МИЛАН КУНДЕРА (1929-2023)
1
Стрелка указателя топлива вдруг приблизилась к нулю, и молодой водитель двухместной легковушки подосадовал: черт знает сколько жрет эта машина! «Только бы не застрять без бензина», — сказала девушка (лет двадцати двух) и на карте показала водителю несколько мест, где такое с ними уже случалось. Молодой человек ответил, что он не забивает себе голову подобными пустяками, так как любое событие, пережитое вместе с ней, таит в себе прелесть приключения. Девушка не согласилась; поскольку бензин кончался у них посреди пути, это всегда становилось приключением только для нее; молодой человек оставался в тени, а она вынуждена была пускать в ход свое обаяние: голосовать, просить подвезти ее к ближайшей заправке, потом снова ловить машину и возвращаться с канистрой обратно. Молодой человек спросил, были ли подвозившие ее водители настолько неприятны, что у нее есть повод говорить о своей задаче как о каком-то унижении? Девушка ответила (с неловким кокетством), что иногда они бывали даже очень приятными, но что из этого могло выйти, если она, обремененная канистрой, должна была расставаться с ними раньше, чем успевала что-то начать. «Дрянь», — сказал молодой человек. Девушка заявила, что дрянь не она, а он; ведь не счесть тех девушек, что останавливают его на шоссе, когда он ездит один! Молодой человек, не сбавляя скорости, привлек ее за плечи к себе и поцеловал в лоб. Он знал, что она любит его и ревнует. Ревность, конечно, свойство не из приятных, но если не злоупотреблять ею (да еще сочетать со скромностью), она содержит в себе не только неудобство, но и нечто трогательное. По крайней мере молодой человек думал именно так. А поскольку ему было всего двадцать восемь от роду, он полагал, что уже стар и познал все, что только может познать мужчина с женщинами. В девушке, сидевшей рядом, он ценил как раз то, что до сих пор встречал в женщинах реже всего: чистоту.Стрелка была уже на нуле, когда молодой человек заметил справа указатель (черный знак бензоколонки), что автозаправка всего лишь в пятистах метрах. Девушка едва успела выговорить, что у нее с души упал камень, как молодой человек, включив левый поворот, уже въезжал на площадку перед колонками. Но остановился он с краю, так как там стоял огромный грузовик с большой жестяной цистерной, поивший бензином через толстую кишку красную башенку колонки. «Подождем, — сказал молодой человек девушке и вышел из машины. — Это надолго?» — спросил он паренька в рабочей спецовке. «Одну минуту», — ответил паренек, а молодой человек сказал: «Знаю я эту минуту». Он хотел было сесть в машину, но девушка уже успела выйти из нее с другой стороны. «Я пока отлучусь», — сказала она. «Куда?» — нарочно спросил молодой человек, желая увидеть смущение девушки. Он знаком был с ней уже целый год, но она все еще продолжала стесняться его, и мгновения ее стыда он очень любил; с одной стороны, потому, что это отличало ее от женщин, с которыми он встречался до нее, с другой потому, что ему известен был закон всеобщей быстротечности, делающий драгоценными даже мгновения стыда его девушки.
2
В самом деле, девушка не любила, когда ей приходилось во время пути (молодой человек, случалось, ездил без перерыва часами) просить его ненадолго притормозить где-нибудь у перелеска. Она всегда сердилась на него, когда он с наигранным удивлением спрашивал, почему ему надо притормаживать. Она понимала, что ее стыд смешон и старомоден. Она и на работе не раз убеждалась, что люди, зная ее щепетильность, смеются над ней и нарочно провоцируют. Она уже заранее стыдилась того, что ей придется стыдиться. Как часто хотелось ей уметь чувствовать себя раскованной, беспечной и бесстрашной, как это умеет большинство окружавших ее женщин. Она занялась даже особым воспитательным самовнушением, без конца повторяя себе, что каждый человек при рождении получает одно из миллионов уже заранее заготовленных тел, как если бы получал закрепленное за ним одно из миллионов помещений в необъятной гостинице; что тем самым тело случайно и безлично; что это лишь взятая напрокат конфекционная вещь. Она и так и сяк убеждала себя в этом, но чувствовать так не умела. Раздвоенность тела и души была ей чужда. Она слишком ощущала себя телом и потому всегда воспринимала его с опаской.С такой же опаской она относилась и к молодому человеку, с которым познакомилась год назад и была счастлива именно потому, что он никогда не отделял ее тела от души и она могла жить с ним целиком… В этой нераздвоенности было счастье, однако счастье тут же омрачалось переполнявшими ее подозрениями. Часто, например, к ней приходила мысль, что другие женщины (те, бесстрашные) более притягательны и обольстительны и что молодой человек, не скрывавший, что ему хорошо знаком этот тип, однажды покинет ее ради такой женщины. (Пусть даже молодой человек и убеждал ее, что такими женщинами он пресытился до конца жизни, она-то знала, что по сути он гораздо моложе, чем считает себя.) Ей хотелось, чтобы он целиком принадлежал ей, а она — целиком ему, но ей часто казалось, что, чем больше она старается дать ему, тем больше что-то у него отнимает: именно то, что дает человеку любовь неглубокая и поверхностная, что дает ему флирт. Будучи существом серьезным, она страдала оттого, что не умеет быть порой и несерьезной.
Но на этот раз она не страдала и вообще ни о чем таком не задумывалась. Ей было хорошо. Шел первый день их совместного отпуска (двухнедельного отпуска, о котором она сосредоточенно думала целый год), было голубое небо (целый год она ужасалась при мысли, что голубого неба может не быть), и с нею был он. Его вопрос «куда?» вогнал ее в краску, и она, ничего не ответив, отбежала от машины. Обошла автозаправочную станцию, уединенно стоявшую на обочине шоссе среди полей; в сотне метров оттуда (в направлении их дальнейшего пути) простирался лес. Подойдя к нему, она скрылась в кустарнике, все это время не переставая лелеять в себе чувство умиротворенности. (Ведь и радость присутствия любимого мужчины лучше всего ощущаешь в уединении. Будь это присутствие непрерывным, оно но существу присутствовало бы лишь своей неустанной быстротечностью. Удержать его возможно только в минуты одиночества.)
Она вышла из леса на шоссе; оттуда была видна станция; грузовик с цистерной уже отъезжал, легковушка продвинулась к красной башенке бензоколонки. Девушка двинулась по шоссе вперед, временами оглядываясь, не едет ли за ней следом машина. Наконец увидев ее, стала махать ей так, как машут проезжающей машине автостопщики. Легковушка стала притормаживать и остановилась возле девушки. Молодой человек, наклонившись к окошку, опустил стекло и с улыбкой спросил: «Вам куда, барышня?» — «Вы случайно не в Бистрицу?» — спросила девушка, кокетливо улыбаясь ему. — «Прошу садиться». Молодой человек открыл дверцу. Девушка села, и машина тронулась.
3
Молодой человек всегда радовался, когда его девушка бывала в хорошем настроении; случалось это не часто: трудная работа, нервозная обстановка, много сверхурочных часов без надлежащего отдыха, дома больная мать — все это утомляло ее; не отличаясь ни крепкими нервами, ни уверенностью в себе, она нередко подпадала под власть тревог и страхов. Поэтому любое проявление ее веселости он умел приветствовать с нежной заботливостью воспитателя. Улыбнувшись ей, он сказал: — Мне сегодня везет. Вожу машину уже пять лет, но такую красивую попутчицу подсаживаю впервые.Девушка была благодарна молодому человеку за каждый комплимент; хотелось немножко понежиться в его тепле, и потому она сказала: — Вы отлично умеете лгать!
— Я что, похож на лгуна?
— Вы похожи на человека, который любит лгать женщинам, — сказала девушка, и в ее словах невольно прозвучала прежняя тревога, поскольку она и вправду верила, что ее молодой человек не прочь солгать женщине.
Ревность девушки порой начинала раздражать молодого человека, но на этот раз он мог легко не заметить ее, ибо фраза относилась все-таки не к нему, а к незнакомому водителю. И потому он задал вполне банальный вопрос: — Вам это неприятно?
— Будь я с вами в близких отношениях, мне было бы неприятно, — сказала девушка, и это был деликатный урок, преподанный молодому человеку. — Но вы чужой человек, и это меня не волнует.
— В близком человеке женщине мешает гораздо больше вещей, чем в постороннем (это опять-таки был деликатный урок, преподанный девушке молодым человеком), но мы с вами, как люди чужие, могли бы отлично понять друг друга.
Девушка, преднамеренно не желая понимать этот педагогический намек, тотчас обратилась исключительно к незнакомому водителю: — Какой в этом смысл, если через минуту мы разойдемся?
— Почему? — спросил молодой человек.
— Да потому что в Бистрице я выйду.
— А если я выйду вместе с вами?
После этих слов девушка посмотрела на молодого человека и обнаружила, что сейчас он выглядит именно таким, каким она представляет его в самые томительные минуты ревности; она ужаснулась тому, как он премило кокетничает с ней (с незнакомой попутчицей) и как это к лицу ему. Она спросила его со строптивым вызовом: — Интересно, что бы вы со мной делали?
— Над тем, что делать с такой красоткой, я особенно бы не задумывался, галантно сказал молодой человек, обращаясь сейчас скорее к своей девушке, чем к незнакомой попутчице.
Но у девушки вдруг возникло ощущение, будто на этой лести она поймала его с поличным, будто с помощью какого-то хитрого трюка выудила из него признание; внезапно проникшись острой ненавистью к нему, она сказала: — Не слишком ли много вы на себя берете?
Молодой человек посмотрел на девушку; ее строптивое лицо, казалось, было искажено судорогой; он почувствовал к ней жалость и затосковал по ее знакомому, привычному взгляду (он казался ему детским и простодушным); склонившись к ней, он обнял ее за плечи и тихо произнес имя, которым обычно называл ее и которым хотел оборвать игру.
Но девушка увернулась и сказала: — Умерьте свой пыл!
Отвергнутый молодой человек сказал: — Простите, барышня, — и молча уставился на дорогу.
4
Впрочем, горестная ревность покинула девушку так же быстро, как и пронизала ее. Она была все-таки благоразумной и понимала, что это просто игра; теперь ей стало даже немного смешно, что она оттолкнула любимого, поддавшись своей ревнивой злобе; не хотелось, чтобы он почувствовал это. По счастью, она обладала удивительной способностью задним числом переосмысливать свои поступки; эта способность помогла ей заключить, что оттолкнула она его не по злобе, а лишь для того, чтобы продолжать игру, которая своей причудливостью так под стать первому дню отпуска.Она вновь стала попутчицей, только что оттолкнувшей назойливого водителя лишь для того, чтобы оттянуть результат обольщения и придать ему большую остроту. Повернувшись к молодому человеку, она ласково сказала:
— Я не хотела обидеть вас, пан!
— Простите меня, больше я не дотронусь до вас, — сказал молодой человек.
Он рассердился на девушку, не пожелавшую принять его предложение прекратить игру и снова стать самой собой; а когда она продолжала настаивать на своем маскараде, молодой человек перенес злость уже на незнакомую играемую ею автостопщицу и тут вдруг открыл характер своей роли: он прекратил говорить комплименты, которыми косвенно пытался польстить своей девушке, а стал изображать крутого парня, обращенного к женщинам грубыми сторонами своей мужественности: волей, сарказмом, самонадеянностью.
Эта роль была начисто противоположна той заботливости, с какой молодой человек относился к девушке. До его знакомства с нею он и вправду вел себя с женщинами скорее дерзко, чем мягко, но на демонически крутого парня не походил вовсе, не отличаясь ни силой воли, ни развязностью. Однако, не походя на него, он тем не менее с давних пор мечтал на него походить. Конечно, мечта эта довольно наивная, но ничего не попишешь: ребяческие мечты пересиливают все приманки зрелого духа и часто сопровождают человека до самой старости. И эта ребяческая мечта не замедлила воплотиться в предложенную роль.
Саркастическая сдержанность молодого человека пришлась девушке весьма впору: это освобождало ее от самой себя. А она сама — это прежде всего ревность. В ту минуту, когда рядом с собой она перестала видеть в молодом человеке галантного соблазнителя, а узрела его неприступное лицо, ревность ее успокоилась. Девушка смогла забыть о себе и отдаться своей роли.
Своей роли? Какой же? Это была роль и, дешевого романа. Автостопщица остановила машину не для того, чтобы ехать, а чтобы соблазнить мужчину, который ехал в машине; это была ловкая обольстительница, умело играющая своими прелестями. Девушка перевоплотилась в этот дурацкий романный персонаж с легкостью, которая ее самое сразу же удивила и очаровала.
Так они и ехали; чужой водитель и чужая автостопщица.
5
Более всего в жизни молодому человеку недоставало беззаботности. Его жизненный путь был начертан с жесткой точностью: служба не ограничивалась лишь восемью часами в день, она просачивалась и в остальное время непреложной скукой собраний и работой дома; просачивалась она и вторжением бесчисленных сотрудников и сотрудниц в его небогатую досугом личную жизнь, которая отнюдь не оставалась тайной и не раз делалась предметом пересудов и публичного разбирательства. Даже две недели отпуска не вызвали в нем чувства освобождения и приключенчества; и на них легла серая тень точного планирования; нехватка летнего жилья вынудила его еще за полгода заказать номер в Татрах, обзаведясь для этого необходимым ходатайством заводского комитета своего предприятия, ни на минуту не спускавшего с него своего недреманного ока.Он со всем этим смирился, но иногда перед ним представал ужасный образ дороги, по которой гонят его, где все его видят, с которой он не может свернуть. Этот образ возник перед ним и сейчас; странным коротким совмещением дорога воображаемая отождествилась с реальной дорогой, по которой он ехал, — и это толкнуло его на неожиданный безрассудный шаг.
— Куда, вы сказали, вам надо? — спросил он девушку.
— В Банскую Бистрицу, — ответила она.
— А что вы там собираетесь делать?
— У меня там встреча.
— С кем же, скажите?
— С одним человеком.
Машина как раз подъезжала к большому перекрестку; водитель сбавил скорость, чтобы успеть прочесть дорожные указатели; затем свернул направо.
— А что случится, если вы не придете на эту встречу?
— Это будет на вашей совести, вам придется позаботиться обо мне.
— Вы, пожалуй, не заметили, что я свернул на Новые Замки.
— Правда? Вы сошли с ума!
— Не волнуйтесь, я позабочусь о вас, — сказал молодой человек.
Игра тотчас достигла высочайшего напряжения. Машина удалялась не только от воображаемой цели — Банской Бистрицы, но и от реальной цели, к которой направилась утром: от Татр и заказанного там номера. Игровая жизнь внезапно атаковала жизнь настоящую. Молодой человек удалялся от самого себя и от своей точной дороги, с которой до сих пор никогда никуда не сворачивал.
— Но ведь вы сказали, что едете в Низкие Татры! — удивилась девушка.
— Я еду, барышня, куда мне вздумается. Я свободный человек и делаю то, что хочу и что мне нравится.
6
Когда они доехали до Новых Замков, уже стало смеркаться.Молодой человек здесь никогда не был и не сразу сориентировался. Пришлось останавливать машину и расспрашивать прохожих, как проехать к гостинице. Хотя гостиница и была совсем близко (по утверждению всех опрошенных), путь к ней лежал через множество раскопанных улиц и осложнялся столькими поворотами и объездами, что прошло не менее четверти часа, пока они добрались до цели. Гостиница имела неприглядный вид, но была единственной в городе, а ехать дальше молодому человеку не хотелось. Бросив девушке: «Подождите», он вышел из машины.
А выйдя, он, естественно, снова стал самим собой. И почувствовал ужасную досаду, что под вечер очутился совсем не там, где рассчитывал; и досада была тем сильнее, что его никто не принуждал к этому, да он и сам, собственно, об этом не помышлял. Он стал упрекать себя в безрассудстве, но потом махнул рукой: номер в Татрах до завтра подождет, и ничего страшного не случится, если он отметит первый день отпуска каким-то непредвиденным приключением.
Он прошел через ресторан — задымленный, битком набитый, шумный — и спросил, где бюро обслуживания. Его направили к черной лестнице, где за стеклянной дверью, под увешанной ключами доской, сидела увядшая блондинка; не без сложностей он получил ключ от единственного свободного номера.
И девушка, оставшись одна в машине, вышла из своей роли. Но очутившись в неожиданном месте, она не испытывала досады. Была настолько предана молодому человеку, что никогда не сомневалась в его поступках и с полным доверием отдавала ему часы своей жизни. И тут вдруг снова вспыхнула мысль, что, возможно, именно так, как она сейчас, ждут его в этой машине другие женщины, с которыми он встречается в своих служебных поездках. Но, как ни странно, на сей раз этот образ совсем не причинил ей боли; напротив, эта мысль тотчас вызвала у нее улыбку: как прекрасно, что сейчас этой чужой женщиной является именно она; этой чужой, беспечной и непристойной женщиной, одной из тех, к кому она так ревновала; ей казалось, что тем самым она их всех оставляет с носом; что она додумалась до того, как овладеть их оружием, как дать молодому человеку то, что до сих пор дать ему не умела: легкость, бесстыдство и раскованность; ее переполнило острое чувство удовлетворения, что она единственная способна быть всеми женщинами сразу и своего любимого вот так целиком (она единственная) может увлечь и поглотить.
Молодой человек открыл дверцу машины и повел девушку в ресторан. Посреди шума, грязи и дыма он нашел единственный свободный столик в углу.
7
— Каким же образом вы теперь обо мне позаботитесь? — спросила девушка вызывающе.— Что вы предпочитаете в качестве аперитива?
Девушка не была приучена к крепким напиткам; разве что пила вино, и еще ей нравился вермут. Но на этот раз она намеренно сказала:
— Водку.
— Отлично, — сказал молодой человек. — Надеюсь, вы не слишком опьянеете.
— А если бы и так? — спросила девушка.
Не ответив, молодой человек, подозвав официанта, заказал две водки и бифштексы на ужин. Официант тут же принес на подносе две рюмки водки и поставил их на стол.
Молодой человек поднял рюмку и сказал: — За вас!
— Более оригинальный тост не приходит вам в голову?
В игре девушки было что-то начинавшее раздражать молодого человека; сейчас, когда он сидел с ней лицом к лицу, он понял, что это не только слова, превращавшие ее в кого-то постороннего, но она вся изменилась, изменилась в жестах, мимике и стала неприятно походить на тот тип женщин, к которым он испытывал легкое отвращение.
И он (держа рюмку в поднятой руке) откорректировал свой тост: — Хорошо, стало быть, пью не за вас, а за вашу породу, в которой так удачно сочетается лучшее от животного и худшее от человека.
— Под этой породой вы подразумеваете всех женщин? — спросила девушка.
— Нет, я подразумеваю лишь тех, что похожи на вас.
— И все-таки мне кажется не очень остроумным сравнивать женщину с животным.
— Хорошо, — согласился молодой человек, все еще держа рюмку поднятой, тогда пью не за вашу породу, а за вашу душу, согласны? За вашу душу, которая излучает свет, спускаясь из головы в живот, и гаснет, снова поднимаясь в голову.
Подняв рюмку, девушка сказала: — Итак, за мою душу, которая спускается в живот.
— Еще раз оговорюсь, — заметил молодой человек, — лучше просто за ваш живот, в который спускается ваша душа.
— За мой живот, — сказала девушка, и ее живот (коль уж был сейчас так определенно назван) будто отвечал на призыв: она ощущала каждый миллиметр его кожи.
Официант принес бифштексы, молодой человек заказал еще водки с содовой (на сей раз выпили за грудь девушки), и разговор продолжался в удивительно фривольном тоне. Молодого человека все больше раздражало умение девушки выглядеть дешевкой; если это ей так хорошо удается, подумал он, значит, она такая и есть; не вошла же в нее какая-то чужая душа откуда-то извне; то, что она здесь изображает, и есть она сама; возможно, это та часть ее существа, что в иное время заперта на замок, а сейчас условиями игры выпущена из клетки; девушка, возможно, думает, что игрой она отрицает самое себя; но не наоборот ли это? Не стала ли она именно в игре самой собой? Не раскрепостилась ли она в игре? Нет, напротив него сидит не чужая женщина в обличье его девушки; это именно его девушка, она сама, и никто другой. Он смотрел на нее и чувствовал растущее к ней отвращение.
Но это было не просто отвращение. Чем больше девушка отдалялась от него духовно, тем сильнее он вожделел ее телесно; чуждость души заострила особенность девичьего тела; она, по сути, только сейчас и сделала это тело телом; до сих пор оно существовало для молодого человека в заоблачных сферах сострадания, нежности, заботливости, любви и умиления; оно словно было затеряно в этих сферах (да, тело было словно затеряно!). Молодому человеку казалось, что сегодня он впервые видит ее тело.
После третьей рюмки водки девушка поднялась и кокетливо сказала: — Пардон.
— Позвольте спросить вас, барышня, куда вы идете?
— Пописать, если вам угодно, — ответила девушка и стала меж столов пробираться в конец зала к плюшевой занавеске.
8
Она была довольна, что так огорошила молодого человека словом, какого несмотря на его невинность — никогда не произносила вслух; ничто не представлялось ей лучшим, более выразительным воплощением женщины, которую она играла, чем кокетливое ударение, сделанное на упомянутом слове; да, она была довольна, была в превосходном настроении; игра увлекала ее; давала ей возможность ощутить то, чего она до сих пор не ощущала: хотя бы чувство беспечной безответственности.Она, всегда опасавшаяся каждого своего последующего шага, вдруг ощутила себя абсолютно раскованной. Чужая жизнь, посреди которой она оказалась, была жизнью без стыда, без биографических примет, без прошлого и будущего, без обязательств; это была жизнь несказанно свободная. Девушка на правах автостопщицы могла все, ей было дозволено все: что угодно говорить, что угодно делать, что угодно чувствовать.
Она шла по залу и ощущала на себе взгляды всех сидяших за столиками; это было новое, неведомое до сих пор чувство: неприличная радость, даруемая телом. Она все еще не могла до конца изжить в себе ту четырнадцатилетнюю девочку, что стыдится своих грудей и испытывает чувство мучительной неловкости, что они так заметно выдаются на теле. Хотя она и гордилась тем, что красива и хорошего роста, эту гордость сразу же осаживал стыд: она отлично осознавала, что в женской красоте прежде всего заложен сексуальный призыв, и это тяготило ее; хотелось, чтобы ее тело было обращено только к тому человеку, которого она любит; когда мужчины на улице глазели на ее грудь, ей казалось, что тем самым они опустошают и уголок сокровеннейшей жизни, принадлежащей только ей и ее любимому. Но сейчас она была автостопщицей, женщиной без судьбы; освободившись от нежных пут своей любви, она стала остро осознавать свое тело; и оно тем сильнее возбуждало ее, чем чужероднее были глаза, его пожиравшие.
Она почти миновала последний столик, когда подвыпивший мужичок, желая щегольнуть своей галантностью, обратился к ней по-французски:
— Combien, mademoiselle?
Девушка поняла. Она выпрямилась и, взволнованно ощущая каждое движение своих бедер, скрылась за плюшевой занавеской.
9
Это была странная игра. Ее странность заключалась, например, в том, что молодой человек, хотя и сам перевоплотился в неизвестного водителя, не переставал видеть в автостопщице свою девушку. Именно это и было мучительным; он видел свою девушку, соблазняющую постороннего мужчину, и обладал горьким преимуществом своего присутствия при этом; видеть вблизи, как она выглядит и что говорит, когда обманывает его (когда обманывала, когда будет обманывать); он имел редкостную честь быть тем, с кем она ему изменяет.И это было тем тяжелее, что он больше боготворил ее, чем любил; ему всегда казалось, что ее существо реально лишь в границах верности и чистоты и что за этими границами ее просто не существует; что за этими границами она перестает быть самой собой, как вода перестает быть водой за точкой кипения. И сейчас, видя, как она с естественной элегантностью переступает эту чудовищную черту, он переполнялся гневом.
Вернувшись из туалета, девушка пожаловалась: — Какой-то парень крикнул мне там: «Combien, mademoiselle?»
— Чему удивляться, — сказал молодой человек, — вы ведь похожи на шлюху.
— Представьте себе, меня это совершенно не трогает.
— Зря вы не пошли с этим типом!
— Но я все-таки с вами.
— Вы можете пойти с ним после меня. Договоритесь.
— Он не в моем вкусе.
— Но в принципе вы, как вижу, не против того, чтобы за ночь быть с несколькими мужчинами.
— А почему бы и нет, если они недурны собой.
— Вы предпочитаете быть с ними поочередно или одновременно?
— По-разному, — ответила девушка.
Разговор увязал во все больших нелепостях; это слегка коробило девушку, но она не могла протестовать. И в игре для нас таится несвобода; и игра — ловушка для игрока; не будь это игрой и сиди здесь действительно двое чужих людей, автостопщица могла бы давно оскорбиться и уйти; но из игры не уйдешь; команда до конца игры не может покинуть поле, шахматные фигуры не могут сбежать с шахматной доски, границы игровой площадки непреодолимы. Девушка знала, что должна принять любую игру только потому, что это игра. Она знала: чем острее будет игра, тем больше станет игрой и тем покорнее придется в нее играть. И незачем было призывать разум и убеждать сумасбродную душу держаться в стороне от игры и не принимать ее всерьез. Именно потому, что это была всего лишь игра, душа не тревожилась, не противилась и опьяненно отдавалась ей.
Молодой человек подозвал официанта и расплатился. Затем встал и сказал девушке: — Можем идти.
— Куда? — наигранно удивляясь, спросила девушка.
— Не спрашивай и топай, — сказал молодой человек.
— Как вы со мной разговариваете?
— Как со шлюхой, — сказал он…
10
Они шли по едва освещенной лестнице, на площадке перед вторым этажом у туалета стояла группка подвыпивших мужчин. Молодой человек, обхватив девушку сзади, стиснул ладонями ее грудь. Мужчины у туалета, увидев это, стали одобрительно покрикивать. Девушка попыталась освободиться, но молодой человек рявкнул: «Не дергайся ты!». Мужчины, выразив ему свою хамскую солидарность, отпустили в адрес девушки несколько непристойностей. Молодой человек, поднявшись с девушкой на второй этаж, открыл дверь в номер. Включил свет.Это был узкий номер с двумя кроватями, столиком, двумя стульями и умывальником. Заперев дверь, молодой человек повернулся к девушке. Она стояла против него в вызывающей позе, во взоре — дерзкая чувственность. Он смотрел на нее и пытался за этим непристойным выражением обнаружить знакомые, нежно любимые девичьи черты. Было так, как будто он смотрел в бинокль, — на два образа, совмещенных и просвечивающих один сквозь другой. Эти два просвечивающих образа подсказывали ему, что в девушке есть все, что душа ее ужасно аморфна, что в ней уживаются верность и измена, предательство и невинность, кокетство и целомудрие; это диковинное месиво представлялось ему отвратительным, как пестрота свалки. Образы просвечивали один сквозь другой, и молодому человеку стало понятно, что девушка лишь с виду отличается от других, но в глубинных просторах души она такая же, как и прочие женщины: полна всеми возможными мыслями, чувствами, пороками, оправдывающими его тайные сомнения и ревности; что трогательный очерк, оттеняющий ее своеобразие, всего лишь обман, в который вовлечен другой — тот, кто смотрит, он. Ему казалось, что девушка, которую он так любил, была лишь созданием его мечты, его абстрактной идеи, его доверия, а настоящая девушка стоит сейчас перед ним, и она безнадежно чужая, безнадежно другая, безнадежно многоликая. Он ненавидел ее.
— Чего ты ждешь? Раздевайся, — сказал он.
Девушка, кокетливо склонив голову, спросила: — А это обязательно?
Тон, каким она произнесла это, показался ему очень знакомым, похоже было, будто когда-то давно он слышал это от другой женщины, однако от какой не помнил. Он жаждал унизить ее. Не автостопщицу, нет, — собственную девушку. Игра слилась с жизнью воедино. Игра в унижение автостопщицы стала лишь предлогом для унижения его девушки. Молодой человек забыл об игре. Он просто ненавидел женщину, стоявшую перед ним. Не сводя с нее глаз, он вытащил из бумажника пятьдесят крон и протянул их девушке: — Достаточно?
Взяв купюру, девушка сказала: — Не очень-то высоко вы меня ставите.
— Большего ты не стоишь.
Девушка приникла к молодому человеку: — Так нельзя со мной! Надо как-то по-другому, хоть чуточку постарайся!
Она обнимала его, пытаясь прильнуть губами к его губам. Но он положил ей на губы пальцы и, мягко оттолкнув, сказал: — Я целуюсь только с женщинами, которых люблю.
— А меня ты не любишь?
— Нет.
— А кого ты любишь?
— Это тебя не касается. Раздевайся.
11
Она никогда так не раздевалась. Робость, ощущение внутренней тревоги, безрассудство — все то, что она всегда чувствовала, раздеваясь перед молодым человеком (и не будучи защищенной темнотой), все это исчезло. Она стояла перед ним на свету, самоуверенная, дерзкая, и удивлялась, откуда вдруг взялись неведомые ей дотоле жесты медленного, дразнящего раздевания. Ощущая на себе его взгляды, она нежно откладывала в сторону каждый предмет туалета и смаковала все этапы своего обнажения.Но в ту минуту, когда она предстала перед ним совершенно нагой, в голове мелькнула мысль, что теперь-то уж точно всякая игра кончается; вместе с платьем она сняла и притворство, и теперь она совсем голая, а значит, стала наконец самой собой, и молодой человек должен подойти к ней и сделать жест, которым сотрет все и за которым последует лишь их сокровеннейшая любовь. Да, она стояла перед молодым человеком нагая, перестав в эту минуту играть; стояла растерянная, и на лице ее появилась улыбка, которая и вправду принадлежала только ей: робкая и смущенная.
Однако молодой человек не подошел к ней и не стер игры. Не заметил он и этой доверительно знакомой улыбки; он видел перед собой лишь чужое красивое тело своей девушки, которую сейчас ненавидел. Ненависть смыла с его похотливости всякий налет чувства. Она попыталась было подойти к нему, но он сказал: «Стой там, где стоишь, я хочу тебя хорошо видеть». Молодой человек желал сейчас лишь одного: обращаться с ней как с продажной девкой. Но он никогда не имел ничего общего ни с одной продажной девкой, и представление о них составилось у него лишь по литературе и чьим-то рассказам. Воскресив в памяти эти образы, он первым делом увидел там женщину в черном белье (и черных чулках), танцующую на блестящей крышке рояля. В гостиничном номере рояля не было, был только небольшой столик, приставленный к стене и покрытый полотняной скатертью. Он приказал девушке влезть на него. Девушка сделала просительный жест, но молодой человек сказал: — Тебе заплачено.
Увидев в глазах молодого человека неуемное бешенство, она попыталась продолжить игру, хотя силы были на исходе. Со слезами на глазах она забралась на стол. Квадратная доска была не больше метра, и одна ножка — чуть короче других; стоя на столе, девушка с трудом сохраняла равновесие.
Но молодой человек получал удовольствие от вида возвышавшейся над ним голой фигуры, а стыдливая неуверенность девушки лишь разжигала его властолюбие. Это тело ему хотелось видеть во всех положениях, со всех сторон, таким, каким его видели, в его воображении, и будут видеть другие мужчины. Он был груб и циничен. Он говорил ей слова, которых она от него ни разу не слышала. Она хотела воспротивиться, хотела выйти из игры, обратилась к нему по имени, но он тут же крикнул ей, что у нее нет права называть его так доверительно. И наконец она, в растерянности и обливаясь невидимыми слезами, подчинилась желаниям молодого человека: стала нагибаться, приседать на корточки, отдавать честь и крутить бедрами, изображая твист; при каком-то более резком движении скатерть соскользнула из-под ее ног, и она чуть было не упала на пол. Молодой человек подхватил ее и бросил на кровать.
Он слился с ней. Она обрадовалась в надежде, что хотя бы сейчас кончится эта злополучная игра. И они снова станут теми двумя, какими были прежде и любили друг друга. Она хотела прильнуть к нему губами, но молодой человек отстранился и повторил, что целуется лишь с теми женщинами, которых любит. Она громко расплакалась. Но даже плакать ей было не дозволено: неистовая страсть молодого человека постепенно завладевала ее телом, и оно в конце концов заглушило вопль ее души. Вскоре на ложе были два слившихся воедино тела, сладострастных и чужих друг другу. Сейчас совершалось как раз то, чего девушка боялась больше всего на свете и старательно избегала: телесной близости без чувства и без любви. Она знала, что переступила запретную черту, но продолжала двигаться без всяких оговорок и с полной отдачей; лишь где-то далеко в уголке сознания она ужасалась тому, что никогда еще не испытывала такого наслаждения и стольких оргазмов, как именно сейчас — за этой чертой.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.