Владимир КАЗАКОВ

Предисловие
 
Наверное, это был май 2020 года. Тогда москвичи, сильно напуганные невиданным ранее ковидом, сидели по домам, надев маски. А мне вдруг позвонила одна знакомая и предложила встретиться. Мы давно не виделись, поэтому я подпрыгнул и, включив ноутбук, начал жать на кнопки. 
В пандемию на сайте Москвы нужно было выправлять штуковину с загадочным названием «куаркод», чтобы ехать в центр. 
Вот, вроде, прошло всего пару лет, а уже и не помню всю процедуру получения разрешения. Но не в этом дело. 
Я приехал на Пушкинскую площадь на автобусе. С детств встречаюсь со всеми на Пушке. И искренне считаю центром Москвы не Кремль, не Красную площадь, а именно памятник Пушкину. И все расстояния города, да и страны, меряю именно отсюда. 
Правда, на этот раз я встречался напротив памятника, на углу, у перехода, у бывшего магазина «Наташа». Но, все равно, это та же Пушка, только в профиль. 
Так вот, представьте себе, день, Тверская, Пушкинская площадь, Новопушкинский сквер, в начале Большой Бронной – Макдональдс. Магазины, кафе, вход в метро, учреждения…
 А тут день-деньской, а пустота. Нет ни одного человека. На сколько хватает взгляда – ни одного. И ни одной машины. От нежданной тишины и от неверия в происходящее реально закладывает уши. Мой автобус фыркнул, покатился дальше, и всё. Странно и страшно даже.
Сколько я себя помню, тут всегда бурлил народ. Кругом кафе, магазины, вход в метро, учреждения. Всегда толпы народа. Тут встречались и прощались, тут собирались после школьных экзаменов, и на день рождения Пушкина, тут когда-то стояли в очереди во вновь открывшийся, невиданный в Москве, заокеанский Макдональдс. 
Всегда кутерьма людская из студентов, приезжих, просто местных обывателей. А тут тишина, как говорили в детстве, «гробовая».
И вдруг на фоне этой тишины и безлюдья, я и увидел Москву, которой уже нет. Которая была, исчезла, но всё равно есть. Она вне времени, все века Москвы существуют одновременно, здесь и сейчас. Надо только присмотреться. 
И та пандемийная пустота мне вдруг показала и готические очертания колокольни Страстного монастыря. На стенах которого гениальный пройдоха Есенин оставлял не очень приличные строчки. 
Увидел и снесенный дом редакции «Московские новости», вдалеке, напротив, перед котором в злосчастную перестройку вывешивали на газетных стендах свежие номера. И тысячи людей, замирая в тревожных предчувствиях, стекались сюда читать новости летящей в пропасть страны. 
А в подворотне рядом, вон, смотрите, тоже роится народ, там был известный общественный туалет, где шустрые цыганки торговали тенями, джинсами и жвачкой. (Где они это доставали?)
- Тени, тени, берите тени… 
Увидел и парящую в небесах фигурку балерины Лепешинской, на башне, над домом, где «Армения».
А здесь вот напротив, у нового здания бывших «Известий» двигали дом Сытина, а рядом стоял снесенный дом, где был кинотеатр «Центральный», и в нем находилось фотоателье. 
В нем, уходя на фронт, сфотографировался со своей семьей 26 ноября 1941 года на память мой дед, Казаков Игнатий Трофимович. Тогда семья наша жила неподалеку, в Столешниковом переулке, дом 14, квартира 9. Всё рядом. На том снимке тревожное лицо бабушки, Марии Васильевны, взрослый взгляд десятилетнего отца, тетя Нина, пока еще не понимающая всего. 
Больше дед не увидит семью. Ровно через год, день в день, 26 ноября 1942 года он погибнет в Вяземском котле недалеко от поселка Оленино. Эта фотография, где дед в форме, мальчик-отец, бабушка, тетя стоит у меня на полке. 
Разные поколения цепко держат в памяти детство и юность. И этим сохраняют восемь с половиной веков города. Помню, ехал на троллейбусе по Тверской, да, еще тогда в середине нулевых двадцать первого века в Москве были троллейбусы. И сидящие сзади сильно пожилые женщины оживленно болтали. 
Есть такая порода задорных московских старушек, которым, кажется, если дать в руки скакалки они немедленно начнут скакать прямо на улице или прыгать в классики по лужам. Видно было, что это старинные подружки. 
Проезжаем мимо книжного магазина «Москва». Одна кивает головой на здание чуть напротив. 
– А помнишь, а помнишь, мы здесь с тобой лазили на стройке: И я так треснулась, весь локоть разбила!
Я смотрю на это огромное серое здание сталинских времен. Там, в моем детстве был интереснейший книжный «Дружба». Где ребенком меня поражали красочные немецкие и чешские календари с фотографиями сказочных зданий, мостов и замков. 
И огромная Библия с иллюстрациями Гюстава Доре, которая в те времена, видимо, проходила как художественный альбом. Для меня этот дом был всегда. Просто всегда, сколько себя помню.
А у этих женщин – другое измерение. Они помнят, как этом месте ничего не было, потом стройка… Но в этом всё и дело. Место то же самое! Может быть, их родители помнили какую-то старинную усадьбу с садами, на этом месте. 
Или не помнят, потому что тогда еще не приехали в Москву. Ведь Москва во все времена – это город приезжих. Что сто лет назад, что двести коренных москвичей, коренных москвичей всегда было мало –  от силы 4-5 процентов. 
Но Москва в невидимом мистическом измерении, в особом московском воздухе хранит всё на своих местах. Все здания, которые сменяли друг друга, всех людей, которые жили, бывали там.
Город сам выбирает своих жителей и коронует священным званием «москвич». Некоторых город не принимает, не подпускает к себе. И они навсегда остаются приезжими, сколько бы лет они не жили в столице.
Повторю, ничего в Москве не исчезает, даже то, что, увы, сносят. И иногда это открывается явно, как тогда на Пушке во время пандемии, или тайно, когда я сижу сейчас у ноутбука и долблю по буквам вот это вот всё.
Всё остается в невидимом, мистическом зрении москвичей. Ничего не исчезает, надо только включить в себе некий отстраненные, несуетной взгляд и направить его на то, что ты хочешь увидеть, узнать. И город сам нарисует тебе то что было, что есть, и что будет.
Если… Если ты сохранил в себе тот самый московский код. Код детства, код юности, который сидит во многих поколениях москвичей, но всегда, увы, вырывается наружу. Но если это есть, то этот пароль-ключ откроет тебе все сокровища Москвы, которых у нас не счесть.
Я буду писать о своей Москве, о своем коде, который мне открывает прошлое-настоящее-будущее. Уверен на сто процентов, что найдется много людей, которые скажут: 
– Всё было совсем не так. Колбаса стоила совсем не столько. И вообще автор врет. Я-то помню, я же жил тогда! 
И они будут правы. Вспомнил сейчас кадр из гениального фильма Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля».
– Кто свидетель?
– Я свидетель! А что случилось?
Кстати, фильм тоже про Москву. Так вот, отвечая всем несогласным, скажу. Это чисто художественное произведение. 
Если хотите больше, фантазия автора. Как автор видел, думал, слышал, так и пишет. Короче, я предлагаю читателю либо верить всему, что здесь написано, либо не верить ничему. И то, и другое меня совершенно устраивает.
Да, и с барышней Юлей я тогда встретился. Но это совсем другая история.
 
ПЕТРОВКА
Глава 1. Петровка
Что мне больше всего жалко на Петровке – это исчезнувший уютный сквер напротив Пассажа, и, пожалуй, квартал одноэтажных домиков на углу с Рахмановским переулком. На одном из них была большая мемориальная доска Виссариону Белинскому. Стало быть, домики были еще начала 19 века. А то и конца 18-ого. Теперь там клетки из бетона и стекла. Забавно, что дом либерала Белинского снесли либералы 90-х. Но это так, к слову.
Дома прежние сносили и будут, увы, сносить. В этом неминуемая суть развития города. Тем более, что в 90-е бытовала идея, что таких стареньких домиков в Москве пруд пруди. Мол, не убудет. Убудет, как оказалось. Да дело даже не в этом. Важнее всего то, что ставят на месте снесенного строения. Вот, например, дом Пашкова на Ваганьковском холме напротив Боровицких ворот. Чудо архитектуры Баженова конца 18 века. Лицо нашего города. А ведь на этом месте стоял Опричный дворец царя Ивана (Грозного). Тоже, наверняка, это было выдающееся здание своего времени. Но дом Пашкова заслонил, затмил своим изяществом и одновременно, величием, прежний дворец. Или знаменитое творение Шехтеля, особняк Зинаиды Морозовой на Поварской. Шедевр на все времена. А ведь до него на этом самом месте располагалась усадьба Аксаковых. Скорее всего, тоже было прекрасное здание своей эпохи.
Кстати, ценность здания можно еще оценивать по такой, странной на первый взгляд, характеристике. Представить, каким оно будет через 20-30-50 лет, когда начнется запустение. Все же видели развалины дворянских усадеб, бывших дворцов 18-19 века. Даже в таком состоянии они вызывают уважение, сочувствие, грусть по ушедшему величию эпохи. А что будут представлять из себя эти стекляшки с бетоном через энное количество лет на том же углу Петровки с Рахмановским переулком?! Вздыбленные куски арматуры с искореженными алюминиевыми уголками?! И пенополиуретановый шмурдяк на полу с обрывками утеплителя, развевающегося на ветру.
Ну да ладно. Петровка, без сомнения, один из символов Москвы. Вид от Столешникова вверх к Высоко Петровскому монастырю просто знаковый. Важнейший в моей жизни. Моя дорога в школу в детстве. Уверен, что Юрий Визбор поет песню «Серега Санин» именно об этом месте. Дорога в горку к Высоко-Петровскому монастырю.
С моим Серёгой мы шагаем по Петровке,
По самой бровке, по самой бровке.
Жуём мороженое мы без остановки —
В тайге мороженого нам не подают.
Я даже могу точно показать это место. Подъем от угла Крапивенского переулка, вдоль стены монастыря, к Петровским воротам. Мне так кажется. Правда или нет, кто знает. Кстати, где герои могли купить мороженое на Петровке? В продуктовых магазинах оно не продавалось. Только в специальных киосках. 
Такой киоск на Петровке стоял только на углу со Столешниковым переулком. Там вместо нынешнего «Мариотта» на углу были «Мороженое», «Газеты-журналы», ряд с автоматами с газированной водой. И, по-моему, киоски «Цветы» и «Мосгорсправка», ближе уже к Дмитровскому переулку. А прямо на месте отеля был целый лабиринт домов с длинным проходным двором. В этих домах было кафе «Красный мак», названное по нашумевшему в 50-х годах балету Большого театра. В мои годы это уже была чахлая забегаловка, потерявшая былую привлекательность. 
Потом в середине 80-х там открыли одну из первых рюмочных. Конечно, рюмочные были и до этого, но в этот период жизни Москвы их стали насаждать как способ привлечь народ к «культуре пития». Рядом была «Кулинария» и через проход, гостиница «Урал» с одноименным ресторан. Гостиница еще с дореволюционной историей, именно тут, в одном из номеров умер великий генерал Михаил Скобелев, герой русско-турецкой войны. Тогдашняя желтая пресса писал, что помер он, общаясь с барышней и, возможно, шпионкой.
Сейчас посредине небольшой площади стоит часовня. В мое время там была пустота и стоянка машин. Ну а совсем раньше стоял храм Рождества Богородицы. Он был снесен в 20-е-30-е. В середине 70-х там что-то копали, а землю свозили в наш двор в Столешниковом. Там было полно костей и черепов. Понятно, что это были остатки приходского кладбища. И мы, дети, играли с этими костями и черепами. Прости Господи, не ведали, что творим. Потом кто-то очнулся, и эти горы земли с костями куда-то вывезли.
Так вот, на той площади собирались восстанавливать Храм. Говорят, даже был проект. Но… Завертелась история с продажей места рядом под отель «Мариотт», и ограничились установкой скромной часовни. Которая не выполняет своих функций, ни разу я ее не видел открытой. А ведь туда должны заходить люди, молится. Часовня –это тот же храм, только без священника. Увы, прошло лет двадцать всего, как ее поставили, а она уже потрескалась, ступени развалились. Видно, делали тогда из фуфла…
Но о Столешниковом переулке я напишу отдельно. Я там вырос, и с него началось мое познание окружающего мира. Я узнавал Москву, страну, нашу планету, Вселенную через Столешников переулок.
Но продолжим. На углу Петровки и Столешникова, была еще троллейбусно-автобусная остановка. Троллейбусы 3, 23, 47 и автобусы 5, 87, 107, 18. Пишу об этом для понимания насколько оживленная улица была Петровка! И там жили люди. Обычные люди, разного достатка. Я где-то видел фотографии, что на Петровке было даже двустороннее движение! Но это до меня, я такого не помню. Всё это, конечно, караул, при такой узенькой улочке. Семь маршрутов общественного транспорта. И только на отрезке от Петровских ворот до Большого театра было четыре остановки. 
Но большинство улиц Москвы и были примерно такой ширины и даже уже. Та же улица Горького до Сталинской реконструкции была такой же как Петровка.
Вернемся к мороженому и Визбору. Значит, друзья могли купить мороженое на углу Столешникова и Петровки, раз, в «Пассаже, два. Но там оно было не постоянно. Приносили лоток и торговали. Как и в ЦУМе. Как и в ГУМе. Но ГУМ, ЦУМ далеко, он бы уже съели пока дошли бы до Монастыря. Значит, скорее всего, тот киоск на углу Столешникова. Что там продавали?
Мороженое в стаканчике. В вафельном, украшенном красивой розочкой – 19 копеек. В бумажном – 20. Иногда было «Ленинградское». По-моему, – 22 копейки.   Небольшой брикет в шоколаде. Фруктовое – копеек по 7 или 8 дети разбирали быстро. Еще, конечно, «Эскимо» на палочке. 11 и 22 копейки, разные по размеру. Тоже под 20 копеек. В целом с десяток разных сортов мороженого. Пачка, брикет – 48 копеек. 
Были также торты из мороженого и большие пачки по полкило, наверное. Торты стоили рубль с чем-то. А торт-мороженое впервые попробовал на день рождения у одноклассника Сашки Шапиро. Он жил практически в школьном дворе, крохотная квартирка на последнем этаже трехэтажного дома. Сейчас Сашка успешный кинопродюссер в Голливуде. «Ярость» с Бредом Питом, «Саботаж» с Арнольдом Шварценеггером, его работа… Помню, как он гордый, спускался по ступенькам в школьный двор (В Москве часто были разные уровни земли в дворах. На семи холмах стоим, все-таки.) так вот, Сашка спускается к школе, а он часто опаздывал, потому как жил метрах в пятидесяти от школы, а в руках у него новая пластинка! «Бременские музыканты». Авторы этого чуда и Василий Ливанов и Геннадий Гладков тоже из нашей школы. Тогда все просто фанатели этим мультфильмом. А у Шапиро уже был диск. Кстати, с ним у меня связано еще несколько мелодий. Это «Песняры» «Косил (с ударением на «О») Ясь конюшину» и вездесущий в те годы Бони М. Видимо, слушали у него.
Кстати, мороженое в «Пассаже», ЦУМе и ГУМе отличалось от обычного в киоске тем, что оно было с большой «шапкой». Обычное было сверху ровное, ну или с желтой либо розовой розочкой из натурального масляного крема.
Сам «Пассаж» был интересным магазином. Там же были мостики на высоте, ажурный прозрачный полок, пол, выложенный разноцветной узорчатой плиткой. И гулкое эхо от разговоров. 
В самом конце, справа был отдел, где продавали всякую школьную дребедень, тетрадки, дневники, ручки, пеналы. Поэтому часто туда ходил. А при входе справа был отдел телевизоры-радиолы, который тоже притягивал ребенка. Там играла задорная музыка. Запомнил одну мелодию. «Только не надо переживать, только не надо перебивать, может быть выйдет, а может нет, новая песня вместо штиблет».
Купленная там радиола «Мелодия», Рижского завода, со стереоколнками, с отделкой под красное дерево, до сих пор стоит дома. Просто бессмысленно стоит. Как, кстати, и уцелевший стул из чешского гарнитура, с красно-черной обивкой, купленный здесь же на Петровке, только на углу с Петровским бульваром. Там был известный на всю Москву мебельный магазин. Сейчас там ресторан «Ла маре».
В «Пассаже» еще был отдел меха. Мне он, конечно, был по барабану, но в него иногда ходила мама, как все девочки, мечтавшая о шубе. Там долго висела роскошная норковая красавица. По каким-то умопомрачительным ценам. То ли восемь, то ли десять тысяч рублей. И мама ходила на нее смотреть и вздыхать. Однажды она пришла, а шубы нет. Купили! И даже расстроилась. Подошла к продавщицам:
– Девчонки, а где шуба?
– Купили. Зыкина вчера купила.
Мама вздохнула и… успокоилась. Зыкиной можно. Для тогдашних жителей СССР певица Людмила Зыкина была где-то рядом с олимпийскими богами, небожительницей. Ей все можно.
Десять тысяч рублей – это цена кооперативной квартиры в Москве. Однокомнатной или двухкомнатной. Кооперативная квартира, это когда тебе государство дает ссуду под символические 0,5 процентов годовых на 25 лет, ты вносишь первый взнос, процентов 30 и получаешь свою квартиру. Да, и конечно, вступаешь в жилищный кооператив. Там были разные ограничения, но не страшные. Обычная плата семьи в месяц рублей 20-30. Для сравнения бутылка водки стоила около 5 рублей, п средняя квартплата в Москве тоже была такая же 4-5 рублей.
Петровке повезло больше других центральных улиц, ее почти не тронули. Ну, расширился ЦУМ, в мое время там была пустая площадка. Исчез сквер напротив Пассажа, как я уже писал. Сквер был замечательный. Украшен темно-красным гранитным парапетом, он вытягивался от угла с Дмитровским переулком до самого Кузнецкого моста. 
Совсем мелкими мы собирали там шампиньоны. Шампиньоны в центре Москвы росли повсеместно. На бульварах, во дворах, на разных площадках, где играли в футбол. Запомнил, что однажды я нашел даже подберезовики на Пушкинской площади. Сбоку от кинотеатра «Россия» росли две березы, и там вот возникали грибы. 
Странно все это, но Москва местами была очень провинциальной что ли. Было много дворов, набитых яблонями, грушами, сиренью, иногда даже смородиной и крыжовником. Это были остатки садов старинных усадеб. Иногда эти сады вылезали из дворов и часто можно было увидеть в палисадниках старое, старое дерево боярышника, там осень вызревали крупные, мясистые ягоды и яблони-китайки, с крошечными плодами, тоже древние и заслуженные. Из этих мелких яблок москвичи когда-то варили варенье. Ведь центр Москвы был застроен богатыми дворянскими усадьбами. При которых обязательно были огромные сады. Сами же усадебные дома начали исчезать еще в 19 веке, но остатки флигельков, въездные ворота, хозяйственные постройки, бывшие конюшни или каретные, покосившиеся старинные заборы были почти в каждом дворе. И вот остатки садов держались до наших дней. 
Но вернемся к бульварчику на Петровке. Там, на пересечении с Кузнецким мостом, был цветочный киоск, с еще довоенной историей. А рядом – дощатая веранда под кафе «Дружба». Этакий полукруг, упиравшийся сзади в стену дома. В этом месте, как рассказывали, танцевали и веселились во время фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Я этого конечно, помнить не мог, не родился тогда еще. В моем детстве там было некое запустение, потом в 90-е что-то возродилось в виде шашлычной. Но всего этого тоже уже нет. 
Дальше по направлению к Кремлю – здоровенное здание Министерства речного флота. С моделями кораблей в витринах. Это здание снимали в «Служебном романе», как контору, где работали все герои. А дальше вечная будка чистильщика обуви, ассирийца. Казалось, он там сидел всегда. Судя по фотографиям, с дореволюционного времени. Может, даже один и тот же человек. Ну а далее, под ажурным чугунным козырьком знаменитый 14-й подъезд Большого театра. Служебный. Для артистов и избранных. Богема, шелка и шлейф дорогих духов.
Всё вмиг переменилось в конце 80-х, когда уже сломали СССР, по сути и вдруг, чтобы добить людей окончательно и отвлечь от реального краха страны затеяли идиотическую борьбу с пьянством. У этого подъезда выстраивалась очередь страждущих алкашей, которые благоухали отнюдь не «шелками и туманами». Они покупали спиртное через буфет Большого театра. Туда еще завозили. Была наценка, но выходило дешевле и надежней, чем у таксистов или всяких шустрых хмырей. От пойла которых можно было и отравиться. 
Жуткие времена были. Люди стали пить еще больше. Вот, кто не мог себя позволить покупать в Большом и подобных местах, покупали «слив» в «Будапеште», шикарном ресторане на Петровских линиях. Там официанты во время тотального развала вовсю приторговывали этой адской смесью, слитой из недопитых бутылок гостей. И народ покупал, а что делать.
Вообще, Петровские линии – это маленький переулок, поперек Петровки и выходит на Неглинную улице напротив Сандуновских бань и магазина «Ноты». Да, еще не доходя до Петровских линий на той же стороне по Петровке, был магазин польской парфюмерии «Ванда». Там вокруг просто роились барышни разных возрастов. «Рай для девочек», как говорила моя знакомая Евгения Корнеева. Но мальчишкам эта «Ванда» была абсолютно фиолетова. На Петровских линиях, по сути, там два дома, один напротив другого. В одном ресторан и отель «Будапешт», напротив жилой.
В том жилой доме, вполне себе элитном по тем временам жил один человек. Фамилии его называть не буду здесь. Сыновья его учились в нашей школе. Я дружил тогда с ними. Он был успешный актер и кино, и театра, режиссер театра Советской армии. А это по тем временам – элита творческая. Родом он был из Молдавии. 
Когда начался распад страны, человек ринулся на свою историческую родину, стал идеологом местного Народного фронта и министром культуры. И принялся насаждать румынство, и выжигать каленым железом все русское в Молдавии. Недавно он умер. Господь ему судья. Но в голове не укладывается, как человек с Петровки, успешный режиссер вдруг становится ярым ненавистником всего русского?!
Кстати, у них в таком фешенебельном доме не было ванны. Во всем доме, подчеркиваю. И мыться они ходили в Сандуны, в ста метрах от дома. Такие вот бытовые казусы могли быть в самом центре Москвы.
Отдельно про Сандуны писать не буду. Я не фанатик бань, за всю жизнь был с десяток раз. И то, чтобы не мыться, а трескать пиво с приятелями. С Сандунами же связано другое. Там была наша прачечная. Тогда почти все сдавали белье постельное, полотенца и всё такое в прачечную. Это было обычное дело. Помню, мать пришивала к простыням такие тканевые бирки, полосочки с номерами, по которым и выдавали белье из прачечной…
Заканчивая с Петровскими линиями и «Будапештом». Мой друг Коля, как и все мы в те годы, любил гульнуть и выпить. «Будапешт» был, повторю, шикарным рестораном в старорежимном стиле. С огромными зеркалами, золотом, паркетом, панорамными окнами. Коля перебрал прилично, а он был и есть малый крепкий. Занимался в свое время и борьбой, и боксом. Короче, что-то там ему не понравилось. И началось... Брызнули зеркала, зазвенел хрусталь, летящие с перевернутых столов стулья. Милиция приезжала пачками на воронках. Коля только укладывал ментов штабелями в вестибюле. Наконец, он просто устал, и его повязали. Грозил немалый срок. 
Шутка ли, в то спокойное время, когда у милиции не было ни дубинок, ни автоматов, а в кобуре от пистолета обычно лежал бутерброд, заботливо положенный туда женой, такой невообразимый случай. Николай, конечно, не покалечил, но избил крепко с десяток ментов при исполнении. Но чудом, только чудом ему удалось не сесть. Решили не гробить парню жизнь. После этого Коля напрочь бросил пить. От слова совсем. И стал очень известным журналистом.
…С победой демократии в 1991 году в районе Петровки начались изменения. Через пару лет напрочь пропали все бронзовые ручки от квартир и подъездов, мирно сохранявшиеся еще с дореволюционных времен. Особенно жалко, что в доме 17 исчезла массивная, в стиле модерн, огромная, даже не ручку, а часть двери н доме. Она была в форме огромного бронзового удава с растительными мотивами.
Мой дом в Столешниковом тоже лишился многого. Ручки у входной двери, само собой, она была простая, но красивая, дуб с бронзой и довольно большая. Сохранилась мутная фотография, где я иду в первый класс и там эта ручка. Но главное, дом лишился огромных чугунных ворот. Как, куда, когда утащили, так и осталось тайной. Типа проснулись люди, а ворот-то и нет.
А они были красивые. Если закрыть створки, то сверху возникала огромная буква «К». Я, конечно, всем рассказывал, что это значит «Казаков». Но это были инициалы богатейшего клана купцов Карзинкиных, один из которых и строил и этот дом, и множество домов в центре. Недавно в Третьяковке была выставка картин Серова. Там выставляли и портрет жены того самого Карзинкина – изумительная красавица!
Упомянул о доме 17 на Петровке. До него, в доме 15, был магазин «Кинолюбитель». Там, кроме всяких фотоаппаратов и прочего, было вот какая штуковина. Стоял приличного размера черный ящик. В нем были два отверстия круглые, и они, как бы сказать, были оторочены внутрь специальными муфтами. 
Снимаешь крышку коробки, герметичную, оставляешь там пленку в темной серебряной бумаге и кассету для фотоаппарата. Закрываешь коробку и суешь руки в эти дырки и муфты. И там на ощупь в полной темноте вскрываешь пленку и засовываешь в кассету. Это было сделано, чтобы не засветить пленку для фотоаппарата. Если попадет свет, пленку можно выбрасывать, становится негодной.
Мы уже забыли, что занятие фотографией – это и физика, и химия. И таинство. Нужно было купить химикаты, проявитель, закрепитель. Для фотографии нужна специальная фото бумага, изображение на которую с пленки в фотоаппарате нужно переносить в темноте, при свете красного фонаря. Потом опускать в раствор проявителя. И наступает чудо, когда на чистом куске бумаге вдруг возникают лица друзей и родителей. Сначала тускло, потом ярче и ярче. Махина фотоувеличителя с засохшими пачками химикалий до сих пор валяется у меня на антресолях.
В огромном дворе дома 17, он и тогда был здоровенный, а сейчас еще проломили стены сзади, и можно выйти и на Большую Дмитровку, и в Столешников. В этом дворе жил школьный друг Ярослав Студицкий. Обычная коммуналка в двухэтажном домике, но у него на станах висели подлинники Коровина, Репина, Прянишникова… Сам он был потомком графа Уварова, который был министром просвещения и автором имперской максимы 19 века «Православие, Самодержавие, народность». Рюрикович. 
Кстати, картины старых мастеров, старинные рукописи не были редкостью. У другого школьного приятеля Игоря Пелевина были прекрасные работы Семирадского и Юлия Клевера. У одноклассника Игоря Дроздова были множество грамот о даровании разных чинов его предкам. Я видел эти грамоты с большими печатями на шнурках от Алексея Михайловича, от Петра, от Екатерины и т.д. Дрозд – тоже Рюрикович, его предки были Савеловы. Графы, князья. Последний Патриарх при Петре тоже был из этого рода. При Николае II его прадед был камергером двора и известным историком…
Возвращаясь к картинам, отец мне рассказывал, что в магазине «Букинист» под нашими окнами в Столешниковом он видел, продавали эскизы и рисунки Репина. Не так уж и дорого по тем временам. Рублей 15-20. Но у него не было денег купить. 
Сам я видел только как продавали, и тоже недорого, рисунки и письма Давида Бурлюка, в чудесном, крошечном букинистическом магазинчике прямо перед входом на станцию метро «Парк культуры» радиальная. Там к двери был привязан колокольчик, и когда входишь, он звякал. Но я тоже не купил тогда творения Бурлюка. По тем же причинам.
А дальше по Петровке была и, на удивление, есть до сих пор аптека. Правда я туда не заходил, когда летом гулял в родном районе. Вряд ли она занимает то огромное шикарное помещение, которое у нее было в 50-х-80-х годах. Раньше в подобных больших аптеках изготавливали лекарства! Да, да. Прямо в аптеке были отдельные лаборатории, где фармацевты сами измельчали, просеивали, растирали, смешивали, взбалтывали в колбах, отмеряли на весах пропорции и т.д. и сами производили лекарства согласно рецепту покупателя! Можно было подсмотреть это через окно, где чуть-чуть был просвет. Фантастическое зрелище.
Когда уже написал пришло уточнение от профессионала Ольги Шапошниковой. Они пишет так:
«В аптеке не лаборатория, а ассистентская. Так называется (называлась) оборудованное помещение для приготовления экстемпоральных (рецептурных) лекарственных форм. Порошки в аптеке не измельчались и не просеивались. Они уже поступали измельченными и просеянными в крафт- упаковках и пересыпались дефектаром в штанглазы - стеклянные емкости с притертыми пробками и надписями на латинском языке. Колбами для приготовления фармацевты не пользовались. Вода, сухие и жидкие ингредиенты добавлялись и перемешивались в отпускных емкостях (флаконах, склянках) на 50, 100, 250 мл. Порошки готовились в ступках по определенной последовательности, потом фасовались в фасовочную бумагу по дозам и картонные коробочки. Готовились свечи на основе масла какао, пилюли, мази, стерильные глазные капли. Я проходила практику в этой аптеке на Петровке в 1981 году. Правда, в отделе готовых форм. Однажды сидела за первым столом, что-то просматривала в рецептах. Вдруг услышала над собой совершенно знакомый голос. Подняв глаза, увидела нашего замечательного Шерлока Холмса - Василия Ливанова».
Вот такая история. Да, и Василий Ливанов учился в нашей школе и жил, и живет, слава Богу, неподалеку. В доме на Тверской сзади магазина «Москва». А об аптеке на Петровке, я, конечно, написал взглядом мальчишки того времени. Спасибо Ольге за уточнение.
Иногда меня спрашивают, а что было хорошего в СССР? Вопрос сложный и долгий. Одним из важных факторов была стабильность. А это что такое?! 
В соседнем от аптеки доме 19 был магазинчик «Соки-воды». Повторю, Петровка – это много лет моя дорога в школу. Вот, примерно класса со второго я туда заходил и пил томатный сок, как и все дети того времени. Да, конечно, там обязательно стоял стакан с солью и алюминиевой ложечкой. Соль там всегда была буроватого цвета от капелек сока после размешивания. Стоило это счастье 10 копеек. Я закончил школу, переехал в другой район, работал, потом поступил в институт, проучился там года четыре, загремел в армию, вернулся оттуда. И, проходя по Петровке, зашел в тот же магазинчик. Понимаете, прошло уйма лет, я уже был взрослым человеком, но стакан томатного сока там стоил те же самые 10 копеек! Возможно ли такое сейчас?! Ответ вы знаете.
Я часто уже упоминал о моей школе. Она тут рядом. Несомненно, она сыграла огромную роль в моей жизни. Школа № 49 с преподаванием ряда предметов на английском языке. До этого у нее был номер № 170. Сейчас № 1278. Я о ней расскажу отдельно. Но числилась и числится она по Петровке 23/10 стр.18 и 21. Хотя занимает огромный двор между Большой Дмитровкой (Пушкинской улицей), Петровским переулком (улицей Москвина) и Петровкой.
В десяти метрах правее от соков был гастроном. Сейчас там «Азбука вкуса». А раньше был обычный продуктовый магазин. В центре в таких продуктовых часто были мраморные прилавки. Так было и здесь. Потом из магазина с продавцами сделали универсам. В середине 70-х это было модно. Продавцов стало меньше. И везде стали фасованные продукты, как сейчас. 
Однажды, в конце 70-х или начале 80-х, я туда зашел и увидел здоровенные запечатанные бруски чего-то ярко-красного. Даже, алого. Оказалось, это китовое мясо. Стоило оно не дорого, не помню точно, рубля полтора за килограмм. А расфасована китятина была в брикеты, по форме, типа больших коробок из-под обуви.
Там же, в этом универсаме мы, подростками, впервые купили пиво. Пива при Брежневе было полно, в любом продуктовом магазине. Сортов, правда, было немного. Самое ходовое – «Жигулевское». 37 копеек за бутылку. Кстати, тогда мы поняли, что удобнее считать по три штуки – 111, рубль одиннадцать копеек. И, главное, на железном пробке было выдавлено число. И надо было выбрать так, чтобы найти завтрашнее! Тогда оно было свежим. Потому что на только что разлитое пиво на заводе ставили завтрашнее число. Пиво вчерашнее, позавчерашнее никто не брал, считалось старым и несвежим.
Чуть-чуть коснусь пива на Петровке. Вообще пиву, пивным будет потом посвящена целая глава. Это совершенно исчезнувший особый московский мир, со своими традициями, странностями, персонажами. На Петровке пивных не было. Единственное заведение с подачей пива располагалось на Петровских воротах, за «Мебельным», в сторону Петровского бульвара. Это была закусочная. Там сначала продавали пиво в бутылках. А потом стали разливать его в кружки. И что удивительно, исключительно в маленькие, «детские», кружки. По 250 граммов. Заведовала закусочной и разливала янтарную жидкость блондинка Серафима. 
Как рассказывает мой друг, писатель Дмитрий Поляков-Катин, среди его друзей с журфака МГУ место сие так и называлось – «У Серафимы». Да, еще фирменной фишкой заведения были жаренные сосиски, которые тут же вертелись на гриле. А так, это была небольшая, столиков на пять забегаловка, где и столы, и широкий подоконник были заставлены этими мини-кружками, с огромным окном на начало бульвара и колоритный дом напротив.
Кстати, в этом доме жил драматург Леонид Зорин. И его знаменитые «Покровские ворота» изначально назывались «Петровские ворота». Именно тут и жил его герой Костик, и его замечательные соседи. Дом, изначально 18 века, а может. и раньше, возможно, даже включает в себя остатки стены и башни Петровских ворот. 
Не забываем, что бульвары – это крепостная стена, типа кремлевской, с въездными башнями и воротами. Здание и расположено странно, прямо посредине бульвара. Что навевает на мысль, что это бульвар позже, а оно раньше. 
Дом перестраивался множество раз, каждая эпоха добавляло в него свои башенки, пристройки и прочие загогулины. Но. Там неизменно уже лет 70, а то и больше, работает замечательный общественный сортир. Всегда бесплатный. Вход с другой стороны здания.
Заканчивая тему пива на Петровке, напишу, конечно, про сад «Эрмитаж». Сразу скажу, то, что сейчас происходит в «Эрмитаже» мне сильно не нравится. Года три назад мы с уже упомянутым моим одноклассником Игорем Дроздовым заехали туда по старой памяти. 
Есть гениальный фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны». Среди прочего там показывают немецкую кинохронику. Документальные кадры – встреча рейхсмаршала Геринга с рабочими предприятия им. Рудольфа Лея. То есть куча деревянных столов, выстроенных по линейке и сотни рабочих, как по команде, одновременно обедают. И сидит Геринг и тоже с ними обедает. Десятки, сотни столов в объективе и все жрут. В «Эрмитаже» сейчас тоже самое. Славу Богу, хоть без Геринга.
Все пространство чудесного парка в центре города загажено кабаками. Ничего, кроме кабаков, там нет. И эти самые столы, столы, столы уже вне кафе, на которых толпы жрут. Еще и все пространство сада покрыли камнем, гранит или что-то вроде этого. А ведь «Эрмитаж» – изначально сад! Тут были прекрасные лавочки, где встречались люди, говорили, отдыхали, читали. 
В глубине был павильон «Читальня». Он был деревянный, красиво-провинциальный. Оббитый косыми дощечками по фасаду. Там были свежие газеты и журналы. Можно было вынести кресла на улицу и читать в тишине. Без суеты большого города. Там были заросли, потаенные уголки, где целовались с девушками. Был какой-то глоток естественности в «Эрмитаже», эдакая дача посреди города.
Конечно, и в «Эрмитаже» выпивали и закусывали. Там еще с дореволюционных времен был ресторан. Но не везде же! Сейчас на каждом квадратном сантиметре что-то жрут. Да, и рядом с Театром миниатюр, которым когда-то руководил Аркадий Райкин, а потом Рудольф Рудин, известный моему поколению по роли Пана Гималайского в «Кабачке 13 стульев» были два киоска принадлежащие театру. В них продавались всякие коржики и бутерброды с колбасой, а главное, пиво. Редких сортов. «Московское», чуть реже «Останкинское» темное, в маленьких бутылочках было во многих центровых кинотеатрах. И иногда мы просто ходили, допустим, в «Фитиль», не смотреть кино, а пить пиво в буфете, купив билет на сеанс копеек за 25-30. 
То здесь, в «Эрмитаже» было еще и «Двойное золотое», я его не встречал в магазинах. Тоже бутылочка 0,33 и два оранжевых шара на темном фоне на этикетке. Мы туда ходили в старших классах школы. Совсем зеленые, но уже гордые своей взрослостью. Самое интересное, что пиво там и бутерброды продавалось только в антрактах Театра миниатюр! Хотя киоски, повторю, находились в стороне от театрального здания. Прямо по курсу и чуть правее от центрального входа. И надо было успеть схватить бутылочек много, ну вдруг друзья придут или барышни какие, чтобы хватило до следующего антракта!
Одно время «Эрмитаж» был точкой сборки студентов журфака МГУ. Они просто приходили туда поболтать, попить пива. Точно зная, что из их команды кто-нибудь обязательно будет. Эти же ребята сочинили глупый, но очень смешной и точный стишок, а-ля Вознесенский:
«Эрмитаж», «Эрмитаж», «Эрмитаж».
Я типа, ты типаж, он типаж!
Это совершенно верно, хоть мы все были и индивидуальны в своей молодеческой дури, мы были типажами эпохи.
В 90-х в «Эрмитаже» были разные крутые клубы, но я там практически не был и сказать ничего про них не могу… 
Справа от «Эрмитажа» был крутой дом творческой богемы, который выходил на Садовое кольцо. Там жил одноклассник Юрка Прокопов, мать у него была балериной Большого театра, отец – спортсмен, ватерполист. По-моему, даже олимпийский чемпион. Мы как-то ходили к нему в бассейн на ЦСКА. Классический такой бассейн, созданный еще стараниями Василия Сталина. Он, как и весь армейский спортивный комплекс на Ленинградском проспекте, безжалостно снесен совсем недавно. У Прокопа одного из первых в Москве появился видеомагнитофон, и все мы, включая наших друзей, а также друзья друзей и их знакомых, торчали у него, выпивая и закусывая под импортное кино.
Юрка помер в 2022 году. Его сосед – известнейший рок-деятель, продвигавший рок музыку в стране, гитарист легендарных «Звуков Му», которые он сделал вместе со своим другом Петей Мамоновым. Александр Липницкий ушел на год раньше Юрки. Утонул зимой, спасая собаку в районе Николиной горы. Мать Липницкого была дочерью известной советской актрисы Татьяны Окуневской, отчим – Виктор Суходрев, переводчик Л.И. Брежнева. 
Но Липницкий, Мамонов учились в «тридцатке», 30-ой английской школе на Большом Каретном. Хотя она была и дружественная нам школа, многих учеников из тридцатки переводили к нам, иногда и учителя некоторые были у нас оттуда, я её знаю хуже. Может, потом подниму людей, которые там учились. Школа тоже выдающаяся.
Почти напротив сада «Эрмитаж» – легендарная Петровка, 38. Управление ГУВД Москвы. Тоже легендарное здание, хотя оно и относительно новое, сталинских времен, но если присмотреться, то четко повторяет конфигурацию типичной русской усадьбы с главным домом и флигелями по бокам. Значит, в ее основе и была усадьба, которая была встроена в нынешнее здание.
«Петровка, 38» стало нарицательным выражением после одноименного романа Юлиана Семенова и фильма по нему. 
Также об этом здании узнали все, потому что там работали киношные милиционеры следователь Пал Палыч Знаменский (Георгий Мартынюк), майор Томин (Леонид Каневский) и эксперт Кибрит (Эльза Леждей). Леждей, кстати, училась в нашей школе, как и многие известные артисты. Помните, «Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд, как будто не видна…». 
Однажды, в конце 80-х я шел мимо Петровки, 38. По другой стороне. Мимо ворот Управления проходил пьяный мужичок, еле стоящий на ногах. Увидев красную вывеску, ну на которой написано, что это такое, он остолбенел, поднял руки и пошел внутрь проходной. Секунд через двадцать дверь распахнулась, и мужичок оттуда вылетел в ближайший сугроб! Видно, что от хорошего пендаля. В сугробе он очухался, схватил шапку и с невиданной скоростью, шатаясь, как поезд на поворотах, помчался куда-то в сторону Садового кольца. Так, московская зарисовка.
Конечно, одно из самых выдающихся мест на Петровке – это каток «Динамо». Самый первый каток в Москве. До сих пор иногда работающий. С 1867 года. Устроенный Императорским яхт-клубом. Как и многое, я повторю, на месте усадьбы Львовых-Одоевских середины 19 века. Адрес – Петровка 26, во дворе. Опять возвращаюсь к сельскому антуражу центра. Так как каток в те лохматые годы делали на пруду, соответственно до моих дней рядом были кусты камыша, орешник и т.л. Натуральный камыш на Петровке – сейчас трудно вообразить.
Правда, говорят, что каток уже почти не заливают как раньше. Летом там играют в теннис. Впрочем, летом там играли в теннис еще и в моем детстве. Царь Николай II, Ленин, Сталин еще не родились, а на этом катке уже катались москвичи! На каток на Петровке ходили и Чехов, и Гиляровский, и Коровин, и Есенин и Мариенгоф и все, все, все.
Между прочим, там в 1902 году прошел первый хоккейный матч в Москве. Тогда еще не разделяли хоккей с мячом, бенди, и собственно канадский хоккей. Так что и клюшки были с разными крюками, кто во что горазд, и гоняли и маленький плетеный мячик, и резиновую «плашку», как писали в газетах, будущую шайбу. Первый чемпионат по скоростному бегу в России, всё там. Даже где-то читал – там были первые матчи женских команд по хоккею. В 1925 году.
Есть еще прекрасная картина Петра Кончаловского – «Каток «Динамо». В моем детстве был культ фигурного катания. Ну и хоккея, конечно. Но о хоккее потом, туда с клюшками не пускали. А вот все девочки, ну, почти все, конечно, ходили на фигурное катание. Думаю, это связано с успехами наших фигуристов на мировых соревнованиях. Ну и с распространением телетрансляций, конечно. Белоусова-Протопопов, Роднина-Уланов (потом Зайцев), Пахомова-Горшков – их знали все.
Моя сестра Наташа рассказывала, что перед входом на каток ставили такие сарайчики, теплушки. Там сидела бабка и за три копейки можно было переобуться, присев на лавочку, надеть коньки и оставить свою обувь. Я этого не помню, но сам каток был, вроде, бесплатный. Я там немного занимался фигурным катанием, но совсем чуть. Удивительное место! Отец ходил на этот каток ребенком, мои дяди и тети, да практически все, живущие в центре в 20 веке были там. 
Как уцелел огромный каток с дореволюционных годов?! Непонятно. Особенно сейчас, когда земля в пределах бульварного кольца даже не золотая, бриллиантовая! Напротив, через Петровку, во дворе дома 21 построили домик с квартирами по полтора миллиарда рублей за штуку. Нули замучаешься считать.
Кстати, в этом огромном дворе, прямо рядом с катком, в конструктивистском доме умудрился сохранить квартиру мой одноклассник Федор Мосяков. Больше никто из нашего класса не живет вокруг школы. 
Когда я пошел в школу, в отдельных квартирах из тридцати человек нашего класса жили примерно человека четыре-пять. К десятому классу в общих квартирах, в которых жили большинство москвичей, в центре тоже осталось человек пять. В брежневские годы все они получили бесплатные, новые отдельные квартиры. Иногда в более обжитых районах, как я, рядом с Речным вокзалом, иногда, конечно, попадали в глушь, на выселки, типа района Ленино, который сейчас называется Царицыно. Интересно, а сейчас дают кому-нибудь бесплатное жилье?  
Я практически ничего не сказал о Высоко-Петровском монастыре. Который и дал название улице. Основал его Св. Пётр, митрополит Московский, кстати, выходец из Волыни. Монастырь для улицы, да и для Москвы был, есть и будет неким Катехоном, то есть Удерживающим. Пока он стоит, жива и Петровка. Даже можно сказать, что стены монастыря, огромные, седые, крепкие были каким-то символом вечной тайны Бытия. 
Это не пафосные слова, представьте ребенка, меня, когда после суеты Столешникова, Кузнецкого моста, улицы Горького вдруг отходишь чуть в сторону и видишь эти огромные стены и башни. И спокойствие внутри. Служб в храмах там не было в мое время.  Что помню, так это пересуды местных обывателей о съемках фильма Сергея Бондарчука «Война и мир» там. Как на время ожило внутреннее пространство, появились кони, люди в киверах со шпагами, как горели костры. Иного лет еще обсуждали это событие в окрестностях...  
Монастырь обязателен для посещения. Там и сейчас отрываешься от суеты. У его стен есть какая-то подлинная шершавость. Когда трогаешь и понимаешь, да, это правда. И одновременно он сказочный, как картинки из детской книжки про Кота в сапогах. Если подняться по прихрамовой лестнице церкви Преподобного Сергея Радонежского на довольно большое крыльцо и отойти налево, то открывается вид на Трубную площадь. И ты, наконец, понимаешь, что в незапамятные временя Святитель Пётр более 700 лет назад ставил монастырь именно на высоком берегу реки Неглинки. Более 700 лет назад! 
Заканчиваю о Петровке небольшой репликой о тумбах. Да, в центре Москвы, на перекрестках стояли чугунные тумбы. Это похожие на молодые грибы, с закругленной шляпкой, высотой с полметра или меньше. Зачем они были? А всё просто. Чтобы полозья саней не заносило при повороте на пешеходную часть улицы! Я помню такую тумбу в конце Крапивенского переулка. Видел подобную лет пять назад у ворот, во дворе бывшего Московского управления КГБ на Лубянке, сразу за Сороковым магазином. Там была разруха и реконструкция, поэтому во двор можно было войти свободно. Сохранилась ли там она сейчас, мне неведомо.
И главное, тумба замечательная была и на пересечении Петровки и Страстного бульвара, прямо на углу перед старым зданием Авиационно-технологического института (вуз переехал отсюда в Кунцево в середине девяностых). Кстати, в этом институте училось много интересных людей. Среди них и Александр Викторович Гегальчий, ныне живущий в Праге, лидер Закарпатских русинов в Восточной Европе, основатель «Русской премии». Когда он мне сказал, что учился в МАТИ на Петровке, я сразу понял – свой человек. Нашенский. 
Так вот, тумба у МАТИ долго держалась. Ее уничтожили где-то в нулевые. Очень жаль. Я бы восстановил, как символ, как связующее звено между прошлым и будущим.
О Петровке пока всё. Но эти заметки так устроены, что в будущем они постоянно будут дописываться и пополняться новыми деталями. Москва вне временное создание. Было есть и будет, повторяю, существуют здесь одновременно. Если только присмотреться.