Сергей ОЛЬКОВ

Андрея вернул к действительности болезненный толчок в бок и шёпот Петровича в самое ухо: «Отвечай! Ты чего сидишь?! Тебя спрашивают!». Андрей тряхнул головой и машинально встал. Для всех окружающих он вставал со стула, а на самом деле он выбирался, выкарабкивался, вырывал себя из своих мыслей, которые последнее время заслоняли от него действительность, как сейчас, на очередном итоговом совещании. Хотя зачем ему вставать? Есть Петрович, начальник подстанции, к нему и все вопросы. При чём тут он, старший электромеханик? Обычно всегда так и было. Но в этот раз Андрей увидел, что Примчук из президиума смотрит на него и наконец услышал его голос. 
Это был голос не того тощего студента Саньки, что десять лет назад пришёл к ним на подстанцию и всё лето косил траву и белил фундаменты. Теперь это был голос Александра Фёдоровича, начальника конторы и грозного руководителя. Он успел стать таковым, не успев стать специалистом, хоть сколько-нибудь разбирающимся в том оборудовании, за работу которого он теперь спрашивает со своих подчинённых. Да ему это и не надо было с самого начала, когда он пришёл к ним во времена полного запрета приёма на работу, и потом, когда никто бы не смог получить за такой стаж работы такую должность. Одни ходят на работу работать, а других приводят туда делать карьеру. 
Отсутствие опыта и знаний Александр Фёдорович с лихвой восполнял строгостью и наказаниями виновных, отыскание которых было его главным занятием в рабочее и нерабочее время. Именно отыскать виновных, а не установить причину аварии или неисправности, ведь, чтобы установить причину аварии, надо хоть в чём-то разбираться, а с виновными всё было проще. 
- Андрей Иванович, мы Вам тут не мешаем? – услышал Андрей. -   Сидим, болтаем, а Вы задумались и не слышите, что к Вам обращаются, - Примчук как обычно говорил медленно, не спеша, словно каждый раз одаривал подчинённых золотыми зёрнами своих мыслей. Андрей, как никто, знал, что за этими словами и надутыми щеками скрывается одна пустота. 
- Я всё слышал, - ответил Андрей, не собираясь оправдываться. Примчук не признавал никаких оправданий. Чем больше оправдывались и пытались объяснить ситуацию в надежде устранить причины проблемы на будущее, тем больше Примчук «долбил» таких говорунов, намекая, что говорить тут может только он один.  
- Так что Вы нам скажете? Ваш начальник не сказал ничего толкового по этому вопросу и будет наказан по итогам работы за месяц. Почему не выполнили план по рационализации?
Андрей окончательно вернулся к действительности, успев подумать, что Примчук верен себе. Ему мало шкуры Петровича, нужен ещё один скальп:
- Рацпредложения у меня есть, но не успел оформить. Двое человек в отпуске, еле-еле плановые работы закрыли. В следующем месяце выполним план по рацпредложениям за два месяца сразу. Проблем никаких не будет. 
- А зачем ваш начальник сразу двух человек в отпуск отпустил?! Садитесь! - прозвучало в ответ. Андрей сел, ничего не понимая. Обычно Примчук не садил подчинённого, пока «не вгонял его в краску» под сочувствующую тишину остального коллектива. Видимо, в этот раз ему хватило Петровича. Андрей глянул в его сторону. Петрович сидел красный и сердитый, глядя перед собой. Совещание шло своим ходом, а Андрей опять ничего не слышал. Он снова был в своих мыслях.
Последнее время он увязал в них не только на работе, они преследовали его всюду, и это были не мысли, а сплошные вопросы, ответов на которые он не находил. От них кругом шла голова, какие там к чёрту рацпредложения?! 
До сих пор не было никаких заморочек. На работе жизнь кипела, присесть некогда каждый день. После работы бегом домой, где было ещё веселей с женой и тремя любимыми ребятишками. С ними он забывал про всё на свете. Дача, рыбалка. Чего ещё желать? Живи и радуйся. Так всё и было. Да, было. А теперь этого нет. Словно забор вырос перед всей жизнью. Забор из этих новых вопросов, что одолевали его, лишали покоя, вытесняли остальные мысли и привычные радости. 
Это было ново для него, непривычно, мешало жить. Он привык, чтобы всё в жизни было легко и просто, а от всяких сложностей, проблем и переживаний привык отгораживаться шутками, ничего не принимая близко к сердцу. Он знал море анекдотов и на любой каверзный случай мог вспомнить подходящий анекдот, от которого новые проблемы уже никому вокруг не казались трагическими и неразрешимыми. Насколько Андрей помнил, он так относился к жизни с юных лет, задолго до своей работы на железной дороге. 
Сейчас дело было не в его работе и не в том, что железная дорога перековывает людей в железные характеры с такими же нервами. Другие здесь просто не выдерживают. Нет, двадцать лет работы на железной дороге не изменили его отношения к жизни и к людям. Дело было в другом. 
Среди новых вопросов, терзавших теперь его голову и лишавших душевного покоя, был один, вокруг которого теснились остальные, признавая свою второстепенность. Андрей сам дивился себе, что в его голове мог родиться такой философский вопрос, хотя, чего удивляться, если и в курсантские годы учёбы в высшей мореходке он питал слабость к лекциям по философии и жалел, что она у них была всего два семестра. Вопрос этот контузил его сознание подобно дубине. Одно он понимал ясно, что никто не сможет ему помочь с ответом. Трудно было представить, что он смог бы задать кому-либо этот вопрос. 
- За что? – спрашивал он себя. – За что мне это дано? В награду за то, что я её всё время ждал, чувствуя необъяснимую, холодную пустоту в душе или в наказание за то, что не дождался? За что?  Он давно привык отмахиваться от того холодка в душе, который и не ощущался в обычной жизни за кутерьмой дел и забот. Холодок этот словно ждал своего часа, как лёд в холодном погребе. Стоило лишь выехать на рыбалку с дедом, как там, у ночного костра, под звёздами, Андрей чувствовал, что пустота в душе напоминает о себе, выбираясь наружу из-под всяких мыслей о делах и заботах. Словно лёгкие его наполняло холодом. Андрей старался не обращать внимания, не понимая причин подобного. И зачем? Ведь у него всё было: жена, дети, работа, «Запорожец» в те годы, рыбалка. Всё было, что нужно для жизни. Что могло нагонять холод в его душу?
Нет, на награду никак не походили свалившиеся на него перемены. Скорей на наказание. Наказание за то, что не верил ни в какие чувства и над всем в жизни подшучивал, особенно над самим собой, не принимая всерьёз самого себя и свои желания. Он давно перестал прислушиваться к своим желаниям, ещё с тех давних пор, после школы, когда пошёл вопреки своему желанию стать штурманом дальнего плавания. Вместо этого он приехал во Владивосток и поступил в «мореходку» на электромеханический факультет. С тех самых пор Андрей жил не так, как хочется, а так, как надо. Как надо здравому смыслу, для пользы жизни, а не его желаниям. И женился он в своё время не от своих желаний и чувств, как он теперь понимал, а от здравого смысла жизни. Ему очень хотелось детей и жить для них, видеть, как они подрастают, заботиться о них. 
Жениться на бывшей однокласснице ему не составило труда. В школе он привык, что девчонки не только из его класса стреляли в него глазками и оказывали знаки внимания, готовые ко всему. Но он делал вид, что не замечает ничего и никому не давал повода для надежды на серьёзные отношения, а по-другому он и не хотел общаться с ними. Ему было просто некогда тратить на них время.
 С тех пор он и заподозрил, что вряд ли когда-нибудь сможет влюбиться. Не каждому это дано. Его железная душа, покрытая коркой непробиваемого равнодушия, подобно бункеру, не пропускала в себя никаких чувств, послушная голосу разума. А дети – это совсем другое. Ради них стоит жить. Так он и жил до сих пор. Души не чаял в своих детях и был благодарен жене за то, что она его жена. Радовала мысль, что его семье хорошо с ним. Так было до сих пор. 
Как могло случиться такое с ним на четвёртом десятке лет, когда он до сих пор не верил ни во что подобное, избегая всяких душевных переживаний? – ответа у него не было, как и на все другие вопросы. Он чувствовал своё бессилие перед ними. Вопросы громоздились в его голове, вытесняя остальные мысли. Он злился на них, не в силах прогнать прочь и не считая себя виноватым в их появлении. Откуда они взялись? Он ничего не искал. Это само нашло его и перевернуло всю его жизнь. Перевернуло пока только в голове. Душа его словно сорвалась с цепи. С той цепи, на которую он посадил её давно, с цепи здравого смысла. До сих пор она сидела на ней и помалкивала, не мешала ему жить.
 Он был отличным отцом и счастливым семьянином. Андрей и сейчас оставался для всех таким, но для себя он понимал, что вопросы, забившие его голову, забором торчат на пути его жизни. Он не может заглянуть за этот забор, пока не ответит на них. Что там дальше? Ему очень бы хотелось из этих вопросов сколотить будку и загнать в неё свою взбунтовавшуюся душу, чтобы она угомонилась среди обломков забора и дальше не мешала жить. Но душа его вышла, вырвалась из-под контроля. Вместо холода и пустоты там бушевал огонь и цвели розы. Разве мог Андрей кому-то сказать об этом? Об этих запоздалых цветах, которые обычно у людей к его возрасту давно приносят свои плоды, обеспечив гармонию отогретой души и умиротворённого любовью тела.
 Что он мог поделать с этим? Он только пытался сдерживать себя, чтобы ни огонь этот, ни ароматы переполненной души не вырвались наружу и не попались на глаза никому на работе. Никто не задавал ему никаких вопросов про его поведение, а он по наивности считал, что никто ничего не замечает и радовался силе своего духа, способного справиться с какой-то там взбунтовавшейся душой. Он ведь привык быть сильным. 
Радость его оказалась неуместной. Если буйство души ему удавалось не выпускать наружу, то что он мог поделать с крыльями? И всё это творилось с ним! С ним, а не с каким-то там поэтом или героем-любовником из сериала. Никому никогда он не поверил бы, что такое может приключиться с человеком. Да, душа его ликовала, ему оставалось благодарить судьбу, что она хотя бы не повизгивает по-щенячьи от своих восторгов. Душа ликовала, а за спиной выросли крылья. Временами ему казалось, что он ходит и не чувствует земли под ногами. Что его могло поднимать и нести над землёй, если не крылья? Такое, точно, вряд ли можно скрыть от посторонних глаз. Крылья несли Андрея над землей, он только перебирал ногами при ходьбе, а к горлу подступал комок оттуда, снизу, изнутри, и Андрей боялся в такой момент открыть рот, чтобы не выпустить его. Он знал, что это комок радости рвётся наружу из его души, в окружающий мир, чтобы раствориться в нём и сделать всё окружающее вокруг чище, теплее, светлее. Но эта радость была только его, и ничья больше. Он слишком долго ждал её и не хотел ею делиться, чтобы снова и снова чувствовать вкус этой радости. Он столько лет не верил в её существование, хотя ждал. Ждал помимо своей воли.
Андрей не верил, что это происходит с ним и не знал, что с этим делать. Ему приходилось скрывать свою пьянящую радость и тяготиться отчаянием. Он испытал это счастье, но не мог взять его в руки. Руки его были заняты. У него на руках было трое детей, которых он любил. Разве такое даётся в награду? Это такое наказание, какое никому не пожелаешь. Он не мог не соглашаться со своими мыслями. 
Толчок в бок вернул Андрея к действительности. Совещание кончилось, все вокруг шумно поднимались со своих мест и поспешно выбегали на крыльцо курить, никотином успокаивать нервные клетки после речей начальника. Андрей с Петровичем вышли вместе со всеми на улицу, в сторонку от крыльца с толпой курильщиков. 
Петрович тоже не курил. Он был «по другой части». Фамилия у него была Трофимов, по имени Владимир Петрович, но абсолютно все, включая и энергодиспетчеров во время селекторной связи, все называли его не иначе, как «Петрович». Коренастый, низкорослый, крепкого телосложения, невозмутимый и неповоротливый. Самый опытный специалист в конторе, он оставался бессменным начальником подстанции. Настолько невозмутимый, что однажды на разборе очередной аварии у начальника конторы Примчук не выдержал. В тот раз Примчук полчаса продержал Петровича на ногах, требуя от него объяснений и обвиняя его во всех немыслимых грехах. Все в кабинете только втягивали головы в плечи от гнева Александра Фёдоровича. Петрович оставался стоять невозмутимым и терпеливо выслушивал грозные речи. Примчук, излив весь свой гнев, не вытерпел и воскликнул:
- Ну чего ты молчишь всё время?! Хоть бы возмутился, разозлился на меня или возражал! Что стоишь, как истукан?! 
Петрович на это только развёл неуклюже руками и тихо ответил:
- Да не умею я как-то злиться, - и сел на место. Правда, когда вышли в коридор, у него подскочило давление, а дома шибанул гипертонический кризис, и с той поры давление у него так и осталось повышенным, больше не опускалось. Но Петрович от этого не изменился и не изменил своей привычке, которую начальство вынуждено было терпеть, утешая себя тем, что за эту привычку Петровичу «не светит» никакая другая должность. Петрович любил выпить.
На подстанции они работали вчетвером. Петрович, Андрей со своим морским образованием, Серёга Комышин, после железнодорожной академии, и Надежда, дежурный электромонтёр. У них оказалась «львиная» подстанция, как говорил Андрей. Все они по гороскопу были «львами» и хорошо уживались друг с другом, гороскоп в этом не врал. «Львы» не любят мелочиться и склочничать. Но Петрович при этом совсем не походил на «льва». Ну никак. Он больше соответствовал своему знаку восточного гороскопа, по которому являлся быком. Это был самый натуральный бык. Трудолюбивый, упрямый и неповоротливый, но спокойный и доброжелательный.
 Когда в работе было затишье и работать не хотелось, Надежда приносила на работу самогонку и угощала Петровича. Петрович разомлевал, становился ещё добрей и они все вместе могли часами резаться в домино. 
 Так оно всё и продолжалось, пока на практику к ним не прислали двух студенток техникума из соседнего города. Ну прислали и прислали. Андрей тогда оставался за Петровича, ушедшего в отпуск. Ему некогда было отвлекаться на студенток, когда летом полно работы.
 Он ничего не искал. Это само нашло его. Он был твёрдо уверен. Когда, как, по каким законам или вопреки всем законам это случилось? Каким образом та душевная пустота в бункере его души, что напоминала о себе изнутри холодом, вдруг исчезла, словно кто-то взял и разжёг там, внутри, тёплый камин, осветив и согрев душу? Андрей не мог ответить и на этот вопрос. Было уже поздно, когда он наконец задал его себе, ощутив перемены в самом себе. 
Их было двое. Практикантки техникума. Александра и Ирина. Почему он никогда раньше не замечал этого имени?  Имя это, спустя годы, до сих пор колокольчиком звучало в голове, переливалось хрустальным позвякиванием. Да и как могло быть иначе?! И-ри-на. Ии-рии-наа. Разве не хрустальный звон? Он про себя называл её хозяйкой хрустального имени. Нет, она не давала никаких поводов, чтобы обратить на себя внимание. Андрею со школьных лет были знакомы эти девичьи ужимки и томные взгляды на себе, как на избранном. Это его никогда не привлекало, скорей наоборот. Он не считал себя обязанным отвечать на все эти знаки. В своём поведении она была обычной практиканткой, и он не собирался покорять её сердце и добиваться какого-то внимания и особого отношения к себе. Зачем ему это было надо?
Андрей и Надежда были одногодки и дни рождения у них были с разницей в несколько дней, в августе. Отмечали они его на работе в один день. Петрович был в отпуске, но тоже пришёл на подстанцию. Он любил такие мероприятия. Дни рождения, Новый год, восьмое марта, всегда проходили весело. Накрывали богатый стол, с музыкой и танцами под БОНИ М. Пели их любимую с Надеждой песню «Там где клён шумел…». В такие дни Петрович, набравшись до крайности, оставался ночевать на работе.  Он даже пытался танцевать вместе со всеми, дойдя до крайней степени подпития, и это надо было видеть. Петрович становился посередине танцующих. Голова его была опущена, ноги полусогнуты. Все силы он тратил на то, чтобы удержаться на ногах. При этом из всех частей тела у него танцевали только руки, вернее, кисти рук. Они шевелились, словно он растопыренными пальцами пытался закрывать – открывать водопроводный кран. В кино такое не увидишь. 
Курильщики на крыльце шумно обсуждали последние новости. Петрович протянул Андрею руку и пробубнил:
- Ну ладно, до завтра. Я на дачу поехал. Надо стресс снять. Там и заночую. 
- Пока! – Андрей пожал ему руку и поспешил к машине. Он опять погружался в свои мысли. 
Может тогда, в тот день рождения всё и началось в его душе. Все сидели за столом и всем было весело. Андрей болтал и за всех говорил тосты вперемешку с анекдотами. Петрович произносил что-то вроде тостов и они были ещё короче, чем тосты генерала из новой тогда комедии про рыбалку. Всех это смешило. 
Андрей помнил, что она сидела рядом и ему некогда было обращать на неё внимания. Некогда до тех пор, пока он не пригласил её на танец. Андрей впервые прикоснулся к ней в танце. Только потом, гораздо позднее, спустя много времени, он поймёт, что у них не получилось просто так – потанцевали и разошлись. Но ни о чём таком в тот момент он не думал. Когда после танца он садился за стол, а она с Сашей вышла из комнаты, он пожалел, что танец был такой короткий. Это он помнит точно. 
У виноделов есть понятие «послевкусие». Организм оценивает качество выпитого, пока память вспоминает, сколько было выпито. Организм Андрея превратился в одну сплошную память, а танец был тем вином, послевкусие которого надолго запоминается. Послевкусие было не на губах, не в голове, оно было во всём его организме. Но как он мог придавать этому какое-то значение? Ему надо было домой, к детям, он не мог тогда знать, что послевкусие того танца останется на долгие годы.  
К тому времени девчонки-практикантки освоились на работе и стали своими и для подстанции, и для ремонтников, и для конторских работников. Они были простые, не жеманные и не боялись никакой работы, чем заслужили похвалу даже у главного инженера. Их практика осенью подходила к концу. Они возвращались в свой город за триста километров заканчивать последний курс обучения без всяких перспектив на работу в те кризисные девяностые годы.
 Для Андрея она была уже не просто практикантка - студентка Ирина. Он успел узнать, что она Овен и не просто Овен, а Овен года Дракона. Время девяностых было затоплено волной всяких гороскопов. Он не мог не согласиться с тем, что она соответствовала своим огненным блистательным знакам. В ней было всё, о чём говорили гороскопы, описывая её внешние данные и выдавая все внутренние, скрытые от посторонних, пристрастия и наклонности. Горячий букет притягательной красоты, неукротимой энергии и независимой души. Такой горячий, что мог обжечь кого угодно при неправильном обращении с ним. Серёга Комышин быстро в этом убедился и больше не пытался приставать к ней с грубыми шутками. 
Их бригада обслуживала две тяговых подстанции. Андрей часто работал на второй подстанции, за городом. Иногда они с Сашей приезжали к нему туда для работы. В таких случаях он старался не смотреть на неё, даже во время разговора отводил глаза в сторону. Она была обычной практиканткой и вела обычные ничего не значащие разговоры. Лишь однажды он повёз её на «Запорожце» в город. Петрович вызвал их на подстанцию. Пока ехали до города, он съехал на обочину и показал ей свои фотографии. Фотографии морской молодости в курсантской форме. Во Владивостоке на танцевальные вечера к ним в училище студентки валом валили со всех институтов города. Она смотрела фотографии, они разговаривали.
 Он рад был довольствоваться хотя бы таким общением с ней, не отдавая себе отчёта в том, что украдкой любуется её красотой. Она была на девятнадцать лет моложе его и ему казалось, что он глубокий старик рядом с ней в свои неполные сорок лет. В эти редкие минуты общения с ней Андрей испытывал тревожное чувство и внутреннее напряжение. Ему казалось, что он идёт по тонкому, хрупкому льду, который защищает его нынешнюю, привычную семейную жизнь от того жара, что разгорается в нём. Одно неосторожное движение и этот лёд провалится, растает, расплавится и уже не будет той твёрдой жизненной опоры под ногами, на которой он стоял до сих пор, не зная никаких волнений в своей железной душе. Он не хотел этого. Не хотел ничего разрушать.
 В нём росло напряжение от тех сил, что он тратил на усмирение своей души, чтобы охладить её, усмирить, успокоить, вернуть ей прежний покой под железной коркой равнодушия. Наивный. Он ещё не знал, какие чувства в нём проснулись и какие силы нужны, чтобы удержать их. Теперь, спустя годы, он знал, но от этого было не легче. 
Разве мог он забыть тот ноябрь, когда наступили холода и последняя неделя её практики. Он не мог оставаться на подстанции за городом и каждый день приезжал в город, оставаясь там до конца рабочего дня. Андрей был рядом с нею, но по-прежнему не смотрел в её сторону, слушая её голос. В последний день они обе откровенно не хотели уезжать, покидать гостеприимный коллектив с добрым Петровичем. Им было грустно. Вдруг Ирина взяла и быстро написала на клочке бумаги свой адрес со словами, обращёнными вроде бы ко всем присутствующим:
-  Вот мой адрес. Если будете у нас в городе, заезжайте в гости. Буду рада повидаться с вами. 
Андрей бросил взгляд на бумажку и тут же запомнил его. Ему казалось, что сделала она это прежде всего для него. Он не имел никаких оснований так думать. Всё её поведение не давало повода для такого мнения. Но он подумал, а она сделала. Остальное было неважно. В ответ на её слова Надежда, добрая душа, взяла и ляпнула по простоте душевной, чтобы они с Сашей приезжали к ним на подстанцию зимой отпраздновать Новый год, как обычно дружно и весело.  Сердце Андрея радостно взбрыкнуло там, внутри, от этих слов. Он готов был расцеловать Надюшку. Андрей не знал, что они и в самом деле приедут. Но он опять подумал, а она опять сделает это. 
Они уехали. Крылья перестали носить его над землёй. Не стало крыльев. Он снова ходил ногами и чувствовал земное притяжение, зимний холод земли. Только душа не хотела угомониться. Иногда ему казалось, что его раздувает изнутри, как воздушный шар. Вроде бы и крыльев уже нет, а временами казалось, что ещё немного, и он оторвётся от земли, не чувствуя своего тела, заполненного восторгом невесомых чувств. Происходило это от того, что девчонки перед отъездом взяли номер телефона подстанции и иногда звонили Надежде. Трудно представить, что мобильных телефонов тогда ещё не было. Но связь с ними не прерывалась! Это была та соломинка, через которую душа его раздувалась от необъяснимой, никому невидимой радости. Но никому не хотелось бы пожелать такой радости.
Перед самым Новым годом он не вытерпел и решил выступить в невинной роли Деда Мороза. Ну что тут такого? Взял и отправил ей бандероль с открыткой и коробкой конфет, без всякой задней мысли. Для прозрачности отношений даже указал свой почтовый адрес. Ему нечего было скрывать от кого бы то ни было при своей непогрешимости. Единственно, чего он хотел и на что надеялся, как он сам оправдывал себя, хотя бы видеть её, наблюдать за ней со стороны и радоваться её радостям. Так он думал тогда и о большем не мечтал.
И они приехали с Сашей. Все наплясались, насмеялись, навеселились. Правда, Петрович перестарался сверх меры, от чего пострадала шуба Валентины. Она раньше была дежурной на подстанции, пока её не перевели в контору. Валентину  каждый раз приглашали на подстанцию отмечать праздники. 
Когда она засобиралась домой в разгар веселья, Петрович проявил свои бычьи способности и заупрямился. Он схватил Валентину за рукав шубы и потянул на себя. Никто ещё не успел ничего сообразить, а Петрович уже ничего не соображал, когда шуба затрещала и рукав оторвался, оказавшись в руках Петровича. Пришлось Вале ехать домой с оторванным рукавом. На следующее утро Петрович отказывался верить в эту историю, а Валентина громогласно поклялась, что ноги её не будет на подстанции. Клятва эта продержалась до самого мая, когда пришёл праздник и не нужны были никакие шубы.
Сейчас Андрей ехал не домой, вернее, не сразу домой. Он остановил машину на привокзальной площади и вошёл в вокзал. В здании вокзала в любое время было тихо и малолюдно настолько, что он больше казался санаторием с уютной тишиной. Он поднялся на второй этаж и уселся в кресло пустующего ряда. Зачем? Здесь уже ничего не осталось от вокзала девяностых годов. Ни почтового отделения с узким окошком в стеклянной перегородке, ни телефонной будки межгорода.
 С давних пор он с парнями бегал в мини-футбол по выходным рядом с вокзалом, в спортзале «Локомотив». После футбола он слышал её голос здесь, в телефонной будке. Он не мог себе этого не позволить после того, как с ней и с Сашей обошлись в конторе. Обошлись за его спиной, в нарушение всех обещаний и договорённостей. А договорённость была одна – взять их на работу. Ему это твёрдо обещал замначальника по подстанциям после его просьбы. Он ликовал и радовался, что сможет видеть её, что он не потеряет её.  К ликованию души снова прибавились крылья, и Андрей летал на работе, занимаясь каждодневными делами. 
Когда Петрович ушёл в отпуск перед их приездом, он, буквально, преобразил подстанцию. Белили стены по его команде, красили все двери. Он «выбил» у начальства холодильник на подстанцию и сам привёз его из магазина. Наделал каких-то узорных трафаретов и раскрасил ими все двери. Заказал в мастерской доски для оборудования сауны на подстанции. 
Нынешний начальник конторы Александр Фёдорович, в те времена просто механик Саня, тоже ходил и белил, и красил, и посыпал дорожки песком. Андрею вдруг захотелось, чтобы на работе было уютней, чем дома, ведь на работе они проводят времени больше, чем в домашней обстановке. Почему там должно быть хуже? Это была версия для всех. Для себя он хотел, чтобы уютно среди этих стен было ей, чтобы ей тут понравилось. Он чувствовал, что со своими крыльями за спиной и пылающим букетом в душе может свернуть горы. После работы мастером в судоремонте все эти хозяйственные хлопоты казались ему смешным пустяком. Когда Петрович вышел из отпуска, то с удивлением ходил и вертел головой, оглядываясь вокруг на все перемены. Андрей только пожимал плечами «Что тут такого? Мелочи». 
Андрей сидел сейчас в тиши вокзала. Будку межгорода давно убрали. Сейчас бы он мог услышать её голос в любую минуту, вынув мобильник из кармана. «Как всё просто» - невольно позавидовал он. Как будто в другой жизни жил всего несколько лет назад, когда разум подчинялся чувствам его проснувшейся души. В одном Андрей был уверен тогда, что никогда не выйдет за рамки дозволенного и не переступит черту жизни женатого человека. «Это твои чувства и это твои проблемы. Никто не должен от них страдать» - твердил он себе, никому не желая зла.
 Потом, гораздо позже, он поймёт, отчего ему было так тяжело. Люди тратят все свои силы для достижения своей цели, идут ради этого на всё. У них для этого есть мотивация в виде результата. Он же все свои силы тратил на то, чтобы запрещать себе даже думать о ней, считая это недозволенным, не говоря уже обо всём остальном. Какая уж тут мотивация?! То же самое, что душить себя. И он душил. Душил свою душу, до сих пор такую безмятежную, лишённую всяких волнений. Сейчас были не просто волнения,  называть себя страдальцем у него не поворачивался язык. Он никогда не хотел страдать и тратить жизнь на пустые переживания, когда жизнь полна всяких занятий и интересов – успевай крутись. А страдальцы всегда казались ему убогими. Убогим быть никак не хотелось и он терпел, не жалуясь даже самому себе ни сейчас, ни в то время, когда ей и Саше отказали в работе. 
Андрей вздохнул. Он помнил тот день, когда они обе приехали с дорожными сумками прямо на подстанцию, оставили их и пошли в контору оформлять документы. Андрей места себе не находил, пока они не вернулись, а вернулись девчонки быстро. Тогдашний начальник, предшественник Примчука, не собирался брать их на работу. Чтобы отделаться от них, предложил им ехать работать на подстанцию за девяносто километров от города, где нет никакого жилья. Что им оставалось делать? Они собрались и уехали обратно в свой город. Вспоминать об этом не хотелось. 
Андрей всегда держал своё слово. Так погано он себя ещё не чувствовал. Всем вокруг обещал, что вопрос с работой для них решён и все были в этом уверены. Да, это был удар для него. Нож, топор, вилы и всё это прямо в сердце на глазах у всех. Он не понимал, что творится и никто ему не объяснял. На следующий день он пошел в контору к заму по подстанциям и написал заявление с просьбой перевести его с должности старшего электромеханика дежурным механиком подстанции и добавил в конце «не хочу работать под началом человека, который не держит своё слово». Он ничего не спрашивал. На него наплевали. Он не мог хотя бы так не плюнуть в ответ, а увольняться он не собирался. Он любил свою работу.  Мужского разговора не получилось. Замначальника молча подписал заявление. Андрей уехал на вторую подстанцию, за город. Вместо него назначили Серёгу Комышина. Тот был сродни Петровичу, такой же грузный, неповоротливый, только моложе. 
Андрей никого не хотел видеть, оставаясь дежурным на своей подстанции. Лишь изредка приезжал по вызову Петровича. Петрович постепенно вывез на свою дачу все струганые доски, заготовленные для сауны. Андрею было всё равно, они его не интересовали.  
Только спустя много лет Андрею довелось узнать, что творилось в конторе, за его спиной, накануне приезда девчонок на работу. Нож, топор, вилы в его сердце нависли над ним задолго до момента удара. Ещё зимой. Он не мог знать об этом. Тогда, зимним вечером, он пришёл с работы и был удивлён. В кухне скатерть была сдёрнута со стола, валялась на полу, тут же валялись табуреты, ложки, вилки. В кухню вошла жена. Вид у неё был странный, взгляд блуждающий, рассеянный. Он ничего не успел спросить, как она протянула ему вскрытый почтовый конверт:
- Вот, это тебе. Прочти. Я уже прочитала, - голос металлический, вышла из кухни. Андрей поставил табурет, сел на него и глянул на конверт. Это было письмо от Ирины с его адресом. И что? Она благодарила за подарок и за предложение работать. Написала, что они с Сашей приедут после техникума. Ни слова больше. Он был рад им помочь. 
Реакция на письмо никак не соответствовала его содержанию. Андрей ничего не понимал, что делать и как себя вести. Оправдываться? В чём? За что? Ему казалось, что за те муки, что он терпит незаметно для всех, ему впору медаль дать и пожалеть бедолагу, посочувствовать, что ему никто и ничто не поможет в том, что обрушилось на него. Не успел он встать с табурета, вертя конверт в руках, как снова вошла жена и упала на пол со словами:
- Ты подонок. Ты козёл. Как ты мог?! 
Андрей не бросился её поднимать и утешать. Всё казалось каким-то спектаклем, который разыгрывают у него на глазах при плохой игре актёров. Актёр был один. Его жена, с которой он за пятнадцать лет жизни ни разу не поругался, не поссорился, не повздорил. Ни разу не давал повода ни для ревности, ни для подозрений. Что это такое сейчас было? За кого его принимают после стольких лет совместной жизни? Что бы это ни было, Андрей не собирался в этом участвовать ни в какой роли. А какую роль ему отвели без его согласия, он уже понял. Прежде, чем встать, он сказал:
- У каждого своя голова, у каждого свои глаза и каждый видит этими глазами не то, что есть на самом деле, а то, что он хочет видеть. Я понял. Если я подонок и козёл, то найди себе не козла и не подонка, а я такой, какой есть, - встал и вышел из кухни. Чего было объяснять, когда про него уже всё решили? Ему вдруг всё происходящее стало неинтересно и безразлично. Только как дальше жить, если до сих пор семья составляла для тебя главное в жизни. Как жить без этого? Лучше уж никак не жить, чем жить подонком и козлом. Не будешь ведь детям объяснять, что ты не подонок. Смешно. Лучше им вообще без отца в таком случае, чем ему оправдываться. 
Разве мог он представить такое, что жена будет бегать по конторе и грозить всем подряд по кабинетам, от бухгалтерии до начальника конторы прокурорскими карами всякими, если девчонок примут на работу. Она, мать с тремя детьми на руках, жертва мужа – изменника добьётся во всех инстанциях, чтобы этого так не оставили и она никого не оставит в покое. 
Никто ни словом не обмолвился ему об этих грозных визитах, поставивших «на рога» всю контору. Андрей ходил на работу, не заметив никаких перемен в отношении к себе или осуждающих взглядов. По крайней мере, никто не дал ему понять, что он подонок и козёл, не заслуживающий достойного отношения к себе. 
Андрей где-то слышал, что в ядерной войне надо находиться как можно ближе к противнику. В его случае эта тактика была бы самой выгодной для тех, кто увидел угрозу крепкой семье в лице молодых студенток и изгнал их прочь, отсюда подальше. Если бы они только знали, какую ошибку совершили! 
При всей своей покладистости Андрей никогда не отступался от своих планов. Его планы нарушили самым беспардонным образом, словно всемогущая волосатая лапа свернула шею плюгавому цыплёнку, а не его планам и надеждам. Так, мимоходом, двумя пальцами. Эта волосатая лапа забыла оторвать ему голову, которой никто не мог запретить думать. Ему не вырвали сердце, в котором жила она. 
Его тоска подгоняла его мысли. Он не мог не писать ей, и он писал. Она ему отвечала. Он ходил на почту и получал письма «до востребования». Их никто больше не мог читать. Это были уже письма не для рабочего пользования, а для сердечного общения. Сначала были письма, потом телефонные звонки, потом встречи. Она приезжала к нему в его город. Приезжала почти каждый месяц.
 Он уже не мог назвать всё случившееся с ним наказанием. Разве может богиня, сошедшая с небес на заплёванную Землю, быть наказанием? Он не скрывал, что она для него богиня, неземное существо. Он слишком долго её ждал, чтобы при ней сдерживать свои чувства. Доходило до того, что он покупал цветы, приходил на автовокзал в выходной день к рейсовому автобусу в её город и уговаривал какого-нибудь парня из пассажиров принести ей на квартиру цветы. Это было очень легко сделать. Автобус проходил мимо её дома. Он мог уговорить кого угодно. Цветы были часть его самого, и он так, хотя бы цветами мог быть рядом с ней.
Летом он брал палатку, встречал её на вокзале, и они уезжали за город. Старенькая палатка отгораживала их от того мира, в котором не было для них места, где было чужое всесилье, посчитавшее себя способным вершить их судьбы. Они были вместе и центр Вселенной он видел в её небесно-голубых глазах. Ему хотелось раствориться в них, остаться в них навсегда, чтобы больше никогда не расставаться. Раньше Андрей терпеть не мог мысли о какой-то там зависимости от другого человека, от его мнения. Всё изменилось вокруг и он изменился в своём желании быть ковриком возле её ног, возле ног богини, чтобы служить ей и видеть в этом смысл жизни. Душа его благоухала в своих восторгах, и тело откликалось на все её желания. 
Зимой она приезжала на подстанцию за город. Он научил её делать так, чтобы энергодиспетчеру шёл сигнал неисправности. Диспетчер вызывал его на работу для устранения сигнала. Он приезжал на подстанцию. Они были вместе. Чужое всесилье могло помешать ей работать с ним, но оно не могло помешать их встречам. Однажды они обменялись кровью из проколотых пальцев, чтобы хоть так быть всегда рядом. Кровь обновляется в человеке каждые пятнадцать лет. В нём уже нет её крови. Это было и награда, и наказание для него. 
Сначала прекратились встречи. Потом письма. Потом звонки. На его звонок в трубке послышался мужской голос «Кто это?». Дело было зимой. Андрей ответил «Дед Мороз» и повесил трубку. Он не желал ей зла или испортить её жизнь. 
 
Андрей встал и вышел из здания вокзала. Сел в машину и поехал домой. Это был не его дом. Это была не его машина. Это была не его жизнь. Всё было другим с того момента, как он увидел перед собой чёрную стену. Увидел и понял тех мужиков, чья жизнь прервалась в расцвете сил неожиданно для всех. Прервалась по их собственной воле.
 Всё свершилось неожиданно для него. Он не знал как это получилось, но помнил где и когда. Зимним холодным вечером в неуютном, насквозь промёрзшем троллейбусе с корками льда вместо окон. Даже это он помнил. В ушах звучал чужой голос «Кто это?». Ехал домой, к себе домой и вдруг увидел перед глазами чёрную стену вместо своего дома. За этой стеной не было ничего, никакой жизни вообще. Чернота. Словно ему делали предложение, от которого нельзя отказаться – если не знаешь, как жить дальше, то вот она, пожалуйста, чёрная стена, облегчи свои мученья – размышления и успокойся с миром, если не получается жить в ладу с душой и разумом. И тут ему стало страшно. Троллейбус открыл двери на остановке. Он выскочил наружу, сам того не ожидая. 
Когда он очухался, то понял, что ноги несут его к офису, где работала жена его покойного друга детства. Он погиб в автокатастрофе шесть лет назад. С тех пор Лена одна растила сына и дочь. Она как-то заезжала с сынишкой к ним в гости и рассказала, где работает. 
Андрей дождался её у входа и проводил до дому. По дороге болтали обо всём. Он просто не хотел идти домой, где его считали козлом и подонком. Путь домой вёл его прямиком к чёрной стене. Он уже видел её. За ней ничего нет.
 Разве мог он предположить, что Лена примет его? Одно ему было ясно, что случилось это не по его воле и желанию. Здесь не было чёрной стены. Здесь было спасение, которое он не заслужил. Так получилось. Какой распорядитель судеб нажал на кнопки? Не его рука, не его воля. Что-то вмешалось в его жизнь и оттащило от той стены, что его напугала. Он её видел.
Так началась его другая жизнь. Жизнь не по разуму, не по велению души, а как получится. Пусть лучше дети не видят его, чем слышат, что он козёл и подонок. Ему было уже всё равно. Главное, что это было лучше, чем за чёрной стеной. Что бы он ни делал, частенько мелькала мысль «А ведь этого ничего могло уже не быть». Эта мысль породила другую. «Меня неспроста оставили жить. Значит, от меня что-то ждут. Я должен отработать своё пребывание на этом свете. Ведь зачем-то меня оставили, привели к Лене». Не верил он, что по своей воле пришёл к ней. Сам бы он не догадался до этого – он знал точно, потому что ни о какой выгоде не думал. Его привели.
 Душа и разум молчали. Он просто плыл по течению жизни со скоростью этого течения. Не было в душе ни железного холода, ни цветущих роз. Он носил внутри горсть пепла, где всё перемешалось и спеклось в один комок. Вряд ли железу под силу выдержать такое. Оно расплавилось, превратив душу в напалмовую пустыню. Ничего там больше не вырастет вместо остывшей боли.
В другой жизни Андрей нашёл себе другое занятие. Он вспомнил, что в школе любил писать сочинения. Их всегда читали в классе. За суетой дел в своей жизни ему некогда было этим заниматься. Теперь его словно прорвало. Он начал писать рассказы и получать от этого неожиданное удовольствие. Желание писать подогревали те высказывания, которые он слышал о своих рассказах. Андрей радовался за рассказы, как успехам своих детей. Рассказы рождались у него в душе, а голова переводила их на язык, доступный людям. Андрей старался оправдать ожидание тех сил, что оставили его жить. 
В работе над рассказами он добился наконец гармонии между выгоревшей душой и телом и был уверен, что душа больше не побеспокоит его. Там всегда будет тихо и спокойно. Теперь он знал, что на свете есть та, единственная, которая его, которая для него и ему нечего больше искать и ждать. Он не дождался её и некого винить, а себя винить ему не хотелось. Всё равно не смог бы по- другому, чтобы радоваться жизни и быть предателем своих детей. Сам факт существования её, единственной, поражал его в большей степени, чем угнетал факт невозможности жить для неё.
 Андрей открыл для себя главную истину. Ему становилось не по себе, когда он представлял, что мог так и прожить жизнь, не веря ни в какие чувства. Может, это всё же награда ему за его ожидание?  Теперь он верил, что, если есть любовь на Земле, значит, есть и бог. О них одинаково много говорят. В этом он видел главную истину и не хотел больше подвергать её сомнению после того, как его отвели от чёрной стены.
 Если бы он смолоду верил словам про ту одну, единственную, которая только для него, он дождался бы её. Он не верил. Однажды он уже не дождался её. Теперь стал умнее. Он знает, кого ждёт и будет ждать её вечно, потому что она всегда там, внутри, в клетках обновившейся крови. Она всегда с ним и ему ничего с этим не поделать, где бы она ни была. Главное, что она есть на свете и он не испортил ей жизнь.   
                                                                                                             03. 2023