Елизавета ОСЕНЬ

Лакеты полетели!
 
«Особенно больно, когда от украинских обстрелов гибнут дети. Донбасс регулярно хоронит их вот уже восемь лет с момента начала украинской военной карательной операции в регионе» — слова Дмитрия Полянского(российский дипломат, первый заместитель постоянного представителя России при ООН в Нью-Йорке)
  
Только в этом году маленькая Варя научилась разговаривать фразами. Однако, ещё не все слова поддаются этой бойкой, подвижной девчушке. 
Несмотря на свой чрезвычайно юный возраст, Варя является центром и заводилой компании детишек дошкольного возраста. Одна девочка среди ватаги мальчишек, она всегда верховодит над ними.
 
Вот и сейчас, детишки несутся по улице, крича и радуясь чему-то своему, понятному только им, детскому. А впереди, на самокате, с развивающимися на ветру белокурыми волосиками, как обычно, маленькая Варя.
 
Вдруг, грохнуло! И ещё! И снова!
 
Весёлая, летящая на всех парусах команда стремительно затормозила.
 
-Лакеты полетели! Лакеты полетели! – подняв головку и тыча в небо пальчиком, закричала Варя.
 
В высоком летнем небе беззаботно парили небольшие легкие облачка, следы работы ПВО.
 
-Ракеты полетели! - подхватили детишки тоном, каким обычно дети кричат: «Мама идёт! Мама с работы идёт!» 
 
На миг остановившиеся ребята, снова помчались по залитой солнцем улице.
 
Эти детишки, ровесники жизнерадостной Вари, рождены в военные годы. 
В своей незатейливой, маленькой жизни, они ещё никогда не видели летящего в небе мирного, пассажирского самолёта.
 
Практически никто из них не ездил в поезде, не забирался на верхнюю полку, поглядывая сверху, как проводник разносит душистый чай в стаканах с подстаканниками.
 
Но они уже имеют опыт, горький военный опыт, они безошибочно знают по звуку, когда в небе «лакеты полетели»!
 
Милая, Варечка! Жизнь – бумеранг. Кто что отправил в мир, то к нему и вернется. 
 
А ты, малышка, и преданная тебе компания, ещё будете счастливы под мирным небом, в котором не летают «лакеты». 
 
Этот момент, изо всех сил, не жалея жизни приближают ваши отцы.
  
Не дрейфь, Петька!
 
Дружба- личные устойчивые отношения между людьми на основе симпатии, уважения, общих интересов, духовной близости, взаимной привязанности и понимания.
 
-Да животик болит у моей до́чушки… Да животик болит у моей ча́юшки... Вот мама сейчас мя́тки заварит...
-А моя, а моя Лидка, так прямо горит вся! Видно зубки режутся!
-А моя…
Три девчушки постарше, а одна совсем манёхонька, сидя на трухлявом бревне возле ты́на, нянчили своих кукол.
Хло́потный летний день подходил к концу. Прополоты грядки на огороде, полита капуста, приведена коза Белка, весь день пасшаяся на привязи, сразу за селом.
Отпустили мамки своих помощниц поиграть, заняться детскими делами.
 Три куколки, сделанные из старых рого́жек, с набитой внутри соломой (мечта самой младшей, Люськи), три куколки, завернутые в листья лопуха, покоились на руках своих нянек.
Красоты́ были куколки необыкновенной. Мало того, что удалось большими стежками приметать к ним руки, так ещё были на кукольных лицах, нарисованы и глаза, и рот, и нос! Валькина с Люськой старшая сестра, ходившая зимой в школу, настоящим, химическим карандашом, разрисовала им лица. Да есть ли ещё краси́вше куклы на всей Васильевке? Вот и нянчились, вот и любовались девчата на свои игрушки, не подозревая, что за тыном притаились их вечные враги – хлопцы! Озорные глаза хлопцев сторожили каждое девчачье движение, а в головах зарождались каверзные мысли.
 
Прошло немного времени, и мальчики степенным шагом появились в другой стороны улицы.
-Девчата, а девчата! А абрикосы будете?
-Да они ж зеленю́чие ещё!
-Ну что ж, наше дело предложить!
Достав из оттопыривавшихся карманов по твёрдой, зелёной абрикосе, хлопцы принялись их грызть.
Первая не выдержала Люська.
-И я хо́чу!
- Не трожь, Люська! – пригрозила Валька, - У кого потом пузо будет болеть, а мамка меня заругает?
Но девчачьи руки уже тянулись к абрикосам.
Хлопцы не жадничали. Раздав абрикосы, они так же степенно удалились.
-Что это хлопцы такие смирные? – заудивлялись девчата.
-Да ладно, давайте играть дальше!
Повернувшись к своим куклам, девочки ахнули: все три куколки, все три красавицы, головами вниз торчали в коровьих лепёшках! Лопушиные листья сиротливо валялись на дороге…
-Ах, эти вредные хлопцы! 
-Ну, попадётесь вы нам!
Крики девчачьего возмущения отозвались ликующими пацанячьими воплями на противоположном конце улицы.
Погоревав и повозмущавшись, девочки принялись за дело. Выбросив солому, они начали застирывать рогожки возле колодца.
-И скажи ты какие вредные эти хлопцы! И когда только успели!
-Больше мы с ними разговаривать не будем! Бойкот им объявим, будут знать!
 
Разложив на бревне высыхать выстиранные тряпочки, девочки стали заплетать распустившуюся Люськинуко́ску.
Вдруг снова, как из-под земли, появились хлопцы!
-Ладно, девчата, давайте мириться!
Три девичьи головки, как по команде отвернулись в другую сторону. Только Люська во все глаза смотрела на мальчиков.
-Ну не сердитесь, девчата! Гляньте, мы вам со́яшника принесли! – уговаривал самый бойкий, Клим.
-Да он же пустой ещё, ваш сояшник! – скосили глаза девочки.
-И не пустой вовсе!
Через минуту ребятня, разломив еще не спелую шляпку подсолнуха на части, весело болтая, лузгала семки.
-Догоняй! – хлопнул Вальку по плечу Петро.
Началась весёлая игра в догонялки. И не скажешь, что детишки весь день, вместе со взрослыми были заняты по хозяйству! Набегались в волю.
 
-А теперь по хатам! - скомандовал Клим- завтра всем рано вставать!
Так же быстро и внезапно, как и появились, хлопцы исчезли в вечерних сумерках.
-Пора и нам до дому, - засобирались девочки.
-А как же рогожки, просохли?
Постиранных рогожек на бревне не оказалось. В тревоге девочки завертели головами. 
Через несколько минут поиска, подняв го́ловы, девочки увидели на фоне вечернего неба, на ветвях высокой, колючей акации, висящие как флаги рогожки! А дал́че, по пыльной дороге, раздавался топот убегающих ног. 
 
-Ах, эти хлопцы!
-И когда ж только успевают!
-А я вот мамке расскажу! – заныла Люська.
-Нельзя! Так не честно! Мы и сами с ними расправимся!
Девочки склонились друг к другу.
-Ка-ак поймаем!
-К колодцу, за водой пойдёт…
-Верёвкой дорогу…
-И упадёт! А вода, так по всему проулку!
-Будут знать, би́совопле́мя, как девчат обижать!
Разрабатывался план мести.
И только Люська, познавая первые уроки мальчишеского коварства, потешно разведя руками шептала:
-Ох, эти хлопцы…
 
А для хлопцев приключения ещё не закончились.
Остановившись на самом краю улицы и вдоволь насмеявшись над простодушными девчатами, ребята начали расходиться. Все, кроме Клима, жили на Васильевке. 
 
Хатка, в которой жила мама Клима Ворошилова с детьми, находилась недалеко от завода. Жили без отца, бедно, а потому и спешил Клим домой: вставать ему надо было очень рано, как только летнее солнце чуть-чуть поднимется над спящей степью. Чтобы помочь матери, Клим, за селом, за Васильевкой, пас общественный скот. 
Этой зимой, было уже два года, как Клим отходил в Васильевскую школу, где и подружился с Петром, к которому иногда приходил погулять.
-Пошли, Клим, я ещё пройдусь немного, провожу тебя! – предложил Петро.
-Что, Климка, пойдёшь этой зимой в школу?
-Да, нет, Петька, работать надо, на рудник или на завод, куда возьмут, куда пристроюсь…
Так разговаривая, мальчики вышли к церкви, возле которой собирались расстаться.
Навстречу, из сумерек, вынырнули фигуры.
-Гляди, Клим, никак степани́вские хлопцы, абожи́ловские!
-Ну теперь держись!
-Так их же больше, Климка!
-А мы дружне́е! А, ну, навались, Петька, не дрейфь!
Две невысокие, коренастые хлопчачьи фигурки, одна белобрысая, Петькина, другая чернявая, Климова, плечом к плечу пошли на засаду.
 
***
 
Кряжистый, да широкий в плечах дед Петро, Пётр Тимофеевич, один из старших братьев нашего деда, сильно тужил да сокрушался последнее время. 
Хоть и была, родня наша простого, крестьянского роду, а неведомо сейчас как, достался деду Петру в пользование огромный сад.
Ещё и снег не успевал стаять на ярком весеннем солнце, а большая крестьянская семья, вся, как один, на работах в саду, с раннего утра и до самого вечера. Большущий сад, в котором по всей науке росли и вишни, и яблони, и груши, и сливы, и виноград, не только кормил семью, но и давал истинное наслаждение деду Петру, имевшему агрономическое образование. 
Но шло время построения нового социалистического общества по своим законам. В какой-то момент, усадьба деда Петра оказалась чрезвычайно большой, чуть ли не кулаческой. И ее отобрали. А дом, в котором жил дед Петро со своей многочисленной семьей отдали под Васильевский детский сад.
 
И горевал дед Петро об отобранном саде неимоверно. И не только потому, что дети остались без куска хлеба, но был сад для деда Петра его душой, его жизнью.
 
Однако, немного подумав, засобирался он в дорогу. И отправился в Москву, где его школьный товарищ, Климент Ефремович Ворошилов, занимал уже большую должность. С детских лет напористому и пробивному, деду Петру удаётся попасть на прием к теперь уже государственному человеку. Ворошилов не только вспомнил друга по детским играм и шалостям, но и принял его как нельзя радостно и радушно. 
И рассказал дед Петро о постигшем его несчастье. 
-Не дрейфь, Петька! – привычно, как в детстве, хлопнул по плечу товарища Климент Ефремович,- Езжай домой!
Пока дед Петро домой добирался, его дом и усадьба были уже возвращены владельцам. Мало того, в саду работал садовник, присланный для помощи деду Петру. Так как был этот сад, на всю округу, образцом и примером садоводческого искусства.Безусловно, часть урожая отдавалась на нужды государства.
 До нынешнего времени, кое-где сохранились высокие, буйно цветущие весной груши с легендарного сада. В частном владении, преданная забвению, находится бывшая Васильевская школа.
 Уже давно нет Климента Ефремовича, нет и деда Петра, а Алчевская земля помнит, как по небольшой пыльной улочке, проносились босые ноги будущего первого маршала Советского Союза.
 
Земля всегда помнит своих детей…
  
Накануне
 
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
 (К.Симонов)
 
 Иван Платонович недовольно сжал и без того тонкие губы. Его крупное, мясистое лицо стало сердитым.
-Ну, черти! Ну, черти…Пьяны, что ли?!
На встречу Ивану Платоновичу, идущему вместе с заводскими рабочими с работы, домой, двигался не то цыганский табор, не то театральная труппа.
 Зажав в руках веник, наподобие балалайки, по грунтовой дороге, слегка сбрызнутой летним дождём и издающей специфический запах пыли, пританцовывая и подпевая, шли бабы, дорогие супруги!
-Ну ты посмотри, ну, что только не выдумают, черти! – в голосе Ивана Платоновича, прозвучала уже нотка восхищения.
 
Мужики весело загалдели, а поравнявшись с супругами, под задорное улюлюканье, пошли в присядку.
Много ли надо хорошим людям для счастья!
 
Шли домой со смены, с завода кузнецы, сталевары, разнорабочие. 
 
Иван Платонович же, зажавший под мышкой чёрный портфельчик, не спроста был раздражителен и щепетилен. Был он не просто ТАК, а работал на заводе бухгалтером! 
И не нужен был ему сейчас этот практически пустой портфельчик, но, что ни скажи, добавлял он человеку много солидности.
А солидности и уважения хотелось Ивану Платоновичу, ой, как много!
А потому, с утра до вечера и воспитывал Иван Платонович Нину, свою половину.
-Смотри, Нина! Мы теперь не просто так, не пролетарий! Мы теперь, Нина, интеллигентная семья! Я, Нина, тружусь, кручусь, как пчёлка, в люди выбиваюсь! Бухгалтером вот стал! 
-Материю тебе купили в красный горошек, туфли справили, опять же, чулки тонкие!
-А Вы, Нина, смотрите, что вытворяете! – рассердившись, Иван Платонович, по «интеллигентному» переходил на «вы».
-Босоногая, с простыми бабами, на проезжей части улицы вытанцовываете, как последняя ку*ва!
-А я, - чуть ли не всхлипывал Иван Платонович, - а я, Нина, хотел в выходные Вас в кино повесть!
Так, поздно вечером, Иван Платонович снова будет выговаривать своей супруге. А сейчас, незаметно для себя, он веселился вместе со всеми.
 
На то время, на улице, женщин, ходивших на работу было мало. И не потому, что мужья уж так их жалели, а считалось стыдным, если муж не мог содержать семью.
Но, «иждивенки», как они назывались документально, и без официальной работы крутились, как белка в колесе!
У всех были малые дети. 
У всех были коровы, козы, куры. Ранним утром надо подоить скотину, и выгнав со двора, по любой погоде, кроме зимы, отвести пастись за два-три километра в поле. В обед надо сбегать подоить коров, а вечером пригнать обратно и снова доить, задавать корм на ночь. Огороды. Возле дома. В поле. А вода в колодцах, на улице. Принести, полить, прополоть. Растопить печку. К приходу мужа приготовить обед. 
Постирать, предварительно наносив, нагрев воды. И так каждый день. 
 
А потому и просила душа женская хоть какой радости, хоть немного веселья.
Собравшись вместе, ставили самовар, варили вареники. И, обязательно, пару вареников с «сюрпризом»!
Один, с монеткой. Если тот, кому он достанется, не сломает зубы об «счастливую» монетку, то его обязательно ожидает удача!
Другой, с мукой. Обхохочешься, глядя «счастливца», которому он попадётся! При укусе, мука обязательно, недовольно пыхнув, засыплет всё лицо едока.
Отсмеявшись, раскрасневшись от нескольких стаканов чаю, пели песни. И душевные, и веселые. При случае, и за «цыганочкой», а то и за «гопаком» дело не стало.
Жили небогато, но дружно и весело! 
 
Вот и этот раз, отплясав прямо тут, на дороге, отправились домой сообща есть вареники с вишнями. Рядом со взрослыми пристроилась многочисленная ребятня. Вишнёвый сок с вареников тёк по их рукам и чумазым мордашкам, Весёлые, озорные, такие же задорные, как и у их родителей глазёнки сияли радостью: было весело, было вкусно, рядом были друзья и родители.
 
Потихоньку разошлись по домам.
Назавтра было воскресенье.
Кому-то идти в смену, у кого-то выходной.
 
Тёмная, короткая летняя ночь успокоила и юрких, непоседливых детишек, и уставших от дневных трудов родителей.
Спали дети, спали жёны, спали мужья: шахтёры, сталевары, прокатчики, горновые.
Спали, не зная того, что под фашистскими бомбами уже рушатся города и сёла Родины, что пограничные заставы, ощетинившись штыками пошли в свои первые и часто последние атаки.
Спали, не ведая того, что раннее утро поднимет их уже солдатами: и кузнецов, и трактористов, и самолюбивого и нервного бухгалтера Ивана Платоновича.
А бабы, их жизнерадостные, весёлые жёны, вместе с детишками, под вражескими налётами, до пузырящихся кровью мозолей будут рыть и рыть окопы, вместо ушедших на фронт мужей кайловать, рубить уголь, сцепив до судорог зубы, толкать «на- гора́» тяжело груженные вагонетки, станут за станками заводов, узнают ужасы и унижения вражеской оккупации…
 
Через несколько часов их жизнь уже будет разделена на «до» и «после» войны… 
  
Дважды «батя»
 
Однако, севернее, в полосе Юго-Западного фронта, немецкий удар с задействованием массы танков был успешным. 
Атаковав сильно ослабленные войска 28-й и 21-й армий, 11 июля 1942 года 6-я полевая и 4-я немецкие танковые армии прорвались в тыл до 180 километров, создав угрозу тылам Южного фронта.
 
 
-И, скажи ж ты, прицепился, словно будяк, или репейник какой!
-И нет от него, паршивца, ну никакого тебе спасения! Ровно дел или забот у него нет других, как за мной по пятам таскаться…
Так пожилой солдат, дядько Федор, распекал везде снующего за ним молодого бойца Лёньку.
-И дали нам минутку перекуру, так займись чем полезным: винтовку почисть, либо портянки перемотай, воды вон испей! Жизни от него нет! 
-Так, батя, нога у тебя гноиться начала, перевязать бы…
-Ты, жалобщик, за собой погляда́й лучше! Вон, гляди, не ровен час, немецкая танка попрет, а ты, батя, батя…
 
А нога и впрямь, час от часу болела все больше. И ранение приключилось пустяковое, пуля-дура рядом чиркнула, зацепила самую малость. Перевя́зывать было некогда. На немца наскочили совсем неожиданно. Бой серьезный ни одна сторона принимать не стала. Сил друг друга не знали, перестрелкой ограничились. Вот тогда и царапнуло по ноге-то, ожгло словно. 
Пока отстреливаясь, в посадку отходили, в сапог натекло-таки порядочно.
 
«Ох, и жаркий, июль-то! И на погоду жаркий, и на бои. Немец попёр не на шутку. На Сталинград шельмец метит! Нам бы воедино, в кулак собраться, да кулаком этим, да по морде фашистской! На, тебе, утрись, Гитлер! Однак, не всё так склада́ется, как думается. Отходим последнее время. Отходим, за кожную кочку, за кожный бугор зацепляясь, чай, не чужую, свою землю врагу отдаем…»
Так, отдышавшись и затянув рану оторванной полосой от исподней рубашки, размышлял Федор.
«Вот, пару дней назад, и то было полегче. Маршем шли, на Миллерово. Так, гляди ж ты, обогнал, вы́передил, немчура! Сказывают, в Миллерово теперь танки немецкие… Окружить никак хотят? Прорываться немедля надобно, а за Доном собраться в кулак энтот, и снова: на тебе, Гитлер! Утрись, подлюга!»
 
-Гляди, батя, ровно и войны нет…Тихо так, и небо высокое да голубое…Жук вон ползёт и нет ему дела, что самолёты летают, бомбы падают…- Ленька, худенький, невысокий парнишка из последнего пополнения, прилёг рядом.
И кто его знает, что нашёл Ленька в вечно суровом, немногословном Фёдоре, однако привязался он к нему действительно, как репейник.  
 
Поначалу все в взводе посмеивались:
- Гляди, Федор, сынок появился, а говорил, что у тя детей нету?
Федор сердито сводил брови:
-Цыц, неугомонные! 
Как ни страшна война, однако, солдату без шутки никак невозможно. 
Только Лёнька, вчерашний школьник, появился в солдатском строю, шутники дали себе волю:
-Красноармеец, Леонид Поляков!
Лёнька вытягивался по стойке «смирно».
-Доложить по всей форме, что ел сегодня на обед Хюрер!
Лёнька растерянно хлопал глазами.
-Поляков! - Лёнька вскакивал и вытягивался, как на параде.
-Лейтенант приказал тебе до ночи взять Гитлера и привести на допрос!
 
-Отцепитесь от пацана, оглашенные! - скупо ронял Федор.
С тех пор Ленька и ходит, как тень за неулыбчивым Федором.
 
И отродясь Федор весельчаком не был, а как перед самой войной похоронил жену, улыбка больше никогда не раздвигала его сурово сжатые губы. 
-Федор боится от смеха зуб вставной потерять, опосля, в Берлине ему нечем будет «фрау» немецких завлекать, - зубоскалили солдаты, когда Фёдора не было рядом. 
Ещё парнем, в драке, лишился Фёдор зуба. Когда повзрослел, вставил железный.
 
Да, отходили, отходили, на каждом рубеже отбиваясь яростно и ожесточенно, теряя товарищей. Но паники не было, каждый был при деле, знал свою задачу. 
 
Дальше, дело плохо обернулось.
Накануне, приказ получили. Последний приказ-то – больше связи не было. 
Ввиду того, что противник подтягивает к переднему краю обороны свежие силы, приказано было: с наступлением темноты бросок к новым рубежам сделать, чтобы левый фланг армии обеспечить.
 
Лощинку приметили, чтобы до ночи, до скрытного манёвра, затаиться в ней на время. 
А чтобы к лощинке пробраться, поле перейти нужно. Поле большое да широкое. Просторное поле… Пшеница на нём золотая, войной, пожаром еще не тронутая. 
Строем шли по золоту этому, сердце болело хлеб топтать. Шли, погрузившись в свои мысли. 
Потому не сразу и поняли, как из-за яркого солнца, с воем, два «мессера» вынырнули. 
В рассыпную бросились, да местность-то открытая…
Немец, до бреющего спустился. Пламя пулеметов тут же срезало не успевших залечь, бегущих по полю солдат. 
-Ложись! Ложись! – кричал лейтенант.
 
Лёнька рядом с Фёдором, рядом с батей упал. Страх, тошнотворный страх, заставил изо всех сил вжаться в землю. 
Трассы пулемётов методично расстреливали видных, как на ладони бойцов. И казалось Лёньке, что это кто-то, на маманиной, на старенькой швейной машинке строчит: стежок – пропуск между равномерно ложащимися пулями, прокол иглы – чья-то смерть…
Раздалось несколько хлопков, выстрелов: лежащий неподалёку солдат, подняв голову, с винтовки бил по самолётам.
Фрицы разворот сделали и опять спустившись до бреющего, строчить начали. Пронизывающий вой мотора заставил Леньку снова крепко прижаться к земле. И делал Лёнька над собой неимоверное усилие, чтобы лежать, а не схватившись руками за голову вскочить и бежать по полю.
 
И всё же ЭТО кончилось. Тишина, тишина до звона в ушах… 
Кто-то потрепал по плечу:
-Жив, что ли? Вставай, Лёнька! – голос бати.
 
Пятерых не досчитались. Среди них лейтенанта. 
Старшина, во взмокшей от пота гимнастёрке, склонясь над убитым лейтенантом, снимал с него планшет.
-Прости, взводный! 
-Слушай команду! – прохрипел позже. 
-В лощине, там земля помягче будет, яму надо выкопать. Хоть и по скорому, да похороним наших товарищей…
-Опосля, строимся и быстро от сюда, темноты ждать не станем, нельзя тут оставаться, засекли нас немцы.
 
Не успели…
Из-за горизонта, меж полями, по грунтовой дороге, пыль поднялась. После, шум моторов донёсся. Две бронемашины шли по дороге, за ними ещё бортовые, с автоматчиками.
-Уходим!
С бронемашин, ещё издали, захлебнувшись огнём, ударили пулемёты. 
Перебежками, к оврагу отходить стали. 
 
Те пятеро, в золоте поля остались…
 
У Фёдора, с ногой невмоготу. Боль до темноты в глазах. Едва поспевал за всеми. 
 
Из машин автоматчики высыпали. Пошли цепью.
-Быстрее! – торопил старшина.
На поле, на пригорок, высоким бурьяном поросшим, наскочили.
Задохнувшись от боли Фёдор упал.
-Старшина! Всё, старшина! Уводи ребят, я прикрою!
-Фёдор?!
-Быстрее, старшина, поздно будет!
Секунду смотрели в глаза друг другу.
-Держи! – старшина протянул автомат, - всё не винтовка! 
-Опосля догонишь…- сказал, уже не поднимая глаз. 
Отстреливаясь, уходили.
 
На пригорке, скрытый бурьянами, остался Фёдор. И было у него на жизнь ещё с полминуты времени.
«Всё, тебе, Федя! – шептали губы, - Всё! Никто и не вспомнит! И похоронку послать некому! Зато помру быстро. Тут мне повезло! Эк, сколь автоматов против меня идёт!»
 
Поудобнее уложил раздувшуюся, пульсирующую болью ногу. Прицелился.
Ударил короткой. Передние фрицы кувыркнулись. Попал, или залегли от неожиданности.
Ещё ударил. В ответ, десятки пуль впились в землю рядом. Засекли. 
Ещё застучали автоматные очереди. Счастье Фёдора, что он на пригорке, повыше. Потом затихли фрицы. Пошли в полный рост, не пригинаючись. Поняли, что один. 
 
«А ведь и вправду один!» - сжалось сердце.
 
Рядом раздался сухой винтовочный выстрел. Ещё!
-Я с тобой, батя! 
Лёнька!
-Ох, и сучий же ты сын! И когда ж ты от меня отстанешь! - заругался Фёдор, а в голосе звучала радость.
Не один! Лёнька, сынок рядом!
Стрелял Лёнька, бил короткими Фёдор, прижимали к земле фрицы. 
-Лёнька! Сынок! Обойти могут!
-У меня, – выстрел, - батя! - выстрел, - граната есть!
А в голосе, у дурачка, тоже радость! Он с батей рядом!
 
Внезапно, Фёдора кто-то в спину ударил очень сильно.  
Так ударил, что и обернуться, посмотреть назад, на обидчика не смог Фёдор. И только когда под гимнастеркой по спине, по бокам потекло горячее, понял – обошли всё же!
И не мог Фёдор ни оглянуться, ни рукой пошевельнуть, только одна мысль пробивалась через угасающее сознание: «Лёнька?!»
Рядом раздался взрыв.
Успел Лёнька, успел сынка!
Нава́ливалась вечная темнота.
Вдруг, что-то яркое сверкнуло в глазах, в голове Фёдора, оборвало его последний вздох.
 
***
-Ситуация, тут стало быть, произошла следующая, - грузный, коротко стриженный мужчина, в военной форме, без знаков отличия, в окружении десятка людей, стоял подле пригорка, на весеннем свежевспаханном поле.
 
-Летом 42-го, после глубокого прорыва фашистами участка нашей обороны, части Южного фронта, преследуемые немецкими войсками, начали отходить за Дон.
-По рассказам нескольких жителей соседнего села, на этом поле произошёл короткий бой. Сначала, отступающие красноармейцы попали под обстрел немецкой авиации, а позже были атакованы вражеской пехотой. Очевидно, уцелевшим удалось отойти.
-Поздно вечером, когда немцев не было видно поблизости, жители вышли на поле. Было подобрано несколько убитых красноармейцев, которые сейчас и захоронены в братской могиле села. Среди них был лейтенант. Документов при нём не оказалось. 
 
-А как же эти? – хмуро спросил Юрка. 
 
Именно он, Юрка-тракторист, и пахал поле этой весной.
Когда подошло обеденное время, Юрка остановил трактор и выбрался на небольшой, уже просохший под весенним солнцем пригорок. Неспешно обедая, Юрка щурился, подставлял лицо уже тёплому весеннему солнцу, вдыхал влажный, ни с чем не сравнимый запах свежевспаханной земли. 
Лениво блуждающий взгляд Юрки остановился на каблуке, на остатке кирзового солдатского сапога. Отложив недоеденный кусок, Юрка внимательно присмотрелся: сошедший весенними ручьями, стаявший снег, явно обнажил полуистлевшие останки человека. 
 
Сначала прибыла милиция, затем поисковый отряд.
 
-Эти? – переспросил военный.
-По всей видимости, двое красноармейцев, остались прикрывать отход своих товарищей. Возможно, их обошел противник. 
-Один из них, лежащий слева, скорее всего был тяжело ранен и его добили выстрелом в затылок. Он так и умер, лежа на животе, не выпуская из рук автомата. Может быть, он был в возрасте, так как у него нашли вставной железный зуб, что не очень характерно для молодого возраста. Хотя, трудно сказать наверняка…
-Второй, лежащий справа, под останками двух немецких солдат, предположительно, подорвал себя гранатой, убив вместе с собой фашистов. 
 
-Обрабатывая поле, на этот пригорок, покрытый высокой травой, никто не взбирался, поэтому погибшие, со сих пор и не были обнаружены.
 
-А похоронят их где? – продолжал допытываться Юрка, - надо бы там, где нашли, на пригорке этом…
-Похоронят их, молодой человек, в братской могиле, в селе, возле своих товарищей. Если бы хоронили всех павших на местах сражений, то и хлеб сажать было бы негде…Дорого мы за Победу заплатили…
 
Вскоре представитель из города уехал, потихоньку разошлись и люди. 
Остался Юрка на поле один.
Стал на колени на разрытой, потревоженной поисковиками земле.
-Вот я и нашёл тебя, батя…- с трудом сглотнул подступившие слёзы. 
Низко склонился. 
 
Три года было Юрке, когда матери пришло извещение на отца: пропал без вести, в июле 1942 …
И сколько он себя помнил, они с матерью его искали. Не было даже фотографии, только рассказы матери:
-Ладный был твой батя, сынок! И силёнкой Бог не обидел, и с лица хороший. Только, как- то платформу с брёвнами, с кругляком, разгружали они на работе, и что там уже у них получилось не знаю, да «шапка» с брёвен так и поплыла, так и покатилась. Успел отец отскочить-то, да лицо маленько всё же задело: губу рассекло, зашивали потом, да зуб передний выбило. Зуб железный в райцентр ездили вставлять, молодой же был ещё, батя твой!  
 
-Хоть бы могилку его отыскать, сынок! Каждый сын поклониться отцу должен!
Одно удалось узнать, что пропал отец на полях Луганщины.
 
Закончив школу, пошел Юрка на тракториста учиться. Затем заявил матери:
-На Донбасс я, мам, поеду, там работать стану.
-Юра! Гляди, какая у нас землица: тучная да жирная! Плодю́щая земля-то наша, чернозёмная…
-А ты что ж, на глину да на щебень поедешь? Чего задумал?
-И там живут люди, мама. И хлеб растят.
-Юр! – подняла глаза маманя, - никак отца найти хочешь?
-Как получится! – сказал уклончиво.
 
И вот стоит Юрка на коленях, перебирает загрубевшими в работе пальцами, влажную землю:
-Вот я и нашёл тебя, батя!...
 
Останки найденных красноармейцев были похоронены в братской могиле села, возле своих товарищей.
***
А как-то, незадолго до великого праздника Победы, на рассвете, когда даже рано встающее село и то ещё спало, привёз Юрка на велосипеде к пригорку деревянный крест. Долго возился, устанавливая его в жёсткой, неподатливой донбасской земле, подсыпая да ровняя почву.
Затем поправил прибитую на кресте дощечку. Снял кепку. Губы беззвучно прочитали, то, что было написано на табличке.
 
А написано там было просто: «Батя»…