать бы…
- Ты, жалобщик, за собой погляда́й лучше! Вон, гляди, не ровен час, немецкая танка попрет, а ты, батя, батя…
А нога и впрямь, час от часу болела все больше. И ранение приключилось пустяковое, пуля-дура рядом чиркнула, зацепила самую малость. Перевязывать было некогда. На немца наскочили совсем неожиданно. Бой серьезный ни одна сторона принимать не стала. Сил друг друга не знали, перестрелкой ограничились. Вот тогда и царапнуло по ноге-то, ожгло словно.
Пока отстреливаясь, в посадку отходили, в сапог натекло-таки порядочно.
«Ох, и жаркий, июль-то! И на погоду жаркий, и на бои. Немец попёр не на шутку. На Сталинград шельмец метит! Нам бы воедино, в кулак собраться, да кулаком этим, да по морде фашистской! На, тебе, утрись, Гитлер! Однак, не всё так склада́ется, как думается. Отходим последнее время. Отходим, за кожную кочку, за кожный бугор зацепляясь, чай, не чужую, свою землю врагу отдаем…»
Так, отдышавшись и затянув рану оторванной полосой от исподней рубашки, размышлял Федор.
«Вот, пару дней назад, и то было полегче. Маршем шли, на Миллерово. Так, гляди ж ты, обогнал, вы́передил, немчура! Сказывают, в Миллерово теперь танки немецкие… Окружить никак хотят? Прорываться немедля надобно, а за Доном собраться в кулак энтот, и снова: на тебе, Гитлер! Утрись, подлюга!»
- Гляди, батя, ровно и войны нет…Тихо так, и небо высокое да голубое…Жук вон ползёт и нет ему дела, что самолёты летают, бомбы падают…- Ленька, худенький, невысокий парнишка из последнего пополнения, прилёг рядом.
И кто его знает, что нашёл Ленька в вечно суровом, немногословном Фёдоре, однако привязался он к нему действительно, как репейник.
Поначалу все в взводе посмеивались:
- Гляди, Федор, сынок появился, а говорил, что у тя детей нету?
Федор сердито сводил брови:
-Цыц, неугомонные!
Как ни страшна война, однако, солдату без шутки никак невозможно.
Только Лёнька, вчерашний школьник, появился в солдатском строю, шутники дали себе волю:
- Красноармеец, Леонид Поляков!
Лёнька вытягивался по стойке «смирно».
- Доложить по всей форме, что ел сегодня на обед Хюрер!
Лёнька рассеянно хлопал глазами.
- Поляков! - Лёнька вскакивал и вытягивался, как на параде.
- Лейтенант приказал тебе до ночи взять Гитлера и привести на допрос!
- Отцепитесь от пацана, оглашенные! - скупо ронял Федор.
С тех пор Ленька и ходит, как тень за неулыбчивым Федором.
И отродясь Федор весельчаком не был, а как перед самой войной похоронил жену, улыбка больше никогда не раздвигала его сурово сжатые губы.
- Федор боится от смеха зуб вставной потерять, опосля, в Берлине ему нечем будет «фрау» немецких завлекать, - зубоскалили солдаты, когда Фёдора не было рядом.
Ещё парнем, в драке, лишился Фёдор зуба. Когда повзрослел, вставил железный.
Да, отходили, отходили, на каждом рубеже отбиваясь яростно и ожесточенно, теряя товарищей. Но паники не было, каждый был при деле, знал свою задачу.
Дальше, дело плохо обернулось.
Накануне, приказ получили. Последний приказ-то – больше связи не было. Ввиду того, что противник подтягивает к переднему краю обороны свежие силы, приказано было: с наступлением темноты бросок к новым рубежам сделать, чтобы левый фланг армии обеспечить.
Лощинку приметили, чтобы до ночи, до скрытного манёвра, затаиться в ней на время.
А чтобы к лощинке пробраться, поле перейти нужно. Поле большое да широкое. Просторное поле… Пшеница на нём золотая, войной, пожаром еще не тронутая.
Строем шли по золоту этому, сердце болело хлеб топтать. Шли, погрузившись в свои мысли.
Потому не сразу и поняли, как из-за яркого солнца, с воем, два «мессера» вынырнули.
В рассыпную бросились, да местность-то открытая…
Немец, до бреющего спустился. Пламя пулеметов тут же срезало не успевших залечь, бегущих по полю солдат.
- Ложись! Ложись! – кричал лейтенант.
Лёнька рядом с Фёдором, рядом с батей упал. Страх, тошнотворный страх, заставил изо всех сил вжаться в землю.
Трассы пулемётов методично расстреливали видных, как на ладони бойцов. И казалось Лёньке, что это кто-то, на маманиной, на старенькой швейной машинке строчит: стежок – пропуск между равномерно ложащимися пулями, прокол иглы – чья-то смерть…
Раздалось несколько хлопков, выстрелов: лежащий неподалёку солдат, подняв голову, с винтовки бил по самолётам.
Фрицы разворот сделали и опять спустившись до бреющего, строчить начали. Пронизывающий вой мотора заставил Леньку снова крепко прижаться к земле. И делал Лёнька над собой неимоверное усилие, чтобы лежать, а не схватившись руками за голову вскочить и бежать по полю.
И всё же ЭТО кончилось. Тишина, тишина до звона в ушах…
Кто-то потрепал по плечу:
- Жив, что ли? Вставай, Лёнька! – голос бати.
Пятерых не досчитались. Среди них лейтенанта.
Старшина, во взмокшей от пота гимнастёрке, склонясь над убитым лейтенантом, снимал с него планшет.
- Прости, взводный!
- Слушай команду! – прохрипел позже, - В лощине, там земля помягче будет, яму надо выкопать. Хоть и по скорому, да похороним наших товарищей… Опосля, строимся и быстро от сюда, темноты ждать не станем, нельзя тут оставаться, засекли нас немцы.
Не успели…
Из-за горизонта, меж полями, по грунтовой дороге, пыль поднялась. После, шум моторов донёсся. Две бронемашины шли по дороге, за ними ещё бортовые, с автоматчиками.
- Уходим!
С бронемашин, ещё издали, захлебнувшись огнём, ударили пулемёты. Перебежками, к оврагу отходить стали.
Те пятеро, в золоте поля остались…
У Фёдора, с ногой невмоготу. Боль до темноты в глазах. Едва поспевал за всеми.
Из машин автоматчики высыпали. Пошли цепью.
- Быстрее! – торопил старшина.
На поле, на пригорок, высоким бурьяном поросшим, наскочили. Задохнувшись от боли Фёдор упал.
- Старшина! Всё, старшина! Уводи ребят, я прикрою!
- Фёдор?!
- Быстрее, старшина, поздно будет!
Секунду смотрели в глаза друг другу.
- Держи! – старшина протянул автомат, - всё не винтовка!
- Опосля догонишь…- сказал, уже не поднимая глаз.
Отстреливаясь, уходили.
На пригорке, скрытый бурьянами, остался Фёдор. И было у него на жизнь ещё с полминуты времени.
«Всё, тебе, Федя! – шептали губы, - Всё! Никто и не вспомнит! И похоронку послать некому! Зато помру быстро. Тут мне повезло! Эк, сколь автоматов против меня идёт!»
Поудобнее уложил раздувшуюся, пульсирующую болью ногу. Прицелился. Ударил короткой. Передние фрицы кувыркнулись. Попал, или залегли от неожиданности. Ещё ударил. В ответ, десятки пуль впились в землю рядом. Засекли.
Ещё застучали автоматные очереди. Счастье Фёдора, что он на пригорке, повыше. Потом затихли фрицы. Пошли в полный рост, не пригинаючись. Поняли, что один.
«А ведь и вправду один!» - сжалось сердце.
Рядом раздался сухой винтовочный выстрел. И ещё!
- Я с тобой, батя!
Лёнька!
- Ох, и сучий же ты сын! И когда ж ты от меня отстанешь! - заругался Фёдор, а в голосе звучала радость.
Не один! Лёнька, сынок рядом!
Стрелял Лёнька, бил короткими Фёдор, прижимали к земле фрицы.
-Лёнька! Сынок! Обойти могут!
-У меня, (выстрел), батя, (выстрел) граната есть!
А в голосе, у дурачка, тоже радость! Он с батей рядом!
Внезапно, Фёдора кто-то в спину ударил очень сильно. Так ударил, что и обернуться, посмотреть назад, на обидчика не смог Фёдор. И только когда под гимнастеркой по спине, по бокам потекло горячее, понял – обошли всё же!
И не мог Фёдор ни оглянуться, ни рукой пошевельнуть, только одна мысль пробивалась через угасающее сознание: «Лёнька?!»
Рядом раздался взрыв.
Успел Лёнька, успел сынка!
Наваливалась вечная темнота.
Вдруг, что-то яркое сверкнуло в глазах, в голове Фёдора, оборвало его последний вздох.
***
- Ситуация, тут стало быть, произошла следующая, - грузный, коротко стриженный мужчина, в военной форме, без знаков отличия, в окружении десятка людей, стоял подле пригорка, на весеннем свежевспаханном поле.
- Летом 42-го, после глубокого прорыва фашистами участка нашей обороны, части Южного фронта, преследуемые немецкими войсками, начали отходить за Дон.
По рассказам нескольких жителей соседнего села, на этом поле произошёл короткий бой. Сначала, отступающие красноармейцы попали под обстрел немецкой авиации, а позже были атакованы вражеской пехотой. Очевидно, уцелевшим удалось отойти.
Поздно вечером, когда немцев не было видно поблизости, жители вышли на поле. Было подобрано несколько убитых красноармейцев, которые сейчас и захоронены в братской могиле села. Среди них был лейтенант. Документов при нём не оказалось.
-А как же эти? – хмуро спросил Юрка.
Именно он, Юрка-тракторист, и пахал поле этой весной.
Когда подошло обеденное время, Юрка остановил трактор и выбрался на небольшой, уже просохший под весенним солнцем пригорок. Неспешно обедая, Юрка щурился, подставлял лицо уже тёплому весеннему солнцу, вдыхал влажный, ни с чем не сравнимый запах свежевспаханной земли.
Лениво блуждающий взгляд Юрки остановился на каблуке, на остатке кирзового солдатского сапога. Отложив недоеденный кусок, Юрка внимательно присмотрелся: сошедший весенними ручьями, стаявший снег, явно обнажил полуистлевшие останки человека.
Сначала прибыла милиция, затем поисковый отряд.
- Эти? – переспросил военный.
- По всей видимости, двое красноармейцев, остались прикрывать отход своих товарищей. Возможно, их обошел противник. Один из них, лежащий слева, скорее всего был тяжело ранен и его добили выстрелом в затылок. Он так и умер, лежа на животе, не выпуская из рук автомата. Может быть, он был в возрасте, так как у него нашли вставной железный зуб, что не очень характерно для молодого. Хотя, трудно сказать наверняка…
Второй, лежащий справа, под останками двух немецких солдат, предположительно, подорвал себя гранатой, убив вместе с собой фашистов.
Обрабатывая поле, на этот пригорок, покрытый высокой травой, никто не взбирался, поэтому погибшие, со сих пор и не были обнаружены.
- А похоронят их где? – продолжал допытываться Юрка, - надо бы там, где нашли, на пригорке этом…
- Похоронят их, молодой человек, в братской могиле, в селе, возле своих товарищей. Если бы хоронили всех павших на местах сражений, то и хлеб сажать было бы негде…Дорого мы за Победу заплатили…
Вскоре представитель из города уехал, потихоньку разошлись и люди.
Остался Юрка на поле один.
Стал на колени на разрытой, потревоженной поисковиками земле.
- Вот я и нашёл тебя, батя…- с трудом сглотнул подступившие слёзы.
Низко склонился.
Три года было Юрке, когда матери пришло извещение на отца: пропал без вести, в июле 1942 …
И сколько он себя помнил, они с матерью его искали. Не было даже фотографии, только рассказы матери:
- Ладный был твой батя, сынок! И силёнкой Бог не обидел, и с лица хороший. Только, как- то платформу с брёвнами, с кругляком, разгружали они на работе, и что там уже у них получилось не знаю, да «шапка» с брёвен так и поплыла, так и покатилась. Успел отец отскочить-то, да лицо маленько всё же задело: губу рассекло, зашивали потом, да зуб передний выбило. Зуб железный в райцентр ездили вставлять, молодой же был ещё, батя твой!
- Хоть бы могилку его отыскать, сынок! Каждый сын поклониться отцу должен!
Одно удалось узнать, что пропал отец на полях Луганщины.
Закончив школу, пошел Юрка на тракториста учиться. Затем заявил матери:
- На Донбасс я, мам, поеду, там работать стану.
- Юра! Гляди, какая у нас землица: тучная да жирная! Плодю́щая земля-то наша, чернозёмная… А ты что ж, на глину да на щебень поедешь? Чего задумал?
- И там живут люди, мама. И хлеб растят.
- Юр! – подняла глаза маманя, - никак отца найти хочешь?
- Как получится! – сказал уклончиво.
И вот стоит Юрка на коленях, перебирает загрубевшими в работе пальцами, влажную землю:
- Вот я и нашёл тебя, батя!...
Останки найденных красноармейцев были похоронены в братской могиле села, возле своих товарищей.
А как-то, незадолго до великого праздника Победы, на рассвете, когда даже рано встающее село и то ещё спало, привёз Юрка на велосипеде к пригорку деревянный крест. Долго возился, устанавливая его в жёсткой, неподатливой донбасской земле, подсыпая да ровняя почву. Затем поправил прибитую на кресте дощечку. Снял кепку. Губы беззвучно прочитали, то, что было написано на табличке.
А написано там было просто: «Батя»…
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.