Игорь БЕЗРУК
 
 Почему она решилась открыться именно мне, случайному, можно сказать, человеку, для меня до сих пор остается тайной. Мы работали с Ольгой в одном цеху. Я – мастером, она – контролером ОТК. Среднего роста, с открытым взглядом, карими выразительными глазами. В принципе, я знал её еще по школе, но она была старше года на три и, само собой разумеется, в те времена могла совсем не обратить внимания на худосочного юношу с длинными, чуть ли не до колен, руками, вечно торчавшими из коротких – не по размеру – рукавов серого клетчатого пиджачка. Но я как-то особо выделил Ольгу из той старшеклассной среды, хотя  в ту пору у меня и в мыслях не было не то что приударить за ней, но даже познакомиться. И вот мы столкнулись, будучи взрослыми. Ей – двадцать восемь, мне – двадцать пять. И хотя я не знал её имени, увидев на заводе, так и не решался обратиться к ней первым и спросить, как её зовут. Это было в моем характере – никогда не знакомиться первым, никогда никому не навязываться, чтобы не показаться чересчур бесцеремонным и нескромным. И в этот раз я дал событиям течь по своему естественному руслу: сталкивался с Ольгой исключительно в процессе работы, не сближаясь.
Но однажды, работая во вторую смену, мы остались наедине в комнате контроля. В сущности, делать нам совсем было нечего: наряды я раздал, первую деталь проверили, да и народу работало от силы человек двенадцать, так что, уединившись, мы просто предавались праздной болтовне, чтобы только побыстрее убить время и не умереть от скуки.
   На доверительный тон первой перешла она, посчитав, что я человек надежный и мне можно смело доверить любую, даже самую интимную тайну.
   – Я до конца не поняла, – сказала Ольга, немного волнуясь, – почему решила обратиться именно к тебе. Может быть, потому, что мы давно знакомы, может, оттого, что в тебе есть нечто располагающее, и я просто уверена, что помочь можешь только ты и только тебе я могу без боязни открыться.
   Ольга умолкла, перевела дух, потом продолжила, не поднимая глаз:
   – Не стану долго ходить вокруг да около, признаюсь сразу и честно: я давно и безответно влюблена, и человек, которому принадлежит моё сердце, сейчас находится далеко отсюда, где-то в холодном Мурманске или Норильске. Года четыре назад он выехал туда с семьей, с тех пор я совсем не представляю, как он и что с ним.
   Мне было странно слышать подобное признание. Во-первых, потому, что Ольга, насколько я знал, была лет восемь как замужем, имела двоих детей и слыла добропорядочной женой и матерью. А во-вторых, я не считал себя человеком, способным на бескорыстие.
– Мне хотелось бы, – добавила она, – чтобы ты добыл его адрес. Ты сможешь это сделать, я чувствую – в тебе есть артистическая жилка и находчивость.
   Я удивился. Подобное предложение, надо сказать, меня несколько озадачило. На что она рассчитывала: на то, что я имею связи в паспортном бюро или смогу разыскать тех, кто знал, куда отправился её сердечный друг? Но Ольга, как оказалось, давно всё продумала.
   – Я знаю, где живет его мать. Ты сможешь пойти к ней и, представившись близким другом сына, выведать его нынешний адрес.
   – И как ты себе всё представляешь? – еще не придя в себя, спросил я.
   – Не знаю, как это будет происходить в деталях, в жизни бывает всякое, но уверена на все сто, что ты справишься. – Ольга посмотрела на меня в упор таким долгим и твердым взглядом, что я на секунду замешкался, но в конце концов согласился.
   Что двигало мной в ту минуту? Желание помочь хорошему человеку? Вряд ли. Я не настолько был альтруистичен, чтобы вдруг ни с того ни с сего броситься выполнять прихоти каждой сошедшей с ума девицы. Корысть? Тоже сомнительно. Что можно было получить от опутанной со всех сторон паутиной проблем наяды – особое расположение, снисхождение при приемке деталей моего участка или часть её женской ласки? Скорее всего, меня заинтересовала в предложении необычность. Неожиданно захотелось испытать себя в другом амплуа, почувствовать в другой шкуре, другой обстановке. А действительно, подумалось мне, сумею ли я вот так просто перевоплотиться, сменить привычный лик сложившегося человека на маску беспечного авантюриста; переломить себя, переступить через самого себя? Насколько такое сложно, насколько трудно?
   Соблазнительная мысль не покидала меня потом весь вечер, и даже дома я думал над этим не переставая. 
   Утром встал, решительно настроенный все-таки испытать себя, желание мое не пропало. Спокойно поднялся, умылся, начисто выбрился и, позавтракав, вышел из дома.
   Помню, на подходе к указанному Ольгой адресу у меня не возникало никаких волнений, я шел по незнакомой улице, как по своей собственной. 
   Неширокая, длинная улица частного сектора, людей во дворах не видно, что только добавляло решимости. Хотя, приближаясь к дому матери Владимира, я себе даже не представлял, с чего буду начинать, что скажу в первую очередь. В принципе, я оставлял за собой право в любую минуту пойти на попятную и просто-напросто отказать Ольге – я ей ничем не обязан. Но в душе, повторюсь, взыграло щекотливое чувство испытать себя: сумею ли, способен?
   – Здравствуйте, – сказал я вышедшему на крыльцо бесцветному щетинистому мужчине в синей засаленной телогрейке. – Не подскажете, Мария Трофимовна дома?
   – Мария Трофимовна? – переспросил мужчина так, будто не слышал. – Она здесь больше не живет, получила квартиру в новом микрорайоне. Крайний от дороги дом. Этаж третий или четвертый, входная дверь направо. Номера, к сожалению, не знаю, – проронил как бы между прочим он и тупо уставился на меня. 
Решительность моя поугасла. После такого сообщения я начал сомневаться не только в своих возможностях, но и в целесообразности всего мероприятия. Зачем только взялся за мутное дело? В характере моем, насколько я себя знал, не таились ни черты посредника, ни сводника, а об артистизме и вообще говорить не приходилось. И все же я продолжал идти по дороге к кварталу, не думая о возвращении домой. Быть может, был слишком глуп или невообразимо беспечен? У меня не возникла даже мысль, что её сын мог оказаться дома! Как бы я тогда поступил, что сказал? «Здрасьте, вам привет от Ольги?» А если бы сказал старушке в дверях, что являюсь лучшим другом её сына, а тот неожиданно вышел из комнаты – сумел бы я тогда выкрутиться? Но всё это до меня дошло потом, а пока я шел, ни о чем не размышляя, настроение было замечательным.
   Я легко выяснил номер квартиры Марии Трофимовны; просто повезло: люди даже не поинтересовались, для чего мне понадобился адрес одинокой пожилой женщины – доверчивость еще не покинула их.
   Поднявшись на третий этаж, позвонил в дверь. Вскоре из-за неё настороженный приглушенный женский голос спросил:
   – Кто там?
   – Мария Трофимовна? – нарочно сказал громко, чтобы успокоить недоверчивую старушку. – Я – Овчаренко. Сергей Овчаренко. Вы меня не помните?
   Я шел напролом. Конечно же, она не то, что даже не помнила такой фамилии, она не могла знать её, ибо это была первая пришедшая на ум фамилия.
   Уловка сработала: Мария Трофимовна приоткрыла дверь и выглянула. Серые опухшие глаза посмотрели на меня в упор.
   – Я вот недавно приехал сюда, встретил знакомого, а он мне сказал, что Володя уехал, и, возможно, навсегда. Хотелось бы узнать, как он и что с ним?
   Мария Трофимовна все еще не сводила с меня холодного недоверчивого взгляда. Старания мои могли оказаться напрасными.
   – Всё так изменилось, – пошел я окольными путями. – Когда уезжал, в городе стояла одна девятиэтажка, сейчас не перечесть. Да и вы, как оказалось, перебрались с Одесской. – После её упоминания в глазах старушки затеплился огонек. – Очень жаль: там были такие дома, такие деревья… Сколько раз Володя приносил на работу ваши замечательные груши, мы оторваться от них не могли.
   Мария Трофимовна оттаяла, полностью отворила дверь, жестом приглашая меня войти. Я переступил порог квартиры.
   – Так вы говорите, работали с Володей?
   – Да, на машзаводе, разве не помните?
   Она ничего не ответила. Плотно прикрыла за мной дверь и направилась в гостиную.
   – Вы меня, Мария Трофимовна, извините, я совсем не хотел вас тревожить, но так вышло: мы с Володей очень дружили, наши станки стояли рядом.
   – Так вы недавно приехали? – спросила она, едва мы сели.
   – Два дня назад, и завтра уезжаю обратно. К сожалению, на дольше задержаться не могу.
   Она поверила. Я как мог старался быть искренним.
   – Я даже пару раз был у вас на Одесской. Может быть, вы меня не запомнили?
   Как же, она помнила!
   – Знаете, я стараюсь не навязываться людям – это в моем характере, – поэтому и у вас я так редко бывал.
   – Понимаю. – Мария Трофимовна, как показалось, совсем отошла от своей подозрительности. Я взбодрился.
   – И прежде чем к вам сегодня прийти, я долго колебался: идти – не идти, неудобно всё-таки. Как-никак – незнакомый человек. Может, авантюрист какой, или мошенник. Сейчас ведь, знаете, всякий народец бывает…
   Я выдержал паузу. Мария Трофимовна следила за каждым моим словом, каждым жестом, интонацией, но меня не так–то просто было поймать.
   – Вот. А жена говорит: чего сомневаешься, так и скажи, что ты Володин друг, разве она не поймет?
   Упоминание о жене окончательно растопило её.
   – Да, да, – сказала наконец она, отведя глаза. – Разные бывают проходимцы. На прошлой неделе у нас квартиру ограбили.
   – В вашем доме?!
   – Нет, на Макушкина. Пришли двое, позвонили, старушка вышла, они и воспользовались этим.
   – Вот-вот, я и говорю: в наше время никому доверять нельзя… Так что Володя, Мария Трофимовна, он так с Людмилой и живет? (Первичной информацией меня полностью снабдила Ольга.)
   – Да нет, теперь с другой женщиной, и у них родился сын.
   – Вот как! Что значит, давно не виделись! А работает где?
   – На фабрике. Работа неплохая, заработок хороший. Он там слесарем, по ремонту.
   – Молодец! Я всегда говорил, что Володька не пропадет. С его руками!
   Пассаж про руки особенно тронул старушку.
   – Помню, принес как-то механик одну безделушку. Сколько там отверстий было, загогулинок всяких, как в муравейнике ходов. Но он не на «программу» понес, к Володьке обратился – знал, что парень толковый, проверенный.
   Я замолчал, почувствовал себя вольготнее, утопился в кресле, как в своем собственном, начал даже рассматривать комнату. Стало любопытно, чем жила одинокая женщина, если даже родной сын забыл её и уехал за тридевять земель.
   – А как часто он пишет? – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у меня.
   – Как часто? Пишет иногда… – Мария Трофимовна потускнела.
   – Помнит, значит. – Я уже был не рад, что коснулся чувствительной струнки в её душе. – Мы все такие: вылетим из гнезда и поминай, как звали…
   Мария Трофимовна согнулась, я поспешил сменить тему:
   – А зимой тепло у вас?
   – Да топят понемногу.
  – Ох, а у нас…
   Я стал плести какую-то бытовую несуразицу и как-то увел её от приступа хандры. В конце концов она даже повеселела и предложила чаю. Я вежливо отказался, поднялся, ссылаясь на срочные дела и подготовку к предстоящему отъезду, напомнил про адрес сына. Мария Трофимовна вышла на кухню. Через несколько минут вернулась и нехотя сунула мне записку с адресом. Я поблагодарил старушку и убрал листок в карман. Она препроводила мой жест разочарованным взглядом и неожиданно спросила:
   – А вы ему ничего плохого не сделаете?
   Вопрос поверг меня в шок, я покрылся испариной.
   – Как можно, дорогая Мария Трофимовна, мы ведь с ним лучшие друзья! – выдавил я из себя, стараясь скрыть волнение в голосе.
   – Да знаете, какие сейчас бывают люди…
   – Конечно, конечно.
   – Может, я фамилию вашу запишу? Вдруг он спросит, кто был, а я и сказать не скажу?
   Она приготовила блокнот и ручку.
   – Конечно, конечно, запишите. Сергей Ов-ча-рен-ко, – произнес я вымышленную фамилию по слогам; мне уже было всё равно, что она сообщит сыну.
   – Так вы ничего ему не сделаете? – снова спросила старушка и посмотрела на меня с мольбой.
   – Что вы, Марья Трофимовна, не волнуйтесь!
   Я попрощался и вышел из квартиры. Всю дорогу к дому шел сам не свой. Представил, как вечером увижу Ольгу, выужу из кармана измятый клочок бумаги с крупным и четким почерком и суну ей в руку. Как она расцветет, скажет: «Как я тебе благодарна» и, возможно, поцелует в щеку, на мгновение прижавшись ко мне ладным трепетным телом. А я? Буду ли я радоваться этому? Своей удаче, своему успешному перевоплощению? Вряд ли. Передо мной и тогда, я нисколько не сомневался, будет стоять сгорбленная старушка с опухшими глазами и умоляющим выражением на лице, с просьбой не делать ее сыну ничего плохого. Это было выше меня. Я бы никогда не простил себе этого. 
   На своем этаже я подошел к железному ящику мусоропровода, открыл его, скомкал записку Марьи Трофимовны и без сожаления швырнул её в ненасытное чрево.